Виктор Дьяков - Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути
На втором году знакомства, они уже не ходили ни на танцы, ни в кино. Они хотели быть друг с другом совсем одни. А танцевали они, опять же, оставаясь одни в аниной квартире под патефон. Именно во время одного из таких танцев, Анастасии Андреевне почти случайно удалось приоткрыть «завесу» истинных отношений дочери и Феди. Несмотря на большой «кредит доверия» к аниному парню, она имела естественное желание поподробнее узнать, чем занимается дочь с потенциальным женихом в ее отсутствие. Однажды в субботу после обеда Анастасия Андреевна подменилась на работе и неожиданно нагрянула. Еще на лестничной площадке через дверь своей квартиры она услышала тягучую медленную мелодию. Открыв дверь своим ключом, постояв, не раздеваясь в прихожей, она, убедившись, что ее приход остался незамеченным, не удержалась и так же тихонечко подкралась к двери в комнату и чуть ее приоткрыла… Что она ожидала увидеть? Наверное то, что знала из небольшого любовного опыта своей молодости: объятия, поцелуи, ну самое большее расстегнутую сверху, на пару пуговиц кофточку дочери. Не баловала Анастасию Андреевну, потомственную ярославскую мещанку, по молодости судьба. Наслаждаться даже таким естественным способом в предвоенные и послевоенные время, не говоря уж о военном, почему-то считалось зазорным. До войны главное – пятилетку выполнить, во время войны – ударно трудиться в тылу, после войны – восстанавливать хозяйство, и ни шагу, ни в лево, ни в право лучше не делать. Анастасия Андреевна хотела подглядеть тихонечко, порадоваться за дочь, и так же тихонечко закрыть дверь, а потом с шумом, будто только пришла, возвестить о себе. Но то, что она узрела, враз поломало весь этот план, для нее это было слишком…
Не проповедуя пуританства советская власть в те годы сумела так «заканифолить» мозги именно законопослушным людям, что понятия которое впоследствии стало обозначаться словом эротика, секс, советским людям были совершенно чужды. Нет, против физиологического совокупления власть ничего не имела, но, казалось, делала все, чтобы удовольствия от этого люди обоих полов получали как можно меньше. Негласно считалось, что муж с женой даже голыми в постели быть не должны, она обязательно в ночной рубашке, он в рубахе и кальсонах. Возможно, все это делалось от того, что сами высшие члены партии и правительства смотрелись настолько непривлекательно в своем естественном виде, что спали со своими женами именно так, вот и негласно повелели всему советскому народу то же. В общем, эротику, опять же негласно, объявили атрибутом буржуазной морали… и законопослушные граждане этому беззаветно верили.
Так вот, Анастасия Андреевна увидела дочь в объятиях Феди, медленно качающихся под патефон. Но, то место, где покоилась рука парня аниной талией назвать было никак нельзя, как и то место куда залезла его вторая рука. И это бы еще полбеды: в зашторенном полумраке комнаты мать увидела, что на дочери из одежды всего лишь юбка и тапочки, причем на юбке расстегнута молния, и она приспущена вниз на бедра, открыв белые шелковые трусики. Туда и засунул свою ладонь Федя, приспустив и трусики тоже. Настасья Андреевна не удержалась от возгласа удивления. Дочь отпрянула от Федора, и стало совсем очевидно: на ней отсутствовали и кофточка и бюстгальтер, а на груди и плечах явно проступали сизые дуги-отпечатки от засосов. Ситуацию сгладило то, что сам Федя был в брюках и рубашке, к тому же он проворно убрал руку из-под резинки трусиков Ани, а вторую с ее голой спины и мгновенно застегнул пуговицы на своей рубашке. То что они оба смутились… Нет, то была просто паника. Федор спешно оделся и ретировался, а Аня до глубокой ночи успокаивала мать, что ничего больше они бы себе не позволили, и что если бы Анастасия Андреевна пришла чуть позже, то никак не застала бы дочь танцующую вообще нагишом. Федя сориентировался быстро и, форсируя события, уже на следующий день официально попросил руки Ани, чем опять-таки не столько успокоил, сколько разволновал анину мать.
Справедливости ради надо отметить, что физическая сторона взаимоотношений Ани и Феди хоть и являлась доминирующей, но не была единственной. Аня ведь была городской девушкой, что не могла не сказаться на ее развитии. Она в определенной степени интересовалась эстрадой, театром, разбиралась во многих других видах искусства. Здесь она на голову превосходила Федора, который до училища знал только колхозный клуб, где по выходным на разбитом киноаппарате крутили не первой свежести фильмы. К тому же с 62-го года у Ани дома появился телевизор, в те годы на селе вообще невиданное чудо. Во многом, благодаря общению с Аней, Федя менялся буквально на глазах. Именно она, будучи подписчицей и активной читательницей «Юности», пристрастила и Федю к чтению этого модного среди молодежи журнала. В результате, выправлялась его речь, из лексикона исчезали обороты и слова типа: чай пойду, эва какой, шибко… На последнем курсе училища он фактически догнал курсантов-горожан в знании таких, прежде для него дремучих областей как кино, эстрада, молодежная литература и немалая заслуга в этом была Ани.
