Нина Строгая - В жару
– А что, было старенькое? – нагло ответил Иван. – Почему вы так вламываетесь? Может, я дрочу здесь? – вызывающе и развязно хамил он.
Федерико. Похоже,
Я бы сказал, что эта ярость
Таит совсем другое что-то.
Фабьо. Сказать по совести, не знаю.
А только я дивлюсь, ей-богу,
Что Теодоро так досталось.
Ведь никогда еще сеньора
Себя так круто не вела.
Федерико. Платок весь перепачкан кровью…
– Если бы я, дорогой мой, всем стучала, все сгорело бы уже давно синим пламенем, и умерли бы многие давно, понятно тебе? – отвечала медсестра, выдирая из рук Ивана сигарету и малек. – Ты вообще эту памятку, – кивнула она куда-то в сторону противоположной от кровати стены, – хорошо изучил? Правила пребывания в медицинском учреждении для кого написаны? – она затушила сигарету в жестяной крышечке, прикрывавшей некогда банку с орешками, и резким движением откинула одеяло. – Поворачивайся, – скомандовала она Ивану.
Теодоро. Дивиться нечему. Графиня
Безумна от тоски любовной,
И, так как утолить ее
Она считает недостойным, —
Она разбила мне лицо,
Разбила зеркало, в котором
Ее влюбленная гордыня
Отражена во всем уродстве…
– Что за хрень-то?! Мне не делают так поздно ничего! – не меняя позы, злобно, исподлобья посмотрел Иван на медсестру и убавил громкость начавшей раздражать его в этот момент лав-стори.
– Иван, – несколько устало отвечала грымза, – уже три часа ночи. Давай мирно и на боковую, хорошо?
– Вы, между прочим, без права сна, – не унимался, издевался, ухмылялся Иван.
– Не будем пререкаться, Иван, – не обращая внимания на грубый, но имеющий под собой почву выпад, продолжала медсестра. – Если у тебя есть претензии – выскажи их завтра своему лечащему врачу. Поворачивайся, – снова повторила она.
– Главному врачу скажу.
– Очень хорошо, – стойко держалась грымза. – Поворачивайся.
– Не могу я повернуться – больно мне сегодня крутиться, – все так же недовольно, нагло, зло продолжал Иван. – Бедро устроит? – как бы делая одолжение и, вместе с тем, превозмогая болезненные ощущения, он медленно спустил мягкие синие спортивные штаны. – И не надо так презрительно с моими тапочками, – гневно сверкнул глазами Иван, когда, случайно наступив на его белоснежные новые кожаные кроссовки, медсестра небрежно, ногой отодвинула сменную обувь в сторону.
Пропустив мимо ушей замечание, грымза выполнила, наконец, то, за чем пришла – такую знакомую Ивану, обыденную, скушную, механическую, короткую совсем процедуру. И эта вторая за сутки «ядовитая» инъекция вырубила его до середины следующего дня…
конец четвертой части5. (лирическая, многоплановая, тяжелая, аналитическая)
Мне надо,
Чтобы во сне, когда тебе снится, как под огнём
Ты ползёшь из окружения раненый
И выживаешь только ради встречи со мной
Мне надо…
Трогать и во сне… мешать жить…
Мне мало,
Что ты, не думая умрёшь за меня.
Мне мало,
Что ты спасёшь меня из любой западни.
Мне надо,
Чтобы, когда закрывая на солнце глаза,
Ты видел меня татуировкой
На веке своём с другой стороны…
Конфеты и Глупости
Иван вышел из парадной, и тотчас же насыщенный запахами шашлыка, помойки, перегара и мочи воздух проник в его легкие. Без какого-либо отвращения вдыхая тяжелую взвесь, Иван поднял глаза к небу. Не то чтобы стремительно, однако вполне уверенно и заметно в движении своем и направлении, уступая жаркому июльскому солнцу, скрывалось за крышей старинного дома тяжелое, грозное, черничного цвета облако. Иван потянулся и медленно покрутил плечами, сводя лопатки – прислушался к ощущениям в позвоночнике и решил избегать резких движений. Взглянув на часы, Иван направился к сидящим на детской – без детей в это время – площадке – неопределенного возраста, рода и числа личностям…
Проснулся он сегодня поздно в объятиях Оли, своей девушки, вернее, бывшей своей девушки, поскольку ночь эта была прощальной. Прощались они давно и неоднократно, но в этот раз Иван твердо решил прекратить зашедшие в тупик отношения. На протяжении уже целого года – так долго Иван не общался ни с одной из своих подружек – они время от времени вместе напивались, а после занимались любовью, а ежели вдруг не делали ни того, ни другого – ругались по любому поводу.
