Вячеслав Харченко - Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов
Собакокиллер
Теперь, когда я прохожу мимо помойки, горько вздыхаю, видя бойцового кота Собакокиллера. Вот был бы Павлик не в армии, он привел бы все в порядок, а так – серое чудовище, хоть и очень старое, но развалилось на мусоре пузом вверх, ничего и никого не страшась, нагло вытянув лапы в направлении рядом расположившихся самок.
В былые годы за такое вызывающее поведение Собакокиллер мог бы быть враз отловлен и подвергнут самой смертельной экзекуции вплоть до оплавления зажигалкой кончиков усов. Поэтому, когда в детстве Павлик выходил во двор, все кошачьи шкерились по подвалам, пока его не вызывала домой мама. Большинство людей во дворе его за это недолюбливали и в открытую гоняли, но когда нужно было разобраться с кем-нибудь, всегда просили, так как Павлик был согласен этим заниматься.
В отличие от других братьев наших меньших, Собакокиллер был неуловим и отличался изощренной наглостъю: лазил по форточкам и воровал съестное, оставлял помет на крышах иномарок, гонял зазевавшихся щенков, а однажды обратил в бегство пятилетнего бультерьера по кличке Буля.
Собакокиллер прокололся лишь раз, когда залез на кухню к моей соседке Таисии Генриховне, успевшей захлопнуть за ним окно, дверь и богемно охнуть, что не знает, что делать с этим анфан террибль. Но тут же возник Павлик. Он вошел высокопрофессионально и помпезно, снимая со штанов армейский ремень с четырехугольной бляхой с якорем, отводя правой рукой в сторону Таисию Генриховну и гордо осматривая будущее место боя.
– Не волнуйтесь, тетя Тая, полный ангажемент гарантирую, – объявил Павлик, пристраивая ремень в виде петли к люстре, предварительно огрев им бойцового кота.
– Только чтобы без «англетеров», – суетливо щебетала соседка.
Собакокиллер развязки дожидаться не стал и, зажмурив глаза, пробив лбом оконное стекло, вылетел во двор.
– Вот видите, вот видите, – свистел ему вдогонку Пашка.
– О! Какой дикий! – причитала Таисия Генриховна.
Всю ночь с крыши дома раздавались возмущенные вопли униженного кота, а потом Собакокиллер как-то в одночасье постарел и сдал: при виде людей стал прятаться, за версту обходил иномарки и в одну зиму чуть не погиб от голода, разучившись лазить по форточкам, и спас его лишь я, подкармливая котейку фаршем за десять двадцать.
Скажу даже больше: я пару раз замечал, как Буля загонял бывшего бойцового кота Собакокиллера на самый высокий тополь нашего двора.
Мечты сбываются
Проба
«Васпурасани» – вино игристое и чем-то напоминает Борхеса. Когда несешь его во внутреннем кармане плаща, оно – борх-борх, борх-борх, борх-борх – борхает.
К «Васпурасани» я привык недавно: в соседний магазин кто-то начал поставлять ворованное коллекционное вино – испанское, португальское, французское и чилийское.
Продавцы не знают его истинной стоимости и выставляют все за двести рублей. Оно красуется между «Фетяской» и «Арбатским красным», как среди равных по вкусу и качеству.
А вообще я работаю налоговым инспектором и часто делаю проверки. Иногда правильно, а бывает и что-нибудь просмотришь, если к тебе хорошо отнесутся.
Вот, например, один клиент позвал в ресторан на дегустацию коньяка «Луи XIV». Стоит он пять тысяч долларов бутылка, а подают его в четырехсотдолларовых стаканах.
Перед выпивкой такого продукта прибегают официанты и наливают его, размазывая по стенкам. Алкоголь высокого качества должен стекать с боков вниз в течение пятнадцати секунд. Еще его надо нюхать. Нюхаешь, нюхаешь, нюхаешь, смотришь на всех, когда же наступит конец и можно будет выпить.
Потом пьешь и думаешь: «Ну „Ани“, честное слово, „Ани“, и чего выкобениваются, только догнаться и хочется».
Впрочем, я человек честный и клиенту за удовольствие многое убавил, хотя чего ему простить не могу, так это того, что появились теперь у меня дорогие привычки.
И в продуктовом об этом догадываются.
Иностранцы
Когда делегации иностранных гостей приходят в Дичковой Даче на экскурсию в новоегорьевскую церковь, то отец Викентий, чтобы не травмировать их болезненное воображение, излагает своеобразную версию Священного Писания.
Подводя толпу туристов к иконе низвержения грешников, он вещает, что на инсталляции изображена сцена падения людей в ад. В аду их мучает совесть за совершенные плохие поступки. Совесть мучает все больше и больше, а им становится все хуже и хуже. От этого приезжим грустно.
