Алиса Ганиева - 14. Женская проза «нулевых»
– Медсестра где? – спросил папа ни у кого, но глядя на женщин, нависших над операторшей. Они не отреагировали. Папа повторил свой вопрос громче, и тогда одна из них повернула к нему возмущенное лицо, будто бы он отвлекал ее от дел, и сказала:
– Я почем знаю?
– Мне срочно надо, у меня ребенок болеет, температура высокая. Есть тут врач?
– Ушла она, – равнодушно отвечала та.
– Да что за бардак здесь творится? Кто позволил ей шляться в рабочее время?! – закричал папа таким голосом, что уже все женщины обернулись на него.
– Чего вы кричите-то? – воинственно ответила та же тетка. – Она же на вызов ушла, не просто так! Раскричался тут. Не у вас одних ребенок болеет. Позже приходите или вызов пишите. Домик-то какой? Вот еще: пришел тут и кричит!
Папа понял, что ничего не добьется, и слабо спросил:
– Ну так хоть позвонить жене дайте.
Тут уже все напустились на него. Они кричали, и папа почувствовал, что у него только заболит голова, но не добьется ничего. Он поспешил выйти, но даже в коридоре еще слышал, что влез без очереди и вообще связи нету.
На улице на него опять накинулись стоявшие там люди. Уже забыв, что не пускали его, они спрашивали, дозвонился ли он, заработало ли (имелся в виду телефон) и что слышно там. Папа не отвечал, вновь проталкивался через толпу, но когда было совсем думал, что вылез, понял, что кто-то висит у него на руке и зовет по имени. Обернулся – Мальцев.
– Ну что? Дозвонились? Что слышно про то?
– Нет-нет, я не звонил, мне не дали, да, кажется, и связи нет. А мне надо… – заговорил папа быстро.
– Да, вот видите, видите, до чего докатились, – поддакнул Мальцев. – А ведь всем надо, у всех родственники, да и вообще…
– У меня дочь болеет, сильно, непонятно даже, с чего…
– И ведь никто ж ничего не знает. По телевизору, говорят, балет один показывают, радио молчит. И звонить вот не получается. Мы на этом острове, как на необитаемом, совсем от мира отрезаны оказались. Может, и ничего страшного, но ведь никто ничего не знает, вот в чём штука-то вся.
– А что случилось? – спросил папа, поняв вдруг, что Мальцев говорит о чём-то, что не касается папы и его проблем.
– Так вы разве не знаете? В Москве танки, говорят, баррикады строят, Горбачева отставили, говорят, путч.
– Да-да, – кивал папа с сочувствием, хотя ничего такого еще не слышал. В этот момент взгляд его скользнул на залив, и вид чистой, блестящей на солнце воды и единственной маленькой оранжевой лодочки посреди, с которой спокойно кто-то рыбачил, поразил папу. Он подумал, что это похоже на китайскую миниатюру, но мысль его тут же соскочила на свое: – Послушайте, у вас какие-нибудь таблетки есть? – спросил он Мальцева. – Хоть какие: аспирин, цитрамон…
– Вроде бы у жены что-то было, – растерялся Мальцев. – А что такое?
– Дочь болеет, а ничего нет, позвонить не дали, а я позвонил бы жене, чтобы приезжала. А, – махнул вдруг папа рукой и поспешил к бильярдной, вспомнив, что там тоже был телефон.
Мальцев стоял и смотрел папе вслед. Последнюю фразу он не расслышал, ему показалось: чтобы не приезжала. Он не хочет, чтобы жена приезжала, понял Мальцев, чувствуя растущую неожиданную тревогу. Он не хочет, чтобы она приезжала, вдруг начнется. Все говорят, начнется, но он-то что-то уже знает. Конечно, знает. Да, думал Мальцев и тоже почти бегом поспешил в домик собирать жену и детей, чтобы сегодня же покинуть остров. Он решил, что папа, как это положено начальнику, знает уже что-то, о чём не велено пока говорить никому. И был очень рад, что сам обо всём догадался. С чрезвычайной поспешностью собрали чемоданы, и тем же вечером он, его жена и двое сыновей сели на кораблик и уплыли домой, в Казань. Маленький мальчик отчаянно плакал, пока его силой затаскивали на борт.
В бильярдной никто не играл. Только за одним столом бесцельно гонял шары чей-то пацаненок. Мужиков было немного, они толпились у телевизора и обсуждали что-то. В телевизоре было «Лебединое озеро»: белые люди на черном фоне двигались неестественно, ломанно, но на них всё равно никто не смотрел, да и звука по-прежнему не было, хотя теперь он никому бы не помешал.
У стойки папа потребовал телефон.
– А не работает, – равнодушно сказала Светочка, не переставая жевать. – С базы звоните.
