Елена Ронина - Частная клиника
– И интерьер вам организую, и от продажи вам процент.
Геннадий Иванович стоял на своем:
– Если мне картины не понравятся, даже и не надейтесь.
Но картины неожиданно понравились. Или все-таки процент? Так или иначе, картины остались висеть на стенах клиники. К слову, никто их не покупал: наверное, больница – все-таки не лучшее место для продажи. Пациенты приходят сюда с другими мыслями, им как-то совсем не до вернисажа.
В штутгартской клинике картины висели безо всяких ценников, правда, что на них было нарисовано, осталось непонятным. Может, так сделано специально, чтобы отвлекать людей от мыслей о болезнях? Вот так посмотришь и задумаешься – что это, женский зад или клумба? Да нет, вроде часть тела. Почему тогда она зеленая? И вот в таких приятных мыслях, разгадывая замысел художника, досидишь до того момента, когда тебя врач примет и всякие гадости понарасскажет. В Германии принято больному сразу говорить всю правду. Никто и ничего от тебя не скроет. Рак – значит, рак, невозможность забеременеть – опять же, скажут в лоб.
– Доктор Шульц, а как же психика больного?
– Так о психике больного как раз и идет речь.
В клинике русскую делегацию врачей сопровождал высокий сухопарый немец в круглых очках на абсолютно лысой голове. Он преодолевал коридоры быстрыми шагами, на ходу рассказывая о клинике и отвечая на вопросы. Ефим переводил:
– Больной должен включить все свои эмоциональные рычаги: если он сам не захочет выздороветь, никакая медицина не поможет.
– Но он же может впасть в ступор, в депрессию, – не унималась Катерина. – Ведь рак – это, считай, смертный приговор.
Шульц остановился как вкопанный – Заяц и Главный чуть не влепились в него на полном ходу.
– И это мне говорите вы? Доктор?
– Нет, ну понятное дело, что сейчас разработаны методики, и если случай не запущенный… – начала оправдываться Катерина, слегка заикаясь от такого напора.
– А у нас все случаи не запущенные. Наши пациентки проходят ежегодный профилактический осмотр на выявление раковых клеток. Если что, мы все захватываем в самом начале.
Шульц развернулся и побежал дальше. Вся команда припустила за ним.
* * *Наверное, больше всего Катерину поразила палата, где вместе с недоношенными детишками лежали мамы. Мамы были в своих личных спортивных костюмах. А санитарные нормы? А инфекция?
В наших же роддомах как? Ночнушки, страшные, местами рваные и все одного размера, выдают всем без исключения и меняют ежедневно. Если бы дети умели видеть толком, они бы поумирали от страха, лицезрея своих мам в таком виде. Пол драят с дихлофосом, отделения постоянно закрывают на санобработку, и все равно – то стафилококк, то еще какая-нибудь гадость.
Одна новоиспеченная немецкая мамочка, не обращая никакого внимания на делегацию, кормила своего малыша. Кормила – это сильно сказано. Весь в проводочках, маленький комочек, больше похожий на лягушонка, лежал на груди женщины, а та совала ему бутылочку.
– Родился шестимесячным. Находится, естественно, еще на искусственном вскармливании. Но он же должен привыкать к запаху мамы, к ее дыханию. Она не лежит в роддоме, все делает медперсонал, но пару раз в день приходит – вот так с ним побыть, погладить, поразговаривать.
Как же это правильно – поразговаривать. У нас, с нашей сангигиеной, ребенок в таком состоянии все время в кювезе. Маме разрешается только посмотреть на него через стекло, и то, если медсестра будет в хорошем настроении и подпустит.
– Это для нас – далекое будущее, – подытожил Геннадий Иванович.
И для своих тихо добавил: «И потом, их, немцев, сколько? Вот они за каждого мышонка и борются».
В обед предполагалась встреча с немецким главврачом. По тому, как это объявил Ефим, компания дружно решила – есть поведут. Шульц же неожиданно предупредил:
– Господин Гросс едет через полчаса на обед, так что решаем все вопросы быстро.
Геннадий Иванович аж крякнул недовольно. Опять же, не по-нашему, не по-русски. Женщина строго посмотрела на шефа, но тот только потихоньку развел руками: типа, сама все понимаешь.
* * *Катя понимала: если иностранцы приезжали к ним, в Россию – то тут уж держись, сами есть не будем, а этих и накормим, и напоим. И здесь неважно, частная клиника или государственная. Коньячку армянского нальют сразу, как иностранец на пороге появится. И так дальше – в каждой ординаторской. К концу осмотра клиники иностранец уже вовсю улыбается, галстук немножко набок, идет, спотыкаясь, и доволен страшно. И все русские врачи – друзья навек! И чтобы даже не сомневались.
