Наталья Нестерова - Встать, суд идет! (сборник)
Вика юмора не оценила. С обидой проговорила:
– Если бы ты тогда мне сказал о своих планах, пусть и рухнувших, мне было бы гораздо легче и веселей на нашей, с позволения сказать, свадьбе.
К назначенному времени я не смог вырваться с завода и приехать в ЗАГС. Вика ходила к заведующей ЗАГСом и уговаривала ее расписать нас на несколько часов позднее. Мол, жених задерживается, но обязательно прибудет. Вика прождала меня два часа в кафе напротив ЗАГСа. Шел дождь со снегом, бедная моя девочка даже погулять не имела возможности. Когда я наконец примчался, Вика выглядела как потерянный пассажир в аэропорту, уже не верящий, что когда-нибудь улетит. Нас расписали за пятнадцать минут до закрытия ЗАГСа. Женщину, которая осуществляла процедуру, очевидно, растрогал жалкий вид моей невесты. А на меня она смотрела с неприкрытым осуждением: хорош жених, который на собственную свадьбу опаздывает.
Настроение Вики резко улучшилось. Нас обуяло веселье. Мы целовались в каждой подворотне и называли друг друга каждую минуту мужем и женой. Но мы не попали ни в один из пяти ресторанов, которые обошли. Самое неприятное – три заведения были закрыты, потому что там гуляли свадьбы. Мы видели в больших окнах чужие свадьбы, а свою отпраздновали, купив закуски в магазине, дома, с папой. Вика опять помрачнела, ерзала на стуле, озиралась, словно впервые видела нашу квартиру. Мне, остолопу, в голову не пришло, какие страдания испытывает моя жена.
Отказ от пышной свадьбы и мое опоздание на бракосочетание еще можно как-то объяснить. (А если глубоко копнуть, то откроется и моя тайная радость, что избежал пьяной гулянки.) Расписаться можно в любой момент, а не достань я материалы для ремонта трансформатора, заказ не выполним и нарвемся на большие штрафы. Словом, оправдания по первой части «свадьбы» (только в кавычках и можно написать) имелись. А вот то, что я не догадался насчет брачного ложа, это ничем оправдать нельзя. Только моей беспросветной тупостью.
У Вики дрожали губы, в глазах стояли слезы, когда она прошептала мне, что не может, никак не может на этом диване… Я чуть не застонал… или застонал?… от отвращения к самому себе. Надо быть таким кретином?! Толстокожим бегемотом, ослом и свиньей!
Это мое молчаливое самобичевание, как оказалось впоследствии, было истолковано как внутреннее возмущение капризами новоиспеченной женушки. Мол, не успели чернила в свидетельстве о браке просохнуть, а она уже претензии предъявляет. Какая нелепость! Я сам бы не лег в чужую постель, где находился покойник. В чужую! А это был диван мамы, я спал здесь последние три месяца, и страшные сны мне не снились. Но у Вики-то другие чувства, совершенно естественные.
Папа понял меня с полуслова, и мы принялись лихорадочно перетаскивать мебель, хотя разумнее было нам с Викой просто уйти в другую комнату, пусть на одну ночь.
Я не верю в глупые приметы: как корабль назовешь – так и поплывет, как Новый год встретишь – так и проживешь, хорошее начало – половина дела. Что за нелепые предрассудки! «Титаник», несмотря на громкое имя, пошел ко дну. Несколько лет назад, оставив родителей, Новый год я, студент, весело встретил с друзьями, а потом месяц провалялся в инфекционном бараке (пусть он больницей именовался) с сальмонеллезом. У настоящего дела не бывает легкого начала. Чтобы совершить открытие, надо провести сотню опытов, большей частью с отрицательным результатом.
Наша нелепая свадьба вовсе не означала, что семейная жизнь не удастся. Наше счастье было в наших руках и только в наших. Теща так не считала. Она позвонила мне и заполошно понесла текст, смысла которого я поначалу не понимал. Но, поскольку текст повторялся, как строка песни на заклинившей пластинке, я уяснил, что тещу волнует.
– Витя, что ж происходит? Викуля звонит, говорит, замуж вышла. Клянется, что не беременная, а почему втихую, не по-людски? Мы твои обстоятельства понимаем. Так можно у нас отметить по-людски.
«По-людски» теща вставляла в каждом предложении. «У них отметить» – это наверняка дикая обжираловка, по сравнению с которой пищевой удар на смотринах покажется мне легкой разминкой. Пьяные, незнакомые мне люди будут орать «Горько!», а мы с Викой подниматься, целоваться под пошлый счет: «Один, два, три…» По-людски чтобы было.
– Витя, – талдычила теща, – у нас дочка, сам знаешь, честная и хорошая. Мы с отцом костьми ляжем, но такое событие в жизни надо по-людски отметить.
– Спасибо! – прервал я тещу. – Огромное вам спасибо, Ирина Ивановна!
– Так за че? – растерялась теща.
– За Вику, которую я, поверьте, люблю до глубины души, буду оберегать и лелеять изо всех сил.
Спасибо, что предложили отпраздновать наше бракосочетание у себя. Но, к великому сожалению, не получится. Мне не вырваться с работы, да и папа неважно себя чувствует.
– Присылай его к нам, – мгновенно переключилась Ирина Ивановна, самоотверженная женщина. – Отвезу к тете Глаше, у нее козы, у коз такое молоко – закачаешься. К Глаше, то есть к козам, каждое лето ездят два туберкулезника, от которых врачи отказались.
