Мария Метлицкая - Верный муж (сборник)
Мара, самая разумная и спокойная, вздохнула и сказала:
– Объясняю. В последний раз. Кто не поймет – тупой дебил. Пример из дочуркиного детства. Когда Аллусеньке чего-нибудь сильно хотелось, а купить я это ей просто не могла, она, бедная детка, не кричала, не плакала, не ныла, не топала ножками. Нет. Она просто ложилась в кроватку и тихо умирала. Не ела, не пила. Лежала с открытыми глазками, полными необъяснимой, вселенской грусти. «Спасибо, мамочка, ничего не надо, мамочка. Не переживай, мамулечка!» И что делала я? Женщина с сильным характером? Я ехала в «Детский мир», в обувной или в универмаг. И покупала бедному дитятку все, что та желала. Вопросы есть? – усмехнулась Мара, окинув взглядом аудиторию.
Вопросов не было. Только Тонечка тяжело вздохнула и снова прижала руку к сердцу.
– Так что ты, Тоня, самая счастливая, – улыбнулась Мара. – Никто из тебя кровь не пьет и жилы не тянет. Ну, кроме твоего Ванечки, конечно.
Все молчали. А первой заговорила Лейла:
– Хватит ныть, девки! Ну что мы раскуксились! Да все у нас замечательно! Зашибись просто все, как говорит мой внук. Лизка сидит как королевишна – на всем готовом, на свежем воздухе, жрет балыки с персиками и еще своей невестке козью морду строит. Мара имеет то, что ей больше всего в жизни дорого, – свободу. Тонечка получила теперь Ваню своего в полное и безраздельное пользование. Я – на капитанском мостике и, как всегда, рулю туда, куда сама желаю. И мне не возражает никто. А про Надюшку и говорить нечего – прожила со своим Гришей так, как никто другой. И при деньгах, и все вопросы были на нем – все по-мужски. И человек был приличный, не пил, не гулял. И дочка уехала – слава те господи. Обживется, попривыкнет и Надюшку туда выпишет. Так что, девки, морды кверху и по коньячку, да, старушки?
Все кивнули, вздохнули, подняли рюмочки и наконец заулыбались. Все, кроме Нади.
От острого и умного Мариного взгляда это не ускользнуло. Она еле кивнула подбородком в Надину сторону: что-то не так?
Надя коротко мотнула головой: нет, нет, все так. Не бери в голову.
Мара смотрела понимающе: всякое бывает. Надя к одиночеству не привыкла, всю жизнь «за мужем», да и с вдовством своим тоже пока не смирилась – слишком мало прошло времени. И за дочку душа болит. Это не у Аллочки, где все и всего вдоволь. Надина Люба билась за копейку и не могла позволить себе родить – ни квартиры, ни достатка, ни стабильности.
Потом все переместились в зимний сад и уже там пили кофе с необыкновенными пирожными из французской кондитерской.
За Лейлой приехал сын, и с ними уехала Тонечка – как же там Ванечка? Что съест? Как поспит без нее, любимой жены?
Ночевать остались Мара и Надя – им торопиться было не к кому, дома никто не ждал.
Лиза, уже изрядно утомленная, ушла в свою роскошную спальню цвета слоновой кости и громко включила телевизор.
Наде спать не хотелось – пусть воздух, сосны за окном, а постель чужая, вряд ли есть шанс уснуть. Мара сидела в кресле и листала журнал. Было видно, что и она устала и тоже хочет одиночества.
Надя накинула куртку и тихо вышла на участок. Она чуть прошлась по ухоженному саду, села на влажную скамейку под соснами и закрыла глаза.
Было так тихо, что воздух, прохладный и влажный, казалось, звенел.
Так она сидела довольно долго, думая о своих подругах. Лейла права – это с какой стороны посмотреть. Если с негативной – то да, все они… Мало счастливые, что ли. Лиза в приживалках у хабалистой невестки, и они друг друга ненавидят. Сын ее – тоже не подарок, пьющий и истеричный мужик. Да не мужик, а тряпка. Внучке нужны только деньги – тянет и с бабки, и с отца, не говоря уж о матери. Лизина любовь всей жизни тоже окончилась ничем. А сколько было слез, сколько страданий! И все как в трубу вылетело, один дым.
Тонечка всю жизнь тряслась по поводу своего Ваньки – дотряслась до инфаркта. И гулянки его терпела, и выпивоны. И подарочек в виде ребеночка внебрачного на старости лет получила – не приведи господи.
Мара всю жизнь одна. Всю жизнь. И не было в ее женской судьбе ни большой любви, ни страсти. И никто ей, по большому счету, не нужен, даже родная дочь и прелестные внуки. Ковыряется в своей норе, как домашняя мышь.
А Лейла всю жизнь тянет повозку. Все на ней – дача, ремонты, решения. Муж – безвольная тряпка, которого она всю жизнь презирала. Даже роман позволить себе не могла – в доме трое мужиков, всех обстирать, обгладить, принести полные сумки, наварить кастрюли еды. И еще заработать денег – муж получал всю жизнь копейки. И Лейла зарабатывала – вязала на японской машинке, купленной в долг, кофточки и платья, пекла торты на продажу и даже ездила в Турцию за кожаными куртками, в то время пока ее муженек разглядывал в микроскоп овсяную муху.
