Марина Ахмедова - Крокодил
Светка молчала.
– Святая, блядь, – сказала Яга сварливо. – Я тут одна, блядь, колюсь, остальные все – святые.
– У меня ВИЧ, – сказала Светка.
– Откуда ты знаешь? – спросила Яга, не меняя позы.
– В диспансере сегодня была. Там сказали.
– А ты че, анализы, блядь, сдавала? – повысила голос Яга.
– Они же каждый месяц сыпали бумажки в почтовый ящик – вызовы.
– Я ж тебе сказала: каждый день, блядь, ящик проверяй, чтобы мама не видела. Нахуй ты туда пошла?
– А че мне, без терапии жить? У меня и так уже иммунитет упал!
– Блядь, пей свою терапию. Залечат тебя теперь, от их лечения быстрей сдохнешь.
– Иди сдай анализы, – пробубнила Светка. – Может, у тебя тоже ВИЧ.
– А мне похуй, – ответила Яга и откинулась на подушку.
– Че тебе похуй? Других заразишь.
– А мне похуй… – Яга покрутилась в кровати, выгибая руки и ноги. – Че, воды принесешь? – спросила она.
Светка промолчала, прислонилась спиной к стене, сложила на животе руки, но сразу их отдернула. За окном стемнело. Занавеска почернела. Почернели и тени, собравшись в выемках на Светкином лице, особенно в глазницах.
– Еще я, короче, в консультации сегодня была.
– В какой? – насторожилась Яга.
– В женской.
– Там ты что забыла?
– У меня еще беременность… – проговорила Светка.
– И че тебе врач сказал? – спросила Яга напряженным голосом.
– Она сказала, срок большой, надо вынужденные роды делать, – спокойно ответила Светка.
– И че, когда ты пойдешь?
– Я еще не решила.
– Че ты, блядь, еще не решила? – повысила голос Яга.
– То не решила!
– Че не решила?
– Говорю же – то!
– Ты – дура, блядь? Кому он тут нужен?! – Яга села на кровати и уставилась в темные глазницы Светки.
– Не дави на меня! – крикнула Светка.
Она не шевелилась, сидя в темноте. Не было видно, что происходит на ее лице.
– Кто на тебя давит?
– Ты всю жизнь на меня давила… Всю… жизнь… – последние слова Светка произнесла сдавленным голосом.
– Блядь, он вичовый родится… – произнесла Яга зловещим шепотом.
– Может, ты тоже вичовая! – растягивая слова, ответила Светка. – На меня одну, что ли, эти вызовы приходили?
– Че ты каркаешь?! – с угрозой спросила Яга. – Иди вон Олега своего обрадуй, через дом, блядь, живет.
– Чтоб он меня опять избил, да? – визгнула Светка.
– А на кого ты его хочешь повесить? На мать?
– Будто ты о матери так заботишься!
– Чем ты раньше думала?!
Светка не ответила. Она шмыгала носом, всхлипывала, и с каждым разом ее всхлипы становились глубже, судорожней, а паузы между ними – дольше.
– Ну ладно, Свет, – сказала Яга другим голосом. – Он же родится, это… нежизне… способным, – она запнулась на длинном слове. – От каждой простуды может умереть…
Светка плакала и не отвечала.
– Ну че ты, Свет, – продолжила Яга, видимо, желая, чтобы ее голос звучал мягче, но он становился только глуше и шершавей. – Ты сама подумай, сколько нам осталось?
– Я же давно не кололась, – сдавленно сказала Светка.
– А ВИЧ, блядь, у кого?! – снова вышла из себя Яга, и Светка заплакала громче.
Яга замолчала, с ее кровати доносилось только шумное дыхание, горячее даже на слух. Она стала раскачиваться и что-то мычать про себя.
– Яга, – наконец, подала слабый голос Светка.
– Ну че? – спросила Яга.
– Вон у тети Поли дочки замуж вышли, – произнесла Светка через заложенный слезами нос. – Почему мы такие невезучие?
– А то ты не знаешь…
– Не знаю, Ягуша, – Светка шмыгнула носом.
Яга придвинулась к краю кровати, ближе к Светке. Та тоже подалась от стены вперед.
– Потому что мать нас прокляла, – давящим шепотом произнесла Яга.
– Ты че? – испуганно выдохнула Светка.
– Да? – повысила голос Яга. – А сколько раз она нас проклинала?
– Это тут при чем? Она просто так говорила, не серьезно.
– Материнское проклятие самое сильное, – пробубнила Яга.
– И че?
– И то.
Яга замолчала и смотрела на Светку из темноты, как будто давая ей время осознать и принять сказанное.
– И че нам теперь делать? – наконец спросила Светка.
– Теперь уже ничего не поможет. Может, когда умрет только. Ее проклятие уйдет с нею.
– Не говори так, Яга, – строго сказала Светка.
– Тогда не спрашивай, если не веришь, – обиженным басом ответила Яга.
