Николай Коротков - С трудом о прошлом, о былом. Очерки о жителях д. Верхние Таволги
От Нижних Таволог: Заворохин Лука Андреевич – попечитель; Лизунов Кузьма Гаврилович.
От Малехонов (Сербишино): Коновалов Осип Максимович; Коновалов Савин Максимович.
От Ново-Башкарки: Пономарёв Никифор Александрович[13] – попечитель.
На Поместном соборе присутствовали трое начётчиков: Мягков Моисей Михеевич, Арапов Александрович Евстафьевич и Устьянцев Викул Изосимович. Мягков М.М. жил в Верхних Таволгах по ул. Кирова (Зеленая улица). Он был классный сапожник-обувщик, обучал сапожному делу таволжан. Его жена Пелагея Стафеевна – кликуша.
В процессе своей работы собор обращался к вопросу отношения старообрядцев к власти и происходящему в мире. Он открыто не формулировал своего отношения к происходящим событиям, но в выступлениях некоторых делегатов усматривались намёки о наступлении последних времён перед пришествием Антихриста. Опасения были не напрасными – последующие годы ярко доказали и продемонстрировали это.
Выбор места проведения собора был не случайным. Деревня Дрягунова находилась в географическом центре среди населённых пунктов, располагавшихся окрест и вблизи с Нижнетагильским и Невьянским заводами.
Местоположение деревни на правом берегу Нейвы было обособленным и несколько удалённым от больших дорог и в этом чувствовалось стремление организаторов собора – уйти из поля зрения новой власти, которую они опасались, но признавали. Впоследствии советская власть своими притеснениями верующих добилась того, что не удавалось сделать никому из предшественников-царей.
В тридцатые годы в часовню ходить стало опасно. В деревне проводилась подворная перепись, спрашивали, кто верующий, а по ночам кого-то увозили. Гонения на верующих усиливались, и храм закрыли, но с началом войны всё встало на «круги своя» и храм было позволено открыть. Трудно было народу в военное время, но каждый прихожанин находил силы и приходил в часовню, чтобы помолиться за воюющих и убиенных. Обряды брачения, крещения и отпевания усопших в войну не прекращали исполняться. После окончания Великой Отечественной Войны, когда отлегло, власти снова продолжили войну на другом фронте – идеологическом.
Часовня не устояла пред этим нашествием, и во 2-й половине 30-х годов оказалась закрытой и теперь уже – навсегда. Тут следует оговориться, что во время войны часовню разрешили открыть, и окончательно она была закрыта в 1947 году. Настоятелем в то время был Борисов Трифон Никитич. В 60-х годах её разломали под ноль. Удивлялись тогда все – без малого двести лет она простояла, а сохранилась полностью, лишь потемнев от времени. Умели строить таволжане!!!
Старообрядческая часовня
Новая старообрядческая часовня (рядом со зданием бывшей школы)
Часть материалов от разборки использовалась на строительстве общежития для работников Нижнетаволгинской школы, которое вскоре сгорело дотла от пожара. А часовенная утварь?… А намоленные веками, старинного письма иконы и распятия?.. Примечателен тот факт: две деревянные, оригинально и филигранно огранённые предками колонночки, поддерживающие крышу входного крыльца той разломанной часовни, подобрали и сохранили местные жители. Впоследствии они были переданы для новой часовни, возведённой в сквере бывшей красной школы, где и были использованы по старому предназначению.
Сейчас прихожане, посещающие эту часовню, проходят между колоннами так же, как проходили двести с лишним лет назад наши предки. Древлеправославная вера пока ещё живет, а значит, жизнь продолжается!
Таволожские старообрядцы у часовни, 2013 г.
За деревней, на взгорке, было выбрано место для мельницы. Уникальная, жерновая, она являлась гордостью и достоянием деревни. Домашние калачики или витушки из ржаной или пшеничной муки тутошнего помола, испечённые в русской печи умелыми хозяйками на сковороде или, ещё лучше, на капустном листе, не имели ничего себе подобного по аромату и вкусу. Но мельницы нет без мельника, а мельника без мельницы. Постоянно, чуточку «подтурахом», в сопровождении вислоухого пёсика по кличке Франко, тут обитал нерасторопный мельник Ефим Ильич Епимахов. Франко неотступно сопровождал его повсюду. Наученный хозяином несложным собачьим выходкам, он по команде: «Франко, служи!» садился «свечкой», согнув передние лапы по-заячьи, задорно смотрел по сторонам, развлекая тем самым посетителей.