Я же обычно в это время стою за спинами и думаю: «А если меня не мучает совесть, то как же быть?»
Однажды я поделился своими сомнениями с бабой Нюрой, но она лишь покачала головой и ничего не сказала.
Мечты сбываются
У командира подводной лодки Федора Петровича Мамлюкова с детства было две мечты: покорить Эверест и потопить «Энтерпрайз», а так как у него на высоте кружилась голова, то он пошел на флот.
На море он прослужил восемнадцать лет, и оставалось два года до пенсии, когда он всплыл в Индийском океане в центре натовских учений, напротив американского авианосца – голубой фантазии из снов. И хотя политотделовец сразу молча сказал «не сметь» и полез за пистолетом, Федор Петрович все равно заперся в рубке, отключил связь с Москвой и отдал приказ: «Торпедная атака!» В перископ было видно, как янки забегали и стали прыгать в воду, а сопровождение взбесилось и неслось в разные стороны, но явно не успевало, так как было очень близко к борту.
Все прилегли к орудиям и с нетерпением ждали развязки, но в последний момент Мамлюков отдал команду: «Очистить гальюны!», – и жирная вонючая жижа устремилась вверх, опоясав гордость американского кораблестроения и заполнив запахом окружающее пространство.
Так Федор Петрович осуществил мечту и не погубил жизни, но его все равно закрыли под арест до прихода в порт приписки.
Во Владивостоке капитана повезли в штаб, и он уже распрощался с погонами, но командующий Тихоокеанским флотом обнял его, прослезился и выдал желтую медаль.
Адмирал долго тряс руку Мамлюкову, но просил не распространяться, для виду посидеть годик на суше и награду на груди не носить.
Не знаю
Человеческая память – вещь странная и переменчивая. Часто большинство видит изменения к лучшему и не подозревает, как в это время другим хреново. Эту уверенность люди несут до старости, пока дети не начинают поучать их и переделывать, словно что-то произошло в мире. Хотя в мире ничего не бывает, а возник скос, и глядят на тебя под иным углом зрения. Были твои идеи на коне, а тут в загоне. Был ты прав, а тут – нет.
Мой сын Павлик родился десятого декабря тысяча девятьсот девяностого года и по своим знаниям напоминает деда, который появился на свет в тысяча девятисотом году.
Павлик Ленина не знает, и дед не знал. Блока в семнадцатом году дед знал, Маяковского знал, Горького хорошо знал, а Ленина узнал только в мавзолее в двадцать четвертом. Посмотрел на него и сказал: «Вот ты какой». Дед был кочегаром на паровозе, но на семейной фотографии голодного девятнадцатого года стоит в смокинге и обнимает молодую и красивую бабку. Словно и не Гражданская война кругом.
Хотя думаю, это правильно, и ее толком, наверно, и не было. Я же помню, как четвертого октября девяносто третьего сидел в офисе в белой рубашке и продавал тушенку вагонами, а в это время мимо окон шли танки, стреляли из автоматов, и какая-то малохольная старуха кричала: «Убили, убили» – и проклинала снайперов. Вот и в семнадцатом также. Зимний, Смольный. Утром – Керенский, вечером – Троцкий. Защитники мирового пролетариата просят выпить и закурить.
Вчера я водил сына в мавзолей, так как скоро Владимира Ильича вынесут и похоронят. Павлик долго рассматривал хрустальный гроб, а потом спросил: «Кто это?»
«Не знаю», – ответил я.
Оборотни
Всякий поездной попутчик хорош своей незаметностью, и поэтому я облегченно вздохнул, когда при входе в купе обнаружил лишь одну персону, что означало, во-первых, что можно спать на нижней полке, а во-вторых – что меня не будут философски настроенные личности донимать тайнами бытия до седьмого пота, пристально всматриваясь в глаза и многозначительно подмигивая.
Персона быстро выпила свои две банки пива и оставила меня в покое и только в два часа ночи разбудила стуком в дверь в купе, причем стук шел не снаружи, а изнутри, словно человек сквозь решетку бьется на свободу, но его не пускают злобные охранники или железные замки и засовы. Грохот сопровождался криком, чтобы предатели немедленно открыли, что я и совершил, немного опешив, так как для освобождения нужно было всего лишь повернуть защелку на двери. Но возможно, в темноте мой сосед ее просто не находил и поэтому так распереживался – вот и стоял и орал, и всех достал.
Второй раз он будил меня с нарядом милиции, так как меня убили. Представители закона склонились над моим лицом с фонариком и щупали пульс, а я вскочил на ноги и спросил: «Что за на фиг?», на что сосед сказал, что я был убит и что он видел, как два бойца меня душили, резали и насиловали, пока я не испустил дух, будучи весь в крови и беспамятстве.