Они снова помолчали.
– Ну, че ты решила? – спросила Яга.
– Не дави на меня! – окрысилась Светка.Соседи погасили в доме свет, и яблоня отодвинулась в тень. Высокая, она уходила вверх до тех пор, пока было видно небо – без звезд, без луны. В некоторых домах окна горели, выпуская из черных стен жидкое золото электричества.
Поблизости не было ни продуктовых магазинов, ни других заведений, работающих круглосуточно. По дороге, не убранной асфальтом, не ездили машины и никто не ходил. Ночь не звучала, но приносила сюда, на эту окраину Екатеринбурга, как будто отрезанную от остального города, ощущение звуков, движений и голосов, которыми бурлила его сердцевина и которые стекались сюда по наклонной невидимыми волнами, неся с собой черную тревогу.
Светка прислонилась к яблоне животом. От коры пахло сыростью.
– Ты – умница моя, – сказала Светка, прижимаясь к яблоне. – Все мои желания исполняешь, что ни попрошу.
Яблоня казалась безжизненной, как часто бывает в середине весны в холодных городах – почки не успевают еще набухнуть до той степени, когда в них видна жизнь. Только сгнившие яблоки на верхних ветвях напоминали о том, что в прошлом году яблоня была жива.
Светка посмотрела через забор. Там, на соседском участке, росла такая же высокая яблоня. Светка смотрела на нее, смотрела, прижимаясь животом к стволу все плотней. Нос ее дернулся, за ним дрогнули рот и подбородок. Все ее лицо как будто вспышкой озарилось, хотя в соседских окнах свет никто не зажигал.
– Хорошо деревьям, – блаженным голосом сказала Светка. – Они сами от себя родят…
За калиткой мелькнула тень.
– Кто? – испуганно обернулась Светка.
– Свет, это я, Ваня, – послышался мужской голос, растягивающий слова.
– Че надо?
– Яга дома?
– Нет ее.
– А где?
– Не знаю, – коротко бросила Светка, как будто говорила в себя. – Может, у Салеевой.
Тень еще немного повисела над калиткой и исчезла. Светка заспешила в дом.
– Где так долго была? – встретил ее с порога шершавый шепот Яги.
– В туалет ходила, – раздраженно ответила та. – Мать спит. Не буди.В просторной комнате с белыми обоями на теплом ветру плясала белая занавеска. Яга лежала на диване у открытого окна. Занавеска порхала над ее лицом, то одевая фатой, то поднимаясь над головой.
Со двора доносились женские голоса, позолоченные солнечным звоном, и крики младенцев. Яга прижимала к подмышке вату и смотрела на фотографии в серебряных рамках, стоящие на красивом коричневом комоде с темными завитушками. Рука Яги ослабла, из-под ваты вырвалась густая темная кровь и поползла вниз, к сгибу руки.
На фотографии, стоящей по центру, лысеющий мужчина и рыжая женщина притискивались друг к другу полными плечами. Мелкий нос женщины терялся на круглом лице. Они улыбались, словно только что получили счастье – сиюминутное, погасшее вместе со вспышкой фотоаппарата. Счастье круглое, его трудно удержать, потому что оно с тебя скатывается. Мужчина и женщина выглядывали из рамки, как из окна – на людный двор, откуда со всех скамеек присматриваются к их распахнутому окну. И счастье их катилось из окна, как будто для того только и нужно было, чтобы на него посмотрели.
За их спинами зеленели пальмы, и, наверное, рядом было море.
Яга передвинула тугие глаза в сторону. На другом фото улыбались рыжая невеста в белом платье и рыжий жених в темном костюме. Они были похожи, как брат и сестра. Как дети одних родителей. Все четыре лица были похожи. Как урожай одного сорта, одной яблони, только снятый в разное время.
Яга улыбнулась. По ее лицу расползлось масленое выражение.
Из третьей рамки выглядывал мальчик трех лет – рыжий, круглый, румяный, все то же яблоко с того же фамильного древа.
Рядом с фотографиями лежали белые ракушки – с отходящими щупальцами белыми завитушками. Яга вслушивалась в ракушки, пока в них не зазвучало ничто. Она повернула голову к противоположной стене, на которой висел очень широкий плазменный телевизор. Яга уставилась на него. Открыла широко рот, чтобы глотнуть, выкинула вперед руки, раздвигая перед собой черные рамки, и утонула.
Она всхрапывала и постанывала. Занавеска гладила ее лицо, упархивая в окно и надуваясь с той стороны пузырем. Ватка с кровью упала на пол.
Через несколько минут Яга открыла глаза, встала и бодро пошла на кухню.– Он говорил, что, как бы это… не имей друзей, которые чем-то плохим занимаются, – говорила Анюта, сидя за столом у белого подоконника, на котором были рассыпаны луковицы гладиолуса.
– Это он нас, что ли, имел в виду? – спросила Старая, закинув голову.