Я кусал губы, чтобы не рассмеяться. Мой папа в окружении Викиной родни! Нарочно не придумаешь. Я продолжал рассыпаться в благодарностях Ирине Ивановне и мягко подводил к тому, что нас надо оставить в покое.
– А как у вас с постельным бельем? – спросила теща, чей пыл заметно поостыл.
Как у нас с постельным бельем, я понятия не имел. То есть оно присутствовало, конечно, но в нужном ли количестве и надлежащего ли качества? Теще надо было оставить возможность для маневра.
– С постельным бельем у нас швах, – горестно вздохнул я.
– Мы купим! Наш с отцом подарок на бракосочетание. А скатерти?
– Скатерти? – переспросил я.
– Покрывать столы, – разъяснила мне, бестолковому, Ирина Ивановна.
– У нас только один стол, и мы его не покрываем.
– Что ж братьям-то Вике дарить?
– Портативный компьютер, – вырвалось у меня. Сам хотел подарить жене, да финансы не позволяли.
– Усекла! – заговорщически проговорила теща. – Бывай, Витюша! Хорошо поговорили, сердце успокоилось. Береги Викулю!
Положив трубку, я подумал о том, как бы избежать нашествия Викиной родни, не присутствовать.
Получилось само собой. Я не смог вырваться с работы… Вру, смог бы, конечно, просто не захотел, нашел повод. Они приехали с дарами, познакомились с папой, накрыли стол, пили, ели, горланили песни – все по-людски. Я пришел поздно, Вика уже проводила родителей и братьев на автостанцию и вернулась. Заглянул к папе, он не спал, читал книгу.
– Сыночек! Какие замечательные, искренние, открытые люди!
У папы все замечательные, вплоть до террористов, которыми движет великая, хоть и ошибочная идея. Мама говорила, что ей повезло выйти замуж за последнего романтика эпохи.
Первые месяцы семейной жизни были прекрасны. Появились новые запахи – волнующе-приятные, воздух обновился, да и общая атмосфера была радостно-веселой. Вечерами я рвался домой, мой папа поправился на несколько килограммов, и с его лица не сходила улыбка.
Каждое утро Вика спрашивала, что приготовить на обед (для папы) и на ужин (для всех). Нам с отцом был неважен рацион, но Вику расстраивало наше равнодушие. Папа хитро интересовался: «Ваши пожелания, Вика?» – и соглашался на любое меню. Я иногда хулиганил. Сказал, что хорошо бы чебуреков отведать. Не станет же Вика возиться с этим восточным блюдом? Пришел вечером домой, а на плите булькают в масле румяные чебуреки. Отлично пошли под холодное пиво, за которым я сбегал.
В другой раз спрашиваю Вику:
– А слабо тебе манты сделать?
Жена задумалась, нахмурилась, потом просветлела лицом:
– Мантоварка есть у двоюродной сестры, я съезжу к ней, попрошу.
– Вика, забудь! Я пошутил. Переться на другой конец города за какой-то манто… извиняюсь… варкой.
Но Вика все-таки поехала и манты приготовила – объедение. Папа был в восторге от ее щей-борщей, солянок и домашней лапши. Папа уговаривал Вику готовить супы на три дня, но Вика стояла твердо – только на два дня, ее мама говорила, что на третий день надо отдавать свиньям. Папа в шутку предлагал завести маленького поросенка – такая вкуснятина в канализацию отправляется. Постепенно мы с отцом привыкли к вкусной еде, оценили развлечения гурманов. И утреннее обсуждение меню уже не казалось мне обломовской утехой людей, смысл жизни которых заключается в переваривании пищи. Единственное, от чего я не отступился, так это от запрета на винегреты-салаты. Твердо заявил жене – никаких поструганных продуктов, заправленных майонезом, меня от их вида тошнит.
Моя жена обладала быстрым и пытливым умом, хорошей памятью, схватывала на лету достаточно мудреные вещи, связанные с экономикой. Но если образование понимать как сумму знаний: прочитанных книг, увиденных фильмов, размышлений над проблемами вечными и предвечными, обсуждений их с друзьями, – то надо признать, что образование Вики сильно хромало. В ее кругу обсуждали личную жизнь эстрадных див и прочих «звезд», телевизионные ток-шоу, напоминающие скандальные откровения базарных сплетниц. Разговоры на подобные темы, унижающие человеческое достоинство, я запретил решительно и безоговорочно. Имея скудный интеллектуальный багаж, Вика умела выглядеть подкованной девушкой. Она не следила за литературой, в отличие от меня, не очень любила читать, но модную новинку обязательно прочитывала и могла поддержать беседу, пустить пыль в глаза, представ дамой культурной во всех отношениях. Замаскированное невежество Вики – продукт воспитания в семье, где больше обращали внимание на то, чтобы внешне все было «по-людски», а развитие внутреннего мира никого не волновало. К счастью, несмотря на такое воспитание, у Вики сохранились уникальные природные качества. При том, что Вика совершенно не разбиралась в себе самой, во мне, во всех близких и родных, с кем чувствовала общую кровеносную систему, она потрясающе точно судила о посторонних людях. Если человек не входил в число любимых и избранных, Вика каким-то внутренним чутьем понимала и раскалывала его безошибочно. Интуиция у Вики на грани психологического феномена.