А сыновья, воспитанные тоталитарной матерью, с тем же успехом теперь подчинялись властным женам – они привыкли жить по заданной схеме.
А про нее, «счастливую и удачливую» Надю, и говорить нечего. Такая «счастливая», что жить не хочется.
Надя промерзла и быстро пошла в дом. Из Лизиной комнаты раздавался мощный храп, перекрывающий звуки телевизора. Мары в гостиной не было – значит, пошла спать. И Надя пошла в отведенную ей комнату.
Улеглась в удобную кровать и закрыла глаза – все, спать. Ну, пожалуйста!
Спала так крепко, что сама удивилась утром, когда открыла глаза. Позволила себе поваляться, разглядывая в окно чуть покачивающиеся от ветра березы и ели. Нет, красота, как ни крути. И правильно, что Лиза живет тут, за городом. Маргаритка ее ненавистная целыми днями на работе – перед глазами не мельтешит.
В столовой за овальным столом, рассчитанным на большую семью, Лиза и Мара пили кофе и о чем-то горячо спорили. Увидев Надю, обе замолчали.
– Сплетничаете? – осведомилась Надя.
– Угу, – кивнула Лиза. – О тебе, как ты понимаешь.
– Понимаю, – вздохнула Надя и присела за стол.
После завтрака и коротких, ничего не значащих фраз стали собираться домой. Пора. Да и Лизе – это было видно – хотелось поскорее с подругами распрощаться. Что поделаешь – возраст!
В автобусе ехали молча. Мара дремала, прислонившись к оконному стеклу. У метро вышли, расцеловались, и Мара погладила ее по щеке:
– Привыкнешь, Надюль! Ко всему человек привыкает! Ты уж мне поверь! И даже – к одиночеству. Я вот всю жизнь одна. И даже балдею! Честно!
Надя кивнула:
– Привыкну. А куда деваться? Просто нужно время.
Мара вздохнула:
– Да, Надь. На все нужно время.
– На все, – машинально откликнулась Надя, думая о своем.
Они еще раз поцеловались и пошли в разные стороны – Надя на маршрутку, а Мара в метро.
Открыв входную дверь, Надя с удовольствием вдохнула родной запах своего жилья. Скинула сапоги, с наслаждением облачилась в халат и тапки.
Нет ничего лучше своего гнезда! Она налила себе чаю и вытащила из морозилки большую курицу – из крыльев и хребта бульон, из белого мяса – котлеты, а ножки просто запечь в микроволновке. И вот обед на четыре дня. Просто и вкусно!
С чашкой сладкого чая она пошла в свою комнату и улеглась на кровать.
«Благодать! По-другому не скажешь. А теперь – подремать! Просто кайф! И никаких забот и хлопот: хочу – халву ем, хочу – пряники!
Нет, права Мара – в одиночестве есть своя прелесть! Хватит, нахлопоталась за жизнь, наподавалась! А вот сейчас… Никто меня не дернет, не окрикнет, не попросит. Ни о чем.
Ну, разве не «райское наслаждение»? И подите вы все к черту – ты, Гриша, со своей мадам и с неземной любовью. И ты, Люба, со своим вечным нытьем и выдуманными проблемами.
А я у себя одна, как пелось в любимой песне моей молодости. И жизнь вы мне не испортите! Хватит уже! И так постарались!»
Проснулась Надя среди ночи – в три часа. «Хорош, выспалась», – вздохнула она. И то правда – и у Лизы, как слон, всю ночь, без просыпу. И дома – весь день. Сколько можно?
Она долго лежала с открытыми глазами, глядя в потолок, на котором вспыхивали редкие тени проезжавших по дороге машин. Потом лежать надоело, и она, включив настольную лампу, села на кровати, нашарила тапочки.
Взгляд упал на пакет с верблюдом. Словно окаменев, Надя уставилась на него, как на бомбу или сундук с драгоценностями. Нет, скорее – на бомбу. Готовую взорвать всю ее прежнюю жизнь и разнести ее в клочья. В мелкие клочья.
«Надо же, – подумала она. – Не растворился. Не исчез. Значит, не из миражей и не из страшных снов. Из страшной жизни – вот как это называется».
Напившись холодной воды и умывшись, Надя забралась под одеяло и, как завороженная, опять принялась смотреть на пакет, понимая, что теперь она его точно не выбросит, пока не прочтет. Так что терять время и откладывать казнь? Ведь решила, что пройдет этот путь до конца, решила. Значит, нечего малодушничать! Письмо – в руки, и себя – в руки.
Поехали, Надежда Алексеевна!
Ну вот, милая моя. Опять сплошные претензии. У тебя ко мне, и у меня (естественно) к тебе. Разбираемся, значица. Итак. Твои выводы про «эту жизнь». Пустопорожняя, бестолковая, суетливая, продажная. Не отмечает того, кто действительно достоин. Достойна, разумеется, ты, и только ты. Или нет, не совсем так: просто ты – в первых рядах. Ну хорошо, даже если согласиться. Так ли она к тебе несправедлива? То, что ты ценила больше всего, все еще при тебе: красота, вполне сохранная фигура, неплохое – согласись – здоровье. А еще – отсутствие тяжелого физического труда, который изнуряет более всего. Тяжелых мыслей о хлебе насущном. Заботы о престарелых родственниках. Хамства и черствости детей (за их отсутствием).
