Дато Турашвили - Побег из СССР
– А что вы тогда от меня хотите?
– Для суда важно, чтобы кто-нибудь из вас подтвердил это.
– Почему я? Я его вообще не знал.
– Для нас это не имеет значения. Главное, чтобы кто-нибудь из вас подтвердил, что именно монах был организатором, а вам это сделать легче всего.
– Почему мне?
– Потому что ваша жена ждет ребенка, а по советским законам нельзя сажать беременных женщин.
– Никогда закон не соблюдали. Что ж теперь о нем вспомнили?
– Мы всегда соблюдаем закон, и сейчас тоже.
– Значит, мою жену освободят?
– Террористов мы не освобождаем!
– Что вы хотите сказать?
– Я, по-моему, все ясно сказал. Но вы и сами должны понимать, что судьба вашего будущего ребенка зависит как раз от того, какие вы дадите показания в суде…
– Если я не скажу того, что вы хотите, что тогда будет?
– Ничего, сынок, воля твоя, я по-отечески советую подтвердить, что тот монах был организатором и…
– А если не подтвержу, что произойдет?
– Сказал же уже, ничего не произойдет. И так докажут, что тот монах был главарем вашей бандитской группировки, но твои показания были бы для нас дополнительной помощью.
– А если я вам не помогу?
– Тогда и мы тебе не поможем. То, что в тюрьме беременной женщине нужен особый уход, думаю, ты и сам понимать должен.
– Но с ними же все в порядке?
– Пока да, но вы же знаете, какие условия в тюрьме. Каждую минуту может случиться что-нибудь такое, что…
– Что моя жена может потерять ребенка?
– Я этого не говорил, но вы должны знать, что террористку, угонщицу самолета, из тюрьмы никто не выпустит.
– Но ребенок же ни в чем не виноват, он еще даже не родился!
– Вот я тебе и говорю, сынок: их судьба и будущее зависят от тебя.
– Если у моей жены и ребенка все будет хорошо, я скажу все, что понадобится следствию и суду.
– Ты сообразительный парень, и почему из-за этого подонка монаха должны погибнуть столько людей?!
Обрадованный следователь сказал еще несколько фраз, но Гега не слушал, сейчас он думал только о той стене, на которой должен был успеть написать два слова. Он успел, и написал не два, а три слова:
«береги нашего малыша…»
Но, вернувшись в камеру, он размышлял уже о следователе, которому даст именно те показания, которые от него требовали, и этим спасет своего ребенка. Сейчас для него главным было рождение маленького человека, который должен был родиться до суда. Потом Гега сказал бы правду, во время суда он рассказал бы все, только правду, иначе поступить он не мог. Он не мог подтвердить того, что от него требовали, – ведь это была ложь, и монах не был виновен, он даже не сидел в самолете. Поэтому Гега сказал бы только правду, но – после того как с громким криком в одной из камер тбилисской тюрьмы КГБ появится на свет его ребенок. Он родится, как рождаются все малыши, когда их легкие впервые наполняются воздухом, и они еще не знают, что это всего лишь первая боль.
Гега тоже не знал, что те, кто выносил приговор, были гораздо более жестокими, чем он мог себе представить. Впрочем, представить, каким окажется этот первый приговор, никто не мог, даже в той жестокой стране…
Приговор
Первый приговор вынесли еще до суда и в ту же ночь привели в исполнение – всего через несколько дней после того, как убедились, что Гега не сможет дать на суде нужных показаний.
Намного важнее, чем показания Геги, для них была проблема беременной Тины. Осуждение беременной женщины вызвало бы в обществе волну сострадания, а допустить сочувствие к угонщикам самолета советская власть, естественно, не могла. В ЦК подумали и о том, что если ребенок родится до суда, это создаст властям новую проблему. Поэтому решение приняли быстро и в ту же ночь привели в исполнение первый, страшный, приговор.
Тину будить не стали. Им было все равно, проснется ли беременная заключенная, ей и так должны были сделать укол снотворного. Поэтому когда Тина проснулась, люди в белых халатах, не обращая внимания на ее вопрошающие, полные ужаса глаза, быстро, хладнокровно, холодными руками сделали заключенной укол в вену. Тина сразу догадалась, что они сейчас здесь, чтобы свершить то зло, мысль о котором уже не раз приходила ей в голову. Но каждый раз она укоряла себя за то, что плохо думает о людях.
