Сергей Нагаев - Прямо сейчас
Байбаков понимающе кивал, пока Аркадий Прибытков развивал свою теорию. Затем руководитель администрации президента поднял указательный палец вверх, призывая советника смолкнуть, и сказал:
– Аркадий, давай по порядку; сначала рюмка, потом огурец. Хотя нет, мне интереснее сразу про огурец в данном случае. Что значит: отделяемое население не сможет оценивать ситуацию? Вот это мне вообще не понятно.
– Тут как раз все просто, – ответил Прибытков. – Мы их обработаем на нейрохимическом уровне. Есть, предположим, у нас один специалист в Пущино. Он, допустим, может разработать препарат, я даже называние придумал – кенозин. При добавлении этого кенозина в пищу или в питье отключается способность критического восприятия действительности. Препарат – просто фантастика! Остается только испытать его теперь не только на паре бомжей, а пошире… то есть я имею в виду, если бы такой препарат существовал. Но, как я и сказал, это фантастика.
– В Пущино? – перебил его Байбаков. – Мы же больше не занимаемся разработкой биологического оружия, мы международный договор на эту тему давно уже подписали.
– Ну, естественно, мы такими вещами не занимаемся, – Прибытков, казалось, был оскорблен этим подозрением. – Исследования – чисто теоретические с небольшой долей лабораторных опытов! – могли бы проводиться в рамках разработки антидотов, в качестве противоядия от вражеского биологического оружия – обороняться-то мы имеем право.
Байбаков возражать не стал, кивком давая понять, что такая трактовка его устраивает, и Прибытков продолжил:
– Ну так вот. Кенозин, вернее, его модификацию, можно внедрить, скажем, на стадии зачатия в будущую корову, в ее яйцеклетку или в сперматозоид быка. И у тех граждан, кто попьет потом молока от такой буренки, уровень критического восприятия резко снизится. Хоть и временно, на месяц или два, но все же. А могут быть и другие последствия. Если напрямую в питье, скажем, подмешать кенозин, то в первые час-два после употребления не просто критическое отношение пропадет, но и вообще люди мычать только будут. Станут как мычащие овощи. До конца эффекты кенозина пока не изучены. В смысле их можно еще додумать, ведь мы фантазируем. Но, так или иначе, уже понятно (и это важное преимущество препарата), что его распространение через сельскохозяйственных животных гарантирует, что никакие эксперты позже не раскопают, как все случилось – информация, закодированная в кенозине, может работать на очень тонком уровне.
– А откуда это название – кенозин? – поинтересовался Байбаков. – Звучит, как название лекарства.
– Есть такой термин в христианском богословии – кенозис, означает подавление собственной воли, полное самоопустошение при подчинении воле бога.
– Хе-хе, в боги метишь, Аркаша? – спросил Байбаков.
– Нет, конечно. Я не бог, – Прибытков на мгновение скромно потупился. – Но в былые времена правители приписывали себе богоподобие. И их народы с готовностью верили этому. Наш президент… Гм… Я бы хотел еще чуть-чуть объяснить про действие кенозина. Тут суть в том, что, как мы все знаем, в человеке заложен не только инстинкт самосохранения, но также и силы самоуничтожения. Если говорить упрощенно, то в психологическом плане некоторые наши ученые трактуют способность человека к подавлению собственной воли как один из элементов обоих механизмов – как механизма саморазрушения, так и механизма самосохранения. В повседневной жизни люди мастерски пользуются этой своей способностью подчинения чужой воле, часто даже не осознавая ее, чтобы приспособиться к жизни. Вот эту способность мы и активируем на химическом уровне. Нам важно, чтобы сработало самоподавление критического отношения к определенной части действительности, но при этом сохранялась воля к жизни, воля к повседневной работе, чтобы не начал, так сказать, раскручиваться маховик самоуничтожения.
– Мне кажется, это все как-то сложновато… как с Арменией у нашего другого фантаста, – сказал Байбаков, глянув на Казачкова. – Давайте не будем углубляться в дебри психологии и отвлекаться от нашей цели.
