Вера Заведеева - Быть может…
– Читай, что уж тут. Смеяться-то не станешь?
Новогоднее размышление – Кие посвящаю
… Когда-то мы с тобой встречались,
Была ты, Киенька, моя,
Но судьба не разрешила
По одной тропе идти.
Почему же так случилось?
Трудно все это понять.
Я любил тебя тогда уж,
Глупый я, не мог сказать…
Ты меня не дождалася,
Не дала весточку ты мне…
Времена были другие,
Вспомни, Киенька моя.
Старшие скажут: “Время замуж
Отдать, доченька, тебя”.
Ты не смела им перечить,
Что идешь ты, не любя.
Была скромной, не сказала,
Что ты любишь-то меня.
Запоздалое признанье
В нашей искренней любви,
Спасибо, что вспоминаешь
Любовь первую в жизни ты.
Жаль, что так у нас случилось,
Розно жить пришлося нам…
Быстро, Киенька, стареем,
Как на санках под уклон.
Когда скатились – целовались
На катушке за прудом.
Ты была уже за Васей,
Я еще был холостой
На Семенковой катушке
Долго ждал тебя душой.
И мы встретились нежданно,
Ты красивою была
Розовели твои щечки,
Как от выпитого вина.
Было, было это, Кия!
Но прошли десятки лет.
Вроде сон нам с тобой снился
Про картину этих лет.
Стихи в письмах были и свои самодельные, и чужие, и вперемешку. И во всех – такие яркие, пронзительные воспоминания о первой любви – красавице Кие.
Воспоминание
Я все тот, каким ты знала
Десятки лет тому назад,
Когда мы были молодыми
И очень робкими в тот раз.
Когда впервые повстречались,
Угадай, где мы с тобой
В глаза друг другу посмотрели
И что-то вдруг ожгло волной…
Тогда тобою любовался,
В душе гордился, что моя
Такая девушка красива —
И полюбила вдруг меня.
Хотя не часто мы встречались,
Но встреча жаркая была,
И мы любовью загорались…
Прошла та юная пора…
Чернобровка
Я вспомнил юную девчонку
Шестьдесят годов назад.
Чернобровку звали Кия,
В другом конце жила от нас.
Я в то время был мальчонком
Лет шестнадцать с небольшим,
Но любовь уж зарождалась
В раннем возрасте моем.
Она была меня постарше
Вроде годиком одним.
Была стройною, красивой
Не чета каким другим.
Я ее еще не сватал
Был молоденьким тогда.
О женитьбе не мечтал я,
Но любовь пришла сама.
Бередила наши души,
Трепетало сердце в нас.
Ах, куда все это делось?
Неужели был тот час?
Вспомни, Кия, дорогая,
Ведь была у нас любовь,
А целоваться мы стеснялись,
И не настигла с тобой ночь…
А вот и одно из последних, от 3 мая 1986 года:
Старушке Кие посвящаю
Ты все еще жива, старушка
И скучаешь все одна.
Вспоминаешь наше детство,
Как любовь у нас была.
Все ты думала, мечтала
Замуж выйти за меня,
Но не сбылись те мечты —
За другого вышла ты.
Ты сама уже не помнишь,
Как случилось, почему
Мы рассталися с тобою,
Я и сам уж не пойму.
Но все ж мы изредка видались
Через пять иль десять лет.
Ты детями обложилась,
Песни некогда нам петь.
А там война все покрушила,
Пришлось работать день и ночь,
А жизнь все шла, и ты трудилась,
Чтобы детей поднять одной…
Дочитав письмо, внучка уронила руки на колени и вдруг горько заплакала.
– Ты чего это, девка?
– Бабушка-а-а, мне уже сорок лет, а мне никто таких писем никогда не писал… и уже никогда не напишет, – рыдала внучка.
– Да ты что? Такая молодая, красивая-то какая стала! У тебя семья, муж, сын, хата своя, работа важная. Чего еще надо? Только вот как ты с ним целуешься-то, с таким бородатым? – вспомнила она внучкиного мужа. – Усы-то не мешают?
– Нет, не мешают, – рассмеялась внучка сквозь слезы. – Только про любовь никогда не говорит, а стихи всего один раз написал, да и то от тоски зеленой в санатории.
– Что ж, любовь-то первая, как детство счастливое, не забывается, светит потом всю жизнь. Поди, и сама знаешь. Я ведь помню, как ты тут слезы-то у меня лила, в седьмом-то классе… И потом, когда приезжала уж девушкой взрослой, тоже с ним виделась… с этим, который с коньками-то тебя провожал. Не знаешь, где он теперь?
– Нет, не знаю. Ушел в армию, потом написал мне, что будет возвращаться через Москву. А я уже переехала на другую квартиру и вскоре вышла замуж. Письмо прочитала только через два месяца и отвечать не стала. Так все и кончилось.