Но они не были людьми. Это были обыкновенные хладнокровные убийцы, сердца и души которых совершенно не трогали обреченные крики Тины и мольба не убивать младенца, который пока даже не успел родиться. Тина боролась до конца, до последней секунды, пока не потеряла сознание. Пока она еще могла, Тина умоляла каждого из тех, кто в ту ночь был в ее камере, и всех их вместе не убивать ее ребенка. Но лекарство, которое ей вкололи, как только вошли в камеру, было сильнодействующим препаратом. Убийцы несколько раз даже удивленно переглянулись, не понимая, как может эта молодая женщина сопротивляться так долго. В конце концов глаза Тины все же закрылись. Обессилевшая и побежденная, она уснула и уже ничего не видела, не чувствовала, как из ее тела извлекали плод, которому было уже несколько месяцев.
Единственное, что связывало ее с этим миром, была слеза, вернее, слезы, текущие по лицу, Тина плакала, спала глубоким сном и все же плакала…
Наверное, во всем мире не было заключенного, которого бы так радовал вызов на допрос, как Гегу. Гега обнаружил, что он ходит на свидания: он шел на допрос, как на свидание, и та стена, на которой он обычно читал Тинины слова, была для него самым дорогим местом на земле.
Но в тот день на стене не оказалось новых слов, и Гега подумал, что Тину не приводили на допрос, или что она просто не успела написать ни одного слова, и в тот день он оставил на стене для Тины только вопрос – «как малыш?».
Но и через несколько дней, когда Гегу снова вызвали на допрос и до того, как ввести в комнату следователя, поставили лицом к стене, на которой он рассчитывал увидеть ответ, от Тины ничего не было.
Гега опять подумал, что этому могло быть много причин, в том числе и самая простая – например, теперь Тину водят на допрос в другую комнату, и поэтому она не отвечает мужу на нацарапанные на стене письма. Но все же Гега почувствовал странную слабость в коленях, виски у него повлажнели.
Когда его ввели в комнату следователя, Гега попросил воды и стал думать о том, как узнать, что же произошло в действительности, но так ничего и не смог придумать. Тогда он решил прямо спросить о Тине у следователя. Он не верил в искренность этого пожилого человека, но и ничего не терял.
Гега выпил воду, постарался успокоиться и довольно спокойно спросил следователя о том, что его интересовало больше всего на свете:
– Как Тина?
– С вашей женой все хорошо.
– Вы и ее следователь?
– Вашу жену допрашивают мои коллеги.
– А откуда вы знаете, что с ней все в порядке?
– Говорю то, что знаю.
– У вас есть дети?
– У меня хорошие дети.
– В отличие от нас? Вы когда-нибудь писали письма любимой?
– Кажется, здесь я задаю вопросы.
– Рано или поздно и вам придется ответить.
– Ты это мне говоришь?
– Вам всем.
– Угрожаешь?
– Не я, но другие обязательно призовут к ответу.
– За что?
– За все.
– Сначала вы будете держать ответ за то, что сделали. Пожертвовали жизнью стольких человек, и не считает себя виновными.
– Я никого не убивал, но все же считаю себя виновным.
– И в чем это выражается?
– Я же говорил, что скажу все, что надо, если с моей женой и ребенком все будет хорошо. Показания против того монаха я уже дал.
– А я уже говорил, что угонщицу, террористку, даже если она беременна, никто не выпустит.
– Я этого и не просил. Я потому согласился дать нужные вам показания, чтобы родился мой ребенок, чтобы хотя бы он остался, если меня приговорят к расстрелу.
– Не бойся, к расстрелу не приговорят. Если ты все признаешь, расстрела не бойся.
– Я не боюсь ни расстрела, ни смерти.
– А чего ты боишься?
– Я боюсь за своего ребенка, боюсь, чтобы его не убили…
– Он еще не родился, как же его можно убить?
– Но он же родится, а рожденному в тюрьме нужен особый уход и забота.
– Ну, ты же понимаешь, что тюремные условия не лучшие для беременной женщины.
– Но вы же обещали, и я дал показания. Написал все, что вы хотели.
– Очень хорошо, что написал.
– А если я на суде изменю показания?
– Для суда это не имеет значения. Главное – те показания, которые ты уже дал следствию. По советским законам это так.
– Как?
– Сначала надо было выучить законы, а потом уже угонять самолет…
– А мой ребенок?
– Я же объяснил, что террористку, даже беременную, домой отпустить не можем.
– Но она же может родить тут, в тюрьме.
– Может, но…
– Но что?
– Но я же сказал и уже несколько раз повторил, что тюрьма – не место для беременных. Я нее в любой момент может случиться выкидыш. Если твоя жена хотела родить ребенка, она должна была остаться дома…