«Путь к сердцу мужчины лежит через желудок», – и эту истину уже с помощью матери усвоила Аня. Правда, вечно голодный после скудных курсантских харчей Федя «мёл» все, что ему подавали в анином доме и не мог в должной степени оценить кулинарные таланты, ни своей будущей жены, ни тещи. Анастасия Андреевна, много лет проработавшая в различных учреждениях общественного питания, была знакома с системой организации питания в казенных заведениях и потому не удивлялась волчьему аппетиту Феди. Но до дочери, выросшей в доме, где холодильник постоянно забит всевозможными продуктами, это долго не доходило, как говориться сытый голодного не разумеет…
Фильм кончился. Из комнаты послышались позывные программы «Время», после чего на кухне появился сын. Ухватившись за дверной косяк, он повис на нем в полуподтяге.
– Привет пап, как дела?
– Лучше всех. Перестань, доску оторвешь. Как твои успехи?
– Средне. За сочинение три-четыре получил, – сын спрыгнул на пол, вызвав определенное сотрясение.
– Ты хочешь сказать, по литературе три? – уточнил отец.
– Да, а по русскому – четыре, – тоном, выдававшим явное нежелание вдаваться в не очень приятные подробности, ответил сын.
– Что, образ не раскрыл? – тем не менее, продолжал допытываться отец.
– Да, поди ее разбери, что этой старухе надо, может и образ. В Люберцах к этим самым образам так не прикапывались, как она, – недовольно отвечал сын.
– А почему ты считаешь, что здесь должны меньше прикапываться? – продолжал дискуссию с сыном Ратников, завершая ужин чаем с клубничным вареньем.
– Ты что пап, нашел с чем сравнивать. Там же почти Москва, школа городская, а здесь что… Казахстан и школа поселковая, – возразил Игорь.
– Это ты зря. Иной раз, чем дальше живут люди от своего исторического центра, тем больше свой язык, литературу и историю чтут. Вот и ваша Ольга Ивановна такая. Какой образ-то был?
– Коммунистов в «Поднятой целине».
– Ну, и что Ольга Иванова тебе сказала?
– Сказала, что они у меня в сочинении получились не живыми людьми, а какими-то манекенами, – по-прежнему с недовольством отвечал Игорь.
– Ну, наверное, так оно и есть, – не поставил под сомнение вердикт старой учительницы Ратников.
– Не знаю. Но теперь из-за нее я могу в этой четверти хорошистом уже не стать, если по литре четвертную тройку получу. На пенсию ей давно пора, – кривил губы Игорь.
– А это уже не твоего ума дело! – вдруг повысил голос Ратников, отставляя чашку. – Ты что же хочешь, чтобы тебя учила учительница, для которой чеснок и шесть ног одно и то же?
Ратников имел в виду широко известный среди русскоязычного населения Казахстана анекдот об учительнице-казашке, преподававшей русский язык. Довольно хорошо он знал и Ольгу Ивановну, энергичную, подвижную, несмотря на свои 52 года. Впрочем, впервые Ратников познакомился с Ольгой Ивановной еще в 1970 году, когда она была еще женщиной среднего возраста, а он молодым старшим лейтенантом. Но тогда их знакомство получилось мимолетным и не имело никакого продолжения, хотя случившийся меж ними разговор, кстати, на литературную тему, запомнился Ратникову очень отчетливо. Затем Ольга Ивановна, когда Игорь уже учился в 5–8 классах, была у него классным руководителем, и Анна, постоянно встречалась с ней на родительских собраниях и с тех пор отзывалась о ней в восторженных тонах. Тем не менее, сведения о ней до последнего времени носили весьма отрывочный характер. Ольга Ивановны была разведена и имела уже взрослого сына, но сейчас в поселке она жила одна, отдавая всю себя школе. Два года назад случилось то, о чем в поселке и окрестностях говорили до сих пор. Ольга Ивановну тогда отстранили от классного руководства, причем в самый разгар учебного года. Случилось это после фронтальной проверки школы комиссией Минпроса республики. Некоторое время было неясно, за что заслуженного опытного педагога, незадолго до выхода на пенсию, подвергли таким гонениям. Потом Ратников «из первых рук» от директора школы узнал, что Ольга Ивановна «погорела» из-за своей несдержанности. В ходе той памятной проверки разразился скандал после обмена «мнениями» между Ольгой Ивановной и относительно молодой проверяющей-нацвыдвиженкой, имеющей степень кандидата исторических наук. Многие учителя поселковой школы выражали недовольство «в тряпочку» той проверяющей, ставя под сомнение ее истинную квалификацию. Она хоть и не путала шесть ног с чесноком, но весьма оригинально трактовала некоторые события из истории Казахстана, да и по-русски изъяснялась с заметными, особенно для школьных филологов, ошибками. В общем-то не гонористая, но так до конца и не проникшаяся мировоззрением истинной, урожденной гомо-советикус, Ольга Ивановна не выдержала высокомерных поучений и вслух выразила сожаление, что ее отец в 16-м году не встретил в чистом поле прародителя нынешней кандидатши наук и не прервал в зародыше данное издевательство. Реакция не заставила себя ждать. Последовал доклад в министерство – у «кандидатши» там оказался родственный блат. Оттуда последовала команда – уволить без права преподавания… Почти год длилась тяжба, в которой на сторону учительницы дружно встали РОНО и ОБЛОНО – в этих учреждениях преобладали русские, среди которых были и однокурсники Ольги Ивановны по усть-каменогорскому пединституту. Стояли уже 80-е годы, некогда ярко красный Советский Союз сильно «полинял», и среди начальников всех рангов оказалось немало людей вовсе не красного происхождения и далеко не интернационалистов. Все кончилось компромиссом: Ольгу Ивановну не допустили до классного руководства, но доработать до пенсии разрешили.