– Я вот о чем попросить тебя, девка, хотела. Ты ведь хоронить-то меня приедешь?
– Ну а как же, вот на пенсию выйду лет через пятнадцать и приеду с тобой прощаться, – пошутила внучка. – Прабабушка Евфимья до девяноста дожила, а ты уж постарайся чуть побольше.
– Да я серьезно. Ты забери потом эти письма. Не хочу, чтобы после надо мной девки да ребята мои смеялись. Скажут, вот старая дура, любовь у нее на уме была… А ты, знаю, девка чувствительная, душевная, не осудишь свою маму-стару, как ты меня маленькой звала…
* * *Потом внучке удалось еще раз вырваться в Челябинск и навестить бабушку, которой пошел уже восемьдесят пятый. Она плохо себя чувствовала, но держалась. На зиму собиралась переехать к младшей дочери, пока у той сын в армии. Прощаясь, бабушка спросила:
– Ты помнишь про письма? Заберешь их? Не бросишь сразу в печку?
– Не волнуйся, заберу и сохраню как память о тебе.
Через полгода, теплым майским днем, бабушки не стало. Буйным цветом распустилась ее любимая яблоня рядом с домом, но уже не могла порадовать свою хозяйку. Проснувшийся огород застыл в ожидании новых посевов. В существование смерти верить никак не хотелось.
После поминок бабушкины дочери разбирали ее нехитрый скарб, откладывая себе что-то на память. Предложили и старшей внучке что-нибудь взять из оставшегося.
– Мне ничего не нужно. Но я обещала бабушке забрать коробку, там в шкафу, на верхней полке, – показала она.
Женщины переглянулись и попросили подождать… за закрытой дверью. Потом ей вынесли коробку с письмами, которые, конечно же, все перетрясли, и старенький алый сарафан. Тот самый, свадебный, который когда-то хранился в кованом сундуке и чуть было не стал половой тряпкой в равнодушных руках.
В коробке отдельно от остальных лежало последнее письмо Николая Яковлевича, отправленное еще в апреле 1987 года. Он просил что-нибудь сообщить о Кие, которая перестала ему писать. Видимо, в последний год жизни бабушке стало уже совсем не до писем. Внучка написала ему о смерти своей бабушки и попросила переслать ей ее письма, если они у него сохранились, но ответа так и не получила.
Вскоре бабушкин дом продали, и ниточка, связывавшая ее детей и внуков, как-то сразу оборвалась.
Москва, сентябрь 2014 г. – февраль 2015 г.Роскошная Коша
Серое мартовское утро угрюмо заглядывает в мутноватое после зимы окно. Еще и не весна, но уже и не зима, хотя и зимы-то настоящей не было – ни снега, ни бодрящего морозца. Лыжи так и простояли на балконе. Завтра уже 8-е Марта. Как быстро бежит время, особенно тогда, когда уже «возвращаешься с ярмарки»!
А сегодня, в предпраздничный день, принаряженные, заметно похорошевшие, довольные собой женщины – и молодые и «очень взрослые» – возвращаются с работы с цветами, которые красноречиво говорят о том, сколь щедры их работодатели. Жаль, что такое случается только раз в году. Почему бы не радовать женщин чаще? Ведь, в сущности, такая мелочь – букет цветов… Может, и стало бы поменьше замотанных, издерганных, несчастных, неухоженных особей неопределенного пола? И ушла бы из нашего обихода поговорка: «Я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик»? Так размышляла Кира, сидя в вагоне метро и с грустной завистью поглядывая на горделивых женщин с букетами. Она уже выпала из общего потока трудящихся масс, хотя когда-то не мыслила себя вне коллектива. Теперь Кира – «свободный художник», а коллектив ей заменил верный «коллега», домашний компьютер.
Придя домой и помня о том, что не всем сегодня достанутся цветы с поздравлениями, она надумала кое-кому позвонить. Среди ее знакомых и близких были уже и вдовы и просто одинокие. Как не поддержать человека? Листая записную книжку, Кира решила начать с родни, которая заметно поредела в последние годы. Итак, кого надо поздравить в первую очередь? Вот – нечто среднее между родней и знакомой. Людмила Андреевна. Милочка. Роскошная Коша, изящная, золотоволосая, длинноногая красавица с блестящими глазами-васильками в пушистых ресницах. Так звал ее немолодой муж, писатель, один из тех, чьи произведения о войне обычно именовали «лейтенантской прозой». Именно так – Роскошной Кошей, а не какой-нибудь тривиальной Кисой-Мурысой.
На Киру нахлынули воспоминания, и свои, и своих близких, такие яркие, будто все происходило вчера, а не десятки лет назад.