Около мельницы, особенно летом и осенью, было оживлённо. Протекающая рядом речка, обширная поляна со смастерённой мельником изтележного колеса каруселью, привлекала деревенскую ребятню. Фантазии и проказы тут не знали границ. Играли в лапту, в муху, в попа-гонялу, курили (лишь бы дым шёл) всё, что придется: и «солдатиков», и мох, и листву. Между прудами, в омутках речки, даже малоопытным пацанам, забегаловкой-треуголкой или банками не трудно было наловить на добрую жарёху вкусных пескарей и налимов. Тут же в этих местах, по речке, устраивали (каждый свои) завязки, где весной, во время нереста ельца и чебака, ставили «морды». Дело по изготовлению морд хлопотное. Материалом для этого служили ивовые однолетние побеги – вицы, которые заготавливались ранней весной. Утопая в снежных сугробах, где на лыжах, где пешком, вязанки виц доставлялись домой. Хорошо, а главное, правильно, связать морду дано было далеко не каждому.
Верхние Таволги. Справа – мельница, слева – дом мельника. Начало 1960-х гг.
Со скоропостижной смертью мельника Епимахова, вскоре умерла и мельница. Никто не перенял умения обращаться с ней, не освоил технологии ремонта и оковывания жерновов. Исчезла в никуда деревенская кормилица.
Выше по течению, у слияния Таволги и Бунарки, огороженная добротным дощатым забором, располагалась колхозная пасека. Ровно насаженные там крыжовник, смородина, акации – по-хозяйски заботливо ухожены. Чистая водичка, разноцветье трав, полюшки с гречихой, викой, рапсом обеспечивали пчёлкам хороший медосбор. Дела там вершил любитель и знаток своего дела, всеми уважаемый пасечник
Двухэтажная старая мельница, на дальнем плане справа – старообрядческое кладбище. 1960-е годы
Здесь когда-то размещалась пасека
По высохшему руслу реки теперь проложена дорога
Назаров Савва Лаврентьевич. Общение с ним доставляло удовольствие: по-крестьянски рассудительно, он с юморком и полуулыбкой любил посмешить и рассказать какую-то небылицу или притчу. За крестьянским инвентарем, будь то грабли или вилы деревянные, шли тоже к Савве Лаврентьевичу. Снасти у него получались ловенькими, и продавал он их за чисто символическую цену. С уходом его на заслуженный отдых пасека так же, как и мельница, захирела и умерла. Нет там сейчас ничего. Пересохла обрубленная Бунарка – один ложок от неё остался.
Вспоминается телефильм кинорежиссёра и артиста Никиты Михалкова о состоявшейся в Красноярском крае встрече его с писателем-прозаиком, знатоком жизни, быта и характеров простых людей, Виктором Астафьевым. При поездке и ознакомлении с местными достопримечательностями им удалось посетить усадьбу старовера и отснять на плёнку условия жизни его и его большой семьи. За детали не ручаюсь, а суть помнится досконально. Основательное строение главы семьи, вокруг настроенные добротные дома многочисленного семейства – сыновей и дочерей с зятьями, кругом царит простота, порядок, кротость, взаимоуважение и почитание. Скотины и птицы – множество… После всего увиденного – обоюдно-однозначное мнение: чем больше таких семей, тем быстрее воцарится в стране порядок. Прощаясь, старовер также подтвердил желаемое: «Только бы не мешали власти, а жить-то мы знаем как…».
Да! Это – там, а у нас вот иначе… Состарились, поумирали закоренелые сельчане. Поразъехалась молодежь, затерялась в чужой, несвойственной им городской среде. Те самые, кто тут появлялся на свет, те, у кого тут зарыта пуповина, взращенные этой землёй с её одухотворяющей простотой, русской красотой, давшей жизненные силы, – те самые и предали её, поменяв сельские просторы на сутолоку городов и тесноту условного благоустройства городского жилья. Болит, болит о том душа, и сами собой рождаются строки-вздохи, печальные и покаянные…
Что-то разом кольнуло в сознании,
Будто знак снизошёл от Всевышнего…
Голос почудился, как заклинанье.
