Аркадий Макаров - Хочешь, я тебе Москву покажу?..
– Собирай ветки и складывай вон там! – прокричал дядя Миша, на секунду сбросив обороты двигателя. – Расчищай делянку от хлама!
На этот раз, пока дядя Миша ловко обрабатывал брёвна под товарный вид, мне досталась самая нудная и тяжёлая работа: собирать сучья и уцелевшие от пожара ветки в большие кучи, а потом устраивать костры и наблюдать, чтобы огонь не перекинулся дальше. Утомительная и тяжёлая работа по очистке пала.
«Ему-то хорошо, – думал я, – знай, води пилой, а она сама работать будет! А тут под сучьями горбись да кострища жги в жару такую, когда пот на тебе и так вот-вот закипит…»
Дядя Миша вроде услышал мои мысли. Подняв голову, он приглушил пилу:
– На-ка, отдохни, пока я покурю! Вон ту пару брёвен обшмаляй поровнее!
Я обрадованный, обеими руками ухватил бензопилу; фыркнув вонючей смесью, мотор тут же заглох. Я дёрнул ещё раз. Ни в какую! Только на большом пальце кожу содрал.
– Не спеши! Пусть двигатель поостынет. Перегрелся.
Я опустил бензопилу на траву и присоединился к своему наставнику, который спокойно подымливал на брёвнышке.
Через пару минут я нетерпеливо вскочил. Уж очень хотелось поиграть этой штучкой. Подняв пилу, я прибавил топлива в карбюратор и дёрнул бечеву стартера. Теперь у меня в руках забилась, закудахтала неловко пойманная странного оперения птица. Я убавил подачу топлива. Пила, бешено вращая режущие зубья цепи, колотилась так, что было трудно удержать в руках.
– Не суетись! Плавно прибавь газу и держи руку свободно. Вот так!
Дядя Миша взял у меня пилу и показал, как надо правильно держать.
Работать пилой было совсем не так, как мне помнилось. Тогда с отцом у меня вроде получалось. Но теперь, что бы я ни делал, бензопила колотилась у меня в руках, норовя выпорхнуть. Однажды я так нажал на бревно, что цепь, дёрнувшись пару раз, остановилась.
От напряжения у меня стало ломить плечи, спина…
Выручил меня Лёшка Леший, подкативший к нам на своём боевом «Ижаке». Была такая марка мотоцикла – «ИЖ-49». По-моему она, марка эта, и до сих пор в рыночной цене. Трактор, а не машина! У нас в Бондарях в своё время мотоцикл такой ценился дороже коровы. Ажиотаж! Живи и радуйся, как говорил дед Щукарь в ироничном романе «Поднятая целина».
Лёшка был уже порядком «под газами». Но на его свекольно-красном от выпитого алкоголя лице глаза смотрели вполне трезво, только по глупой размазанной улыбке, никак не соответствующей его жёсткому взгляду, можно было догадаться, что он пьян.
Запойный синдром страшен неотвратимостью. А Лёша Леший редко, но запивал, ещё со времён партизанской боевой жизни. Тогда, как? Подорвали эшелон с боевой техникой, а в эшелоне обязательно есть вагон, а то и несколько, с припасами для тыла. Спирт и шнапс всегда в избытке. Спирт для медицины. Ну, а шнапс для удовольствия или когда товарищей помянуть. Причины для этого были частые. Как мне рассказывал дядя Миша, Лёшка Леший пил только в критические моменты: или удачный и результативный вылаз к немцам, или боевые потери. Тогда командир не показывался из землянки неделю, а то и более. Передавая командование комиссару, еврею по национальности, невесть как сбежавшему из зачумлённой Польши, Самуилу Ковальскому, который к немецкой водке имел стойкое национальное отвращение.
А командир запивал.
Запивая, командир становился мрачный и непредсказуемый.
Лёшка Леший при запое входил в состояние провала памяти, анабиоза, если так можно выразиться, и выгонял, и выгонял подобное подобным.
Правда, после этого он лютел к немцам настолько, что сам лично ходил на «кичку», как он выражался, и крошил зазевавшихся фрицев своим немецким, из крупповской стали, кинжалом, однажды раздобытым в бою. Я сам не раз видел этот огромный и страшный «мессер» спокойно висящим на кожаном шнурке в сарае. Теперь им ловко пользовалась тётка Марья, кроша всякую овощ для домашней живности.
Лёшка, или дядя Лёша, как я с опаской его называл, тяжело перевалившись с широкого, как царский трон, сиденья, враскачку подошёл к нам, когда я, измучившись с бензопилой, хотел передать её своему более ловкому напарнику.
– Ну, что, божьи твари, наработались?
– Да, есть маленько! – дядя Миша подошёл к Лёшке Лешему и дружески, попридерживая за плечо, пожал ему руку. – Спасибо за бензопилу! Хороша, чертяка! Молотит – я те дам!