– А, ну да, – согласился Прибытков, – я просто хотел объяснить, почему такое название. Да, и еще, если у кого-то возникнут (а я предвижу, что возникнут) мысли насчет того, что как же, мол, вот так – разбрасываться территориями, которые наши предки завоевывали веками и кровью своей полили, зачем это делать? На это я вот что скажу, – Прибытков зыркнул на Казачкова. – Да, полили предки своей кровью эту территорию, спасибо им за это, но наследством надо с умом распоряжаться. Что прибыль дает – развивать, а что одни убытки приносит – продать, так хоть какая-то прибыль. Это всё и будет самой лучшей нашей благодарностью предкам за их кровь и труды – грамотный менеджмент в отношении наследства. А то еще вот сейчас все помешались на инновациях всяких, на том, что наступила эра информационного общества, что вот мы отстаем в этом от мира… Да нам-то что! Мы должны делать деньги на нефти, на газе, на металлах – на недрах в общем. В этом наше конкурентное преимущество перед миром. Глупо же этим не пользоваться. А будут деньги, так за них какие угодно инновации купим, любые продвинутые товары, идеи, технологии, персонал – да всё купим. Нам же ведь жены не шьют рубашки, как в каменном веке, только потому, что нам надо быть одетыми. Разделение труда не нами придумано. Населению это трудно все объяснить, так для них мы инновационный метод используем: кенозинчику им – и спокойной ночи.
В этот момент кто-то тихо постучал в дверь зала, где шло совещание, и вошел. Это был мужчина лет тридцати пяти, офицер, судя по выправке, но в штатском костюме. Спросив разрешения у Байбакова, он подошел к Прибыткову и пошептал тому что-то на ухо. На правой щеке шептуна был довольно большой шрам, и надо сказать, несмотря на то, что он был блондин (в отличие от брюнета со шрамом на левой щеке, что входил сюда некоторое время назад и шептал на ухо Казачкову), оба офицера были в чем-то неуловимом похожи, как родные братья.
Выслушав офицера, который тут же удалился, советник Прибытков нахмурился.
– Конечно, на пути испытаний кенозина с использованием сельскохозяйственных животных могут возникнуть неожиданные сложности. Иной раз, возможно, связанные с недопониманием коллег, – Прибытков покосился на советника Казачкова. – Или, возможно, с действием иностранных разведок. Но в любом случае препарат практически имеется, и я предлагаю не мудрить, а просто добавить его в воду, и пусть народ пьет. Тут ведь еще какой сюжет может быть – напоить кенозином народ, например, накануне выборов…
– В воду, говоришь? А если в водку? – поинтересовался Байбаков.
– Можно и в водку, – ответил Прибытков, – да во что угодно. При определенной концентрации народ замычит и заблеет, ха-ха-ха, как стадо. Но это уже перебор, я считаю. Мы ведь не звери. По моему сценарию мы их слегка только обработаем, чтоб не лезли не в свои дела. А потом мы дадим им другой препарат, противоядие, и критические способности к ним вернутся. Когда уже все нужные процедуры с непрофильными территориями мы закончим. Как вам, Юрий Владиленович, эта идея? – спросил Прибытков; похоже, он был горд собой. – В целом, я имею в виду – как?
Руководитель администрации президента прокашлялся в кулак.
– В целом, это… – сказал он, – ну… впечатляет. Во всяком случае в этом сюжете есть своя логика.
– А вообще? – спросил советник Казачков, ревниво глянув на советника Прибыткова.
– А вообще, – ответил Байбаков, – обе ваши идеи интересные. Но надо еще подумать, конечно. Спасибо, коллеги, за мнения. На сегодня всё, – он посмотрел на наручные часы.
Прибытков постучал по клавишам клавиатуры и презентация с экрана исчезла. Советники начали было вставать, отодвинулись в своих креслах от стола, но тут Байбаков снова обратился к ним:
– Так, стоп. А почему про Украину ни звука? Ты вот, Аркаша, – обратился он к Прибыткову, – здорово тут все разложил, как нам распродать пол-России, чтобы сосредоточиться на добыче нефти и газа. Это ладно. А переправка-то газа в Европу через Украину идет. Значит, нам ее тоже присоединить надо. Это же логично, правильно? И поэтому сюжет с расширением страны, который нам тут доложил Степан, можно вплести в твою концепцию, правильно? Или твою концепцию вплести в его фантазии. Как-то так.
Прибытков с Казачковым обменялись неприязненными взглядами. Похоже, их не вдохновляла идея создания единой концепции развития страны.
– А ты, – обратился Байбаков теперь к Казачкову. – Почему в твоих планах фигурирует Таджикистан, Армения, а про Украину – ничего. Я уж молчу про Казахстан, там же практически все население говорит и думает только на русском языке, там русских – большинство. А ты про Казахстан забыл. Даже странно.
