Аркадий Макаров - Гусарский насморк
В тот поздний промозглый вечер в городе было зябко и неуютно. Порывистый ветер, как грязный бомж, шарил на ощупь по закоулкам, выискивая старые газеты и афиши, шуршал ими, выкатывая из разных углов замусоленные окурки. Редкие фонари, лохматясь в темноте, жёлтым светом подметали улицу. Всё порядочное человечество в такую погоду уже давно спит, утомившись кто от дел, кто от любовных затей. Пусто.
Мы с Аннушкой, не сговариваясь, повернули в сторону гостиницы. Больше всего на свете мне хотелось очутиться с этой женщиной теперь где-нибудь в тепле и уюте.
Пройти мимо дежурной в свой номер с посторонней женщиной сложновато, но я был уверен, что как-нибудь утрясётся. Главное, чтобы дежурная не стала сразу кричать и звонить в милицию, а там посмотрим…
Аннушка, хотя одна её рука была занята хозяйственной сумкой, то и дело прижималась к моему плечу, сторонясь очередной лужи. Её тепло проникало в меня сквозь тонкую ткань куртки, тревожило своей доступностью, предвосхищая и торопя события.
Мы останавливались, прижимались друг к другу, целовались, и моя подруга не должна была не чувствовать всю мою готовность к продолжению. От частых прикосновений она тоже торопила события, с каждым разом всё крепче и продолжительнее прижимала к себе мою голову, хватала губами мочку уха, делая влажно и горячо за воротником куртки. В этот вечер нас уже было не разъять никаким способом.
Несмотря на то, что город ещё не отапливался, маленькая котельная в гостинице на сей раз клочкасто дымила на фоне абсолютно чёрного неба. Дым то уходил вверх, то ложился на жёлтую от фонарного света крышу, сползая вниз рваной ватиной. Пахло, как из преисподней – серой и жжёной шерстью.
Сквозь незанавешенное окно было видно, как очкастая дежурная клевала носом какую-то бумагу, лежащую на столе под ярко-красным абажуром настольной лампы. «Нет, с этой кочергой мне, наверное, не справиться..» – подумал я.
Тяжёлая скрипучая дверь швырнула нас с Аннушкой прямо пред светлые очи ночного директора. Несмотря на заспанные глаза, стекла её очков весело поблёскивали, вселяя надежду.
Дежурная, встряхнувшись – как ни в чём не бывало, бодро стала листать что-то перед собой. Я сделал унизительно-просительное лицо, показывая кивком головы в сторону номера. В это время Аннушка, распаковав сумку, положила на стол дежурной какой-то свёрток. Что было в нём, я не знаю, но что-то хорошее было. Дежурная тётя, то ли сконфузившись от того, что мы её застали спящей, то ли от подношения, понимающе улыбаясь, сняла ключ с гвоздя, и с высочайшего позволения мы нырнули во вседозволенность одиночного номера.
Нашарив выключатель, я надавил на него, и тусклая лампочка без абажура осветила наше временное прибежище.
Сдвинув на край стола всю непотребность, которая накопилась за всё время моего проживания, Аннушка вытащила из сумки свёртки и разложила снедь на столе. Коньяк и бутылка вина, как генерал с денщиком, замерли по стойке «Смирно!», намекая на предстоящий праздник и мирное решение всех вопросов. К ногам генерала припали ещё не остывшие котлеты, брусок отварной говядины, большая подкова колбасы, кофе – «На утро!» сказала мне благодетельница, – батон белого хлеба, лимон и два яблока.
При сём антураже можно и не торопиться – всё остальное обождёт.
Вытряхнув из стакана изжёванные окурки на пол, я для профилактики дунул в гранёное стекло и поставил стакан на стол. Потом, немного помучившись с коньячной пробкой, плеснул Аннушке приличную порцию в мутную посудину. Она поглядела стакан на свет, покрутила его и тут же вылила содержимое в цветочный горшок, стоявший на подоконнике. Сухая кочковатая земля в один момент заглотила драгоценную жидкость. Горшок стоял без цветка, так – на всякий случай. По всей видимости, постояльцы, как и я, выливали туда всякую гадость.
Ополоснув таким образом стакан, моя подруга поставила его на стол, взяла из моей руки бутылку с коньяком, плеснула себе на самое донышко, и вопросительно посмотрела на меня. Увидев моё недоумение, Аннушка увеличила первоначальную дозу вдвое.
То ли от коньяка, то ли от нахлынувшего возбуждения, её глаза масляно отсвечивали, придавая лицу выражение томного удовольствия. Как говорят теперь, – она ловила кайф. Я свою порцию выпил по-плебейски быстро, хотя коньяк требует иного подхода.