– Спасибо на хлеб не намажешь! – мрачно гыгыкнул Лёшка, присаживаясь на землю. – Выгружайте припасы! Война – войной, а обед – обедом! Марья побеспокоилась! «Вези, – говорит, – ребятам прокорм, а то я на гостей не управлюсь! Пусть сами готовят!».
В мотоциклетной объёмистой люльке, рядом с запотевшей молочной флягой воды вповалку лежали несколько буханок магазинного хлеба, мешок картошки, кульки плотной почтовой бумаги с макаронами, пшеном, горохом, в смазке липкого солидола большие банки мясной тушёнки, связка вяленой воблы, и ко всему этому – картонная коробка болгарского вина «Старый мельник».
– Где достал? – показывая на связку воблы, спросил дядя Миша. Вобла в то время была в большом дефиците.
– Где достал, где достал? Взял! В сельпо в нагрузку навязали. Говорят: «Возьми, Леший! А то завтра – уже опоздал…». – Лёшка замолчал, подбирая место, где поудобнее приземлиться. Не найдя ничего подходящего, он рухнул прямо на пенёк, и тут же уснул. Голова его свесилась на грудь, выражая всеобщее и полное безразличие.
Дядя Миша показал мне кивком головы, чтобы я переносил всё богатство в «шаланду». Сам, взяв в руки коробку с вином, подержал его на весу, потом поставил на землю, достал одну бутылку, повертел в руках и прислонил к пенёчку, где мирно подрёмывал Леший, а коробку отнёс к машине и осторожно поставил в кабину. Откуда достал алюминиевый котелок, положил в него ухватистый нож с наборной рукояткой – и протянул мне:
– Почисть пару картошек на кулеш! Да помой хорошенько! А я пойду костёр гондобить.
Я набрал в котелок воды, быстро разделался с картошкой, поиграл ножом, воткнув пару раз с отмашкой в бревно и пошёл к начавшему разгораться костру.
А костёр мой напарник устроил по-особому: ветки и сучья складывал островерхим шалашиком, вроде юрты или индейского вигвама. Понизу веточки тоненькие, а сверху сучья. Знатный костёр! Дым с пламенем от него трубой идут. Над костром сделал высокую перекладину, положив на две роготульки дорожную монтировку.
– Иди, воду смени, да пару горстей пшенца сыпани в котелок!
Я всё сделал, как он сказал.
Дядя Миша повесил на перекладину котелок, подправил его под огонь, а сам пошёл к машине за солью. Соль он держал отдельно, в искусно сделанном деревянном резном бочонке с плотной, тоже деревянной, крышкой. Бочонок он мне почему-то не доверял.
Вскоре вода покрылась белёсым налётом, выталкивая со дна картофельные кубики и жёлтые крохотные дробинки пшена.
Напарник, сняв несколько ложек пены, которую тут же выплёскивал в костёр, прихватил щепотью соль, стряхнул её в кипящую воду, постоял, почесал затылок, потом кинул ещё щепоть. Вода от соли быстро вспенилась, в котелке забулькало, заплескалось, пошёл добрый запах домашнего очага. Тогда летом обед у нас в селе готовили или на загнетке, перед челом русской печи, или на истошно жужжащем примусе. Керосин надо было покупать, а разная щепа, кора и сухие ветки хорошо годились для загнетки – и дёшево, и безопасно. Примусы иногда имели свойство изрыгать неуправляемые языки пламени, или, что гораздо страшнее, взрываться. Такой характер примуса неизбежно вёл к пожарам, а на загнетке готовь хоть на всю солдатскую казарму.
Вспомнив про загнетку, мне неудержимо захотелось домой, где так вкусно пахло из печи свойским хлебом, пышками, разварной картошкой с молодыми огурцами; захотелось к ребятам на малую нашу речку с гордым названием Большой Ломовис.
– Дядь Миш, а мы когда в Бондари поедем?
Тот подбросил немного веточек в костёр, попробовал на вкус супец, стряхнул ещё несколько крупинок соли, и посмотрел в мою сторону:
– Тебе зачем? Как – всё, так и хватит!
Дальше переспрашивать я не решался: подумает ещё, что я по мамке заскучал и, прихватив нож, который торчал в бревне, стал, от нечего делать, строгать валявшиеся рядом сучья.
– Ты брось играться с ножом! Принеси-ка банку тушёнки. Теперь самое время супец мясцом сдобрить.
Дядя Миша попробовал банку на вес, покрутил в руках и резко воткнул нож в промасленную крышку. Сразу потянуло неведомым запахом, да таким вкусным, что я непроизвольно сглотнул слюну, уставившись на банку.
– Проголодался? – спросил дядя Миша. Он вывалил тушёнку в котелок, тщательно размешал ложкой и протянул мне – и банку, и ложку. – На-ка, поскреби, там ещё по углам осталось!
До этого дня я о тушёнке имел слабое представление. Какая тушёнка, когда мясо только по большим праздникам варили?
Вкус хорошо приготовленного по технологическим рецептам мяса чуть не свёл меня с ума. Такого мне пробовать ещё не приходилось. Выскоблив до блеска банку, я вопросительно посмотрел на своего учителя по жизни.