Не устыдись покаяния излишнего!
Мысли сумбурные вьются тревожно…
Хватит! Довольно верёвочке виться!
В тишь родовую, грешивший безбожно,
Сердцем зовусь – за грехи повиниться.
К чему я устой жизни праведный древний порушил?
А сколько вокруг вертопрахов таких,
Поменявших раздолье почтенной деревни
На затхлость бетона квартир городских?
Бреду ступнёй усталою
По нивушке заброшенной…
На родину на малую
Отступник – гость непрошенный…
Нагулялось, дитятко?
Бездумная головушка!
Весь – со всем:
Ни выкладки, ни двора, ни колышка…
Вот бывшая школа, скверик… На взгорке –
Очерки крова – родимый порог…
Блеклые, пыльные ставенок створки…
Тишь и безлюдье, да пустошь дорог.
Пряслицы набок. Репейник с крапивой
Оседлали знакомый загривок тропы.
Дом, словно путник с картины унылой,
Тяжкой заложник судьбы.
Корни древа здесь зло окромсала война,
Накатившись грозой…
В довесок, молчком, похоронки писала
С наказом, – умыться слезой.
Мать – скорбной слезой материнской,
Вдова – горькой вдовьей слезой,
Сыны – чистой детской слезинкой,
Разбавленной чёрной тоской.
Сколько кого не достало –
Стало понятно потом…
Много же мест вспустовало
За большим за семейным столом!
Только с этого «потом»
Ни снадобье, ни зелье
Не вернули в добрый дом
Бывшего веселья.
Затаился сиротски… Такой постаревший.
Не сладко, знать, жить одному!
Я подошёл, головой поседевшей
Прислонился к пустому окну.
Покаянное молвлю прошение;
С пристрастием, истово, тихо молю, –
С заблудшего снять прегрешение,
Простить мне измену мою.
Полнокровный, уютный, приветный,
Тепло очага он ревниво хранил.
Ныне, как бобыль бездетный,
Последнихлишившийся сил.
Поутру когда-то из бани «по-чёрному»
Под майскую песню скворца
Несли по межгрядью по торному
С сырой пуповиной мальца.
Здесь ночью (по сроку-по времени)
С седой повитухою – бабкой родной –
Мать мной разрешалась от бремени…
(Отец в ожидании ходил стороной).
Изменивши простору и полюшку,
Тут оставил я милый порог –
Приискать себе лучшую долюшку,
Средь удушья цивильных дорог.
Поскотиной хвойной, ромашковой кромкою,
Пришпорив невзнузданный пыл,
В радужных думушках, с тощей котомкою,
С лёгким сердцем с села уходил…
Мать, проводив за околицу,
Что силы крепилась слезу удержать…
(Молила потом Богородицу –
сынку ниспослать благодать),
Не простившийся с детством, с отрочеством;
Думал просто: пройдусь и приду…
С грузом лет, убелённый и с отчеством,
Возвернулся… Поклоны кладу…
Глаза прикрыл – пред ними, как с божницы,
Иконно смотрят родственные лица…
Во взглядах ни восторга, ни укора… –
(Усопших не волнуют тени – косновение позора).
Обнимая простенок осевший,
Бисер слёзный с ресницы смахну…
Поплетусь, как старик овдовевший,
Приходивший сюда ни к кому.
Под плач аккордов верного баяна,
Напевом искренним поведаю о том,
Как затерялась тропка средь бурьяна.
В родительский состарившийся дом.
Петушиный крик, гоготанье гусей, кряканье уток и клёкание индюков, фырканье лошадок на извозе, с добавленным к этому скрипом санных полозьев или стуком тележных колёс, утренняя трескотня заводимых тракторов, гул доилок на фермах, тюканье отбиваемой на наковалёшке литовки, рокот комбайнов на обмолоте, шум зерносушилок на складах…