Столового ножа не было, пришлось доставать свой, с узким выкидным лезвием, нож армейской выделки. Подобные ножи с заморским клеймом теперь продаются повсеместно, да только – не то! Лезвия у них сырые, сделанные из плохой стали, с некачественной пружиной. Надёжность такого ножа сомнительна. А у меня был нож – подарок десантника-афганца, с лезвием из полотна сапёрной лопаты. Этим ножом запросто можно рубить гвозди. Нож-защитник, нож-боец, для которого западло выступать в роли дамского угодника и крошить какую-то закусь. Таких ножей я ни у кого не видел, да и сам больше не имел.
После котлет и мяса захотелось выпить ещё. Мало, но пила и моя Аннушка. Она громко смеялась, лицо её сделалось пунцовым, пуговка на кофточке расстегнулась, выпуская наружу пару чистокровных белогрудых голубей с розовыми клювиками. Голуби ворковали, тёрлись друг о друга, просились покормить их с ладони – всех вместе и каждого в отдельности. И я кормил их, моих голубок, с ладоней и с губ кормом, сладостней которого не бывает на свете! И голуби торкались в щеки, нос, глаза, подбородок, сытые и благодарные.
Сжав пальцы у меня на затылке, Аннушка тихо постанывала, как от лёгкой боли, прижимая моё лицо к себе. Сквозь тонкую кожу я чувствовал, как рвётся её дыхание, как воздух резкими толчками выходит из её гортани, рождая характерные звуки любви.
Моя ладонь, почувствовав волю, нырнула, куда ей следовало, и стала ласково тереться о паутину колготок, заставляя мою подругу всё чаще и чаще, изгибаясь, пульсировать.
Вдруг Аннушка ни с того, ни с сего встревожено ойкнула и резко вскочила со стула. Лицо её вместо любовной истомы выражало испуг и растерянность. Она стала как-то нервно и суетливо застёгивать кофточку. Пуговицы то и дело не попадали в петельки, руки дрожали.
Повернувшись к окну, я услышал, как что-то звякнуло о стекло, и резко задёргалась освещённая ветвь дерева, а дальше – ночь, чернота и больше ничего.
– Да брось ты! – попытался я прижать к себе недавно такое близкое и податливое тело, но теперь оно стало деревянным и чужим.
Я одной рукой дотянулся до бутылки и знаком предложил Аннушке выпить, но она отрицательно замотала головой. Не утруждая себя стаканом и предчувствуя пустые хлопоты, я выцедил оставшийся коньяк до донышка и, подойдя к окну, швырнул бутылку в форточку. Было слышно, как она, звякнув о камешек, мягко покатилась в сад.
Аннушка, запакованная, стояла у двери. На все мои уговоры остаться она категорически отказывалась.
Что могло так подействовать на спутницу? Тень в окне? Там росло раскидистое дерево вяза, и ветки его, нет-нет да и царапая стекло, пытались вломиться в оконный проем, для своего со мной знакомства. Но не настолько же у моей подруги развито воображение, чтобы испугаться присутствия дерева в наших упражнениях. А начало было многообещающим! Я, когда ещё мы шли сюда, в моё логово, уже прокрутил в голове все мыслимые и немыслимые сюжеты наших батальных сцен. Как жаль!
Меня швырнуло к столу, и я чуть не опрокинул стоящую там и уже початую бутылку вина. Аннушка стала меня останавливать, чтобы я не шёл за ней следом, но мне почему-то неудержимо хотелось туда, на воздух.
Взяв со стола нож, я убрал лезвие и сунул нож так, на всякий случай, в карман. Аннушка помогла застегнуть мне куртку, и мы вышли в ночь.
Порывистый дождь, как будто кто хлестнул меня по лицу кнутом, сразу отрезвил меня. Я с недоумением оглянулся вокруг. Рядом никого не было. Ночь. Темные дома с угрожающими провалами окон. Гостиница осталась где-то там, позади, отсюда ни огней, ни трубы котельной видно не было. Только впереди, за дальним фонарём, то пропадая, то возникая на свету, торопливо уходила то ли женская, то ли детская фигурка, держась за зонт, как за воздушный шарик.
Зонт порывами ветра трепало в разные стороны, и в разные стороны металась фигурка в плаще. Я боялся, что она вот-вот улетит в черноту неба, и я её больше не увижу. Исхлёстанная дождевыми струями фигурка отчаянно металась от лужи к луже, и мне стало жаль её.
Вдруг у железной решетчатой ограды стадиона – теперь я стал понимать, где нахожусь – большая чёрная птица откуда-то сбоку хищно кинулась к фигурке, и та громко вскрикнула.
В широком распахнутом плаще, человек, похожий на птицу, схватил ночную странницу за плечи, задёргался головой, что-то зло и резко крича, словно хотел расклевать добычу.
Я, не думая ни о чём, ринулся к ним. Зачем – я и сам в то время не знал. Чтобы защитить ночную гостью? Не думаю. Просто подогретый недавним выбросом адреналина и парами алкоголя, мне надо было действовать, непременно надо.