Встретившись накануне на исходе дня в центре – Иван заодно собирался купить новые краги и новую же гитару, Оля – струны для своей старой – они отправились в магазин музыкальных инструментов. Оля положила покупку в сумочку, Иван оформил доставку, после чего молодые люди решили перекусить. До места, где продавалась амуниция для верховой езды, они так и не добрались и остаток вечера, как обычно, провели в клубе. Особенно усердствовала, конечно, Оля – в откровенном коротком платье, гибкая, стройная, почти голая, она легко показала бы класс и на шесте[33], а задетая в разгар дискотеки за живое какой-то особенно трогательной и давно навязшей в зубах мелодией, прижавшись к Ивану всем телом, красиво, надрывно и долго рыдала, а Иван запойно и нежно целовал ее мокрое соленое лицо, и казалось ему, что время остановилось в тот момент.
Из клуба под утро, как обычно, пьяные и совершенно измотанные, они приехали к Оле домой, где, стягивая друг с друга одежду, по привычке уже, по инерции скорее, нежели сгорая от великой какой-то страсти, рухнули в хозяйкину отчаянно мягкую и жаркую старую пружинную кровать. Не разделяя Олиного восторга от этой антикварной скрипящей люльки, всегда умышленно небрежно прикрытой смешным зеленым дизайнерским покрывальцем с бахромой, Иван обычно стаскивал девушку на пол, но в этот раз, как только голова его коснулась подушек, он моментально вслед за Олей отправился в сонное царство.
– Ванечка, принеси водички, – простонала Оля в нос.
– Угу, – ответил Иван, поднимаясь из неудобной постели и накидывая Олин шелковый халат.
– Соленой, там «Ессентуки» в холодильнике, – указывая в направлении кухни, Оля подняла руку и тут же уронила ее на одеяло. – И салфетки…
– Угу.
Через пять минут Иван вернулся с незажженной сигаретой во рту, упаковкой популярного кодеиносодержащего препарата[34], упаковкой же салфеток, бутылкой водки, бутылкой газировки и банкой маринованных перцев в руках. Разместив все это на прикроватной тумбочке, наполнил стоявшие здесь же: рюмку – крепким алкоголем, а бокал с остатками вина – минеральной водой. Выдавив из бластера две таблетки, Иван подсел к Оле и бережно приподнял ее, дрожащую, удерживая за плечи.
– Давай, открывай рот, алкоголица.
– Невыносимо… умираю… – несколькими глотками запила лекарство Оля. Шмыгая носом, девушка разодрала пакет тут же поданных ей салфеток и поднесла пухлую их дюжину к лицу. Прикурив сигарету, Иван оставил ее в пепельнице, выпил водку, закусил перцем и снова наполнил рюмку.
– Это я-то алкоголица? – с иронией парировала Оля, сморкаясь. – А сам-то, сам-то? – брезгливо откинула влажный ком и вытащила новую партию промокашек.
– Мне взбодриться немного надо, я еще в бассейн заскочить хочу и…
– Ща нажрешься и утонешь, – обратив на Ивана наполненные слезами глаза, Оля улыбалась сквозь белый бумажный «намордник». – Ой, Ванечка, как же хорошо тебе мой халат, – вдруг довольно проворковала она.
– И на слона налезет. Как ты из него не вываливаешься?
– Дизайнерская вещь – так задумано. Халат-парашют, – Оля снова легла. – Холодно так, с-с-с-с-с, быр-р-р, кошмар… умираю… Спаси меня, спаси сейчас же, – она взяла руку Ивана и приложила к своему лбу.
– Подожди, сейчас лекарство подействует, – абсолютно уверенный в обратном, ответил он, поглаживая Олю по голове.
– Я говорила, что ты похудел еще? – все так же в нос спросила она, глядя на Ивана из-под полуприкрытых век.
– Говорила, говорила. Ты при каждой встрече мне об этом напоминаешь. Достала уже! – раздраженно отвечал Иван. – У меня комплекс уже. Знаешь ведь, я бы больше мяса на себе иметь хотел.
– И не надо тебе мяса больше, и вообще, приходи уже к нам в модельный бизнес – будем вместе по подиуму ходить. Так и вижу тебя в скинни[35], в сапогах высоких… замшевых. И в песце, – гнусаво продолжала подруга.
– Господи, почему ж в песце-то? – усмехнулся Иван, но тут же внутренне содрогнулся, вспомнив некогда просмотренный ролик о том, как сдирают шкуру с живого еще животного, которое даже после смертельной пытки, голое, алое, жилистое, лежа в куче себе подобных, все еще тянет носом воздух и прижимает оскаленную морду к своим обрубленным лапам. А через мгновение это леденящее, выворачивающее наизнанку душу зрелище сменилось другой, не менее удручающей и вместе с тем омерзительной картиной: мама, а точнее то, что от нее осталось, развалившаяся у него на коленях. – Не, не пройду я кастинг. Внешность у меня не модельная, – с горечью отвечал Иван.