– С чего не работает? Мне срочно надо.
– Я почем знаю? Не работает, и всё. Вчера гроза была? – сказала Светочка вопросительно.
– Была? – не понял папа. Сам он уже не помнил, была ли вчера гроза.
– Ну вот и не работает, – сказала Светочка.
Папа готов был закричать, но почувствовал, что это бесполезно, издал только задавленный звук и ушел из бильярдной. Он не отреагировал на приятеля, который его окликнул от телевизора, и не видел, что все мужики, отвлекшись от экрана, внимательно слушали их со Светочкой бестолковый разговор.
И, конечно, папа не знал, как подействовало его отчаяние на этих мужиков, как передалось его настроение, будто поветрие, как все они вдруг почувствовали, что с острова этого срочно надо линять. И задвигались, и задергались, и стали по одному уходить, и скоро уже не было никого в бильярдной, кроме Светочки, а на вечернем пароходике многие уехали в Казань.
– Ну что? – спросила дома Ида, глядя на папу блестящими глазами. – Не приехала, да?
– Подожди, еще приедет. Приедет еще, рано. Ты чай пила? Пей.
Но жена не приехала вечерним пароходом, не приехала и на утреннем. Папа несколько раз сумел пробиться к телефону и позвонить, но дома никто не брал трубку. Папа не знал, что у жены еще в середине недели заболела мать и она уехала к ней в деревню, в соседнюю область. Не знал, потому что жена передала это знакомой, которая должна была ехать на выходные на Бережок и могла сообщить об этом папе. Но у знакомой тоже что-то случилось, и она не поехала. Папа передумал о маме кучу обидных мыслей и бегал по базе в состоянии, близком к помешательству.
Больше всего его раздражало, что никто не собирался ему помогать. Если он заговаривал с кем-то о лекарствах, человек этот тут же переводил разговор на то, что интересовало всех, но совершенно не волновало сейчас папу. И папа вынужден был слушать, иногда даже отвечать, но смотрел он на всех пьяно, и глаза его говорили: «Оставьте, пустите меня! Какое мне дело сейчас до всего, разве вы не видите, что у меня? Какое же мне дело?..»
Папа уже знал, что в Москве танки на улице Горького и у Кремля, что люди строят там баррикады, и того гляди, вот-вот что-то начнется – все так говорили, но никто не знал, что конкретно. «У нас в стране всегда так, обязательно что-то будет», – говорили папе разные люди и шли с вещами на дебаркадер. Папа им ничего не отвечал. Как можно быть таким равнодушным, думали люди про папу, третий день не бритого, третий день не спавшего, самого уже почти больного, маму уже почти проклявшего. А папа ничего не думал и бежал на базу искать медсестру.
В середине дня ему все-таки удалось встретить ее и привести к ним в домик.
Дебелая женщина с недовольным лицом, в белом халате (но только это говорило о том, что она врач, а не уборщица), смотрела поверх ложки к Иде в раскрытое горло.
– Гланды вырезаны? – спросила она папу.
– Нет.
– А стоило бы. Да уж теперь что, – сказала почти злобно, так что папа аж вздрогнул.
– Что это?
– Ангина, что, – ответила она. – Вот, – сказала, роясь в своей огромной черной сумочке, – пополощите три раза в день, – оставила на столе пачку фурацилина и направилась к выходу.
– Ну а аспирин хотя б, – бросился за ней папа, понимая, что сейчас она уйдет и спасения им не наступит.
– Нету, – не оборачиваясь, бросила она.
– Как нету? А температура-то! Нельзя, что ли, достать?
– Мужчина, мы на острове! – сказала медсестра и даже обернулась. – Здесь ничего нельзя достать. А температуру сбивать не советую, тем более аспирином. Лучше компрессы делать холодные. Тело растирали? Водкой хорошо.
– Не пью, – ответил папа горестно.
– А жаль, – почему-то сказала врачиха и стала спускаться с крыльца.
– Так что, вы просто так вот уйдете?
– А что я сделаю, мужчина? И вообще, ехали бы вы, чего ждете-то? Полбазы уже уехали, а вы чего сидите? С ребенком еще больным. Скоро одни на острове вообще останетесь. Ведь мало ли что, как если начнется, – закончила она и гневной походкой отправилась в лес.
«Бабы, – думал папа с озлоблением, возвращаясь в домик. – Ничего не умеют! Даже ребенка лечить! И эта дура не едет!» – думал он о жене, испытывая уже жгучую ненависть, почти отвращение к женщинам. Смотрел на Идку и думал: неужели станет такая же? Будет краситься, сидеть на диетах, стрижки делать, висеть на телефоне, секретничать, сплетничать, скандалить, плакать ни от чего, ходить на каблуках… Неужели будет?..