Здесь налили только воду без газа. Можно было еще выбрать кофе или сок. На тарелочку выложили шесть печенюшек. Ну а куда больше? Их же всего шесть человек и есть! А их главный – господин Гросс – вообще сейчас на обед, зачем же аппетит человеку портить.
– Вся работа через господина Загоскина, – при этом наш бывший соотечественник привстал на стуле и поклонился на две стороны. – Мы сотрудничаем с ним уже давно, фирма «Леди» работает четко и слаженно. И, конечно, господин Загоскин, я надеюсь, никаких недоразумений у нас с вами больше не будет.
Ефим нехотя перевел последнюю фразу. Не перевести не мог: уж больно недовольным тоном говорил Гросс. При этом сам покраснел, глаза налились кровью. Видимо, Фима решил, что уж лучше прямо перевести, а то приехавшие еще невесть что подумают.
А как же не подумать, при том, что Фима начал быстро-быстро говорить по-немецки, видимо, объясняя ситуацию или оправдываясь. Лицо у Гросса потихоньку начало розоветь, задышал он поспокойнее.
– Не берите в голову, потом вам все объясню, – прошептал в конце Ефим.
Ну что ж, потом так потом, хотя осадок остался.
Вечером Ефим повел гостей в винотеку, чем сильно разочаровал Главного и Зайца. Те надеялись на пиво и сосиски или хотя бы на свиную рульку поэтому мечтали посетить обыкновенную немецкую пивную. Но Фима хотел изобразить из себя человека класса более продвинутого и привел компанию в изысканный французский ресторан-винотеку К каждому блюду здесь подавался особый сорт вина. Всю дорогу он рассказывал, чем отличаются эльзасские вина от рейнских и почему особенно ценятся вина мозельские, но воодушевил не всех членов русской делегации.
Уже сам ресторан оказался необычным. Внешне он напоминал зимний сад. Пышная растительность, большие стеклянные окна. За соседними столиками в основном праздновали какие-то даты добропорядочные немцы. На столиках горками лежали красиво упакованные подарки в ярких обертках, но тосты никто не говорил, приглашенные мирно беседовали. То есть праздник обозначали только в самом начале действа, а потом люди просто общались. Русские гости всему этому удивлялись.
Жителям России такое было совсем не понятно: они приходят в гости не просто пообщаться, но и похвалить человека, рассказать ему, какой он необыкновенный и как все у него в жизни складывается прекрасно. Здесь было по-другому – обычный житейский разговор. Во всяком случае, так выглядело со стороны.
Катерина дегустировала с удовольствием:
– Чувствуете аромат, чувствуете?
– Бодрит, – вяло реагировал Главный.
– А видите, блюда как подобраны, видите? Чтобы раскрывался аромат – каждому вину свое блюдо.
– Да льют что-то понемногу! Ефим, принято так, что ли?
– Так пять же разных блюд! И к каждому свое вино. Потом, под конец – водка немецкая.
– А, ну это хорошо, – Главный одобрительно кивнул и начал пересчитывать все меню на русские цены.
Переходя к десерту, он все же решил задать мучивший всех вопрос.
– Ты нам лучше расскажи, что там у этого Гросса в больнице стряслось!
– Ой, да что стряслось, что стряслось, это вам не Маня с Ваней! – заерзал Ефим на стуле. – Это все наши новые русские. Один стыд и позор.
Ефим быстро разлил вино, тут же выпил свой бокал, утер салфеткой вспотевший лоб.
– Привез один такой свою девицу вынашивать беременность. Деньгами тут сорил, вы, говорил, тут все мне смотрите, моя лебединая песня, головой отвечаете. А немцы же, они что? Они сразу все анализы собрали. У него. У нее. Педантично так. И их вместе в кабинет вызывают. Я, естественно, перевожу. – Ефим опять вытер лоб. – Врач читает заключение: возраст беременной самый что ни на есть подходящий, двадцать семь лет, здоровье отменное, все анализы хорошие. Беременность – четырнадцать недель, проходит без патологий. Судя по всему, донор тоже был здоров. – Ефим окинул всех взглядом, ожидая реакции. – Вот представляете, так прямо и ляпнул, а я так прямо и перевел, даже сначала не понял, что доктор имел в виду. А этот-то наш Вася понял сразу. Помолчал с минуту, потом встал и как вмажет доктору в ухо. Я, говорит, тебе дам «донор». Потом развернулся к этой дуре своей. Та визжит: «Вася, я щас все объясню, только больше никого не бей!». Вася больше никого бить не стал, но мебель слегка покрутил, пообещал, что этой курве ноги повыдергивает, и хлопнул дверью. А дальше в суд подал, что не намерен ничего тут оплачивать. Только договор уже подписан. В общем, эту его Любуя за свой счет из страны выдворял.
