Станис Фаб - История об офортах
– Ну, с этим, кажется, все ясно, – махнула рукой Силина. – Будем после процесса психолога нанимать.
Вигдор после этих слов стал смеяться еще громче, видимо, представил, что ждет собственно его. Смех – штука заразительная, вот уже и Селина подключилась к Чижевскому, и Савелий. И теперь они уже хохотали на троих – два совершенно трезвых мужика, неожиданно для себя вляпавшихся в такую дурацкую историю, и дама с прокурорским прошлым, прошедшая огонь и воду в этой свой прошлой жизни.
– Мальчики! Я вас боюсь! Вы не того? – Селина погладила одного и другого по голове. – Ау, мальчики, вы в дерьме! А ржете, словно выиграли бесплатную неделю в отель RIXOS. Стырили, понимаете, у художника картинки, заработали кучу денег, нанесли его творчеству непоправимый вред и теперь веселитесь!
– Извини, Селиночка, – первым пришел в себя Вигдор. – Намедни был в мастерской у Савелия. Он картину написал. На ней мужик. Сразу видно, профессия рейдер-приватизатор. И вот этот великий живописец всех времен и народов должен был из него благородного Дона Педро сделать на парадном портрете. Судя по тому, что жив курилка, – Вигдор ткнул в Савелия, – картина удалась. Да? Савелий! Удалась?
– Удалась, удалась. Можно теперь полгода только твои книжки оформлять, так сказать, поработать на вечность, для души.
– И вот я представил, как этот господин Кокорев будет делать из тебя, к примеру, леди Чаттерлей или Мату Хари, а хочешь, Мэрилин Монро. Это теперь модно – стилизовать под звезды. Селиночка, представляешь, сам Савелий Кокорев возьмется за кисть!
– Ой, как смешно, ну до колик смешно. Юмористы, вы закон на всякий случай прочтите об авторском праве. И смех-то у вас сразу пропадет. Сколько у вас на двоих денежек на кредитке? 20, 50, 100 тысяч рублей? Не слышу? Ах, какая жалость. Но Спицын желает 100 тысяч не рублей. Ой, беда! Придется описывать имущество. А острить и умничать можно и после, без копейки в кармане. Самое то!
– Не смешно, – обиделся Савелий.
– Действительно, Селина, не смешно. – Вигдор тоже вмиг как-то погрустнел. – Что, мы и правда такие пропащие? Готовить дачу к продаже? Я совсем недавно баньку поставил, печку вот сложили. Жалко собственность.
– То-то, «писхатели-оформители». А теперь слушайте, что я разузнала в театре.
Пока Селина в деталях и лицах рассказывала о своем походе в театр, Вигдор и Савелий несколько раз переглянулись. Судя по всему, они тоже имели что рассказать.
Селина закончила. Савелий чуть привстал и снова упал в кресло.
– Я был сегодня в музее. Я видел этот портрет. Такое способен создать только по-настоящему влюбленный человек. Тем более непонятно, как мастер мог опуститься до такой подлости сейчас.
– Бывает, бывает. Вот ты, к примеру, прекрасный живописец, а делаешь из рейдеров всяких донов Педро, – теперь уже захохотала Селина.
– Не смешно, – теперь уже по-настоящему обиделся Савелий. – Это не я позволил им ограбить страну, не я открывал шлагбаумы для въезда на территорию и помогал покупать дипломы о высшем образовании. Работает великая мельница эпохи. Да! Все перемелется, а при новом замесе родится прекрасное. Это говорю я, Савелий Кокорев. Запиши, Вигдор, и ты, Селиночка, запомни. Нас ждут новые горизонты!
– Вау, вау, «писхатели, филезофы!». Как же я устала от вашего потока сознания. Конечно, разглагольствовать не кули ворочать. Меня-то кто спросил в ожидании дел великих, желаю ли я в вашу мельничку попасть?
– Колесо истории, – буркнул Савелий.
– Замечательно, осталось еще между собой переругаться, – Вигдор встал из за стола. – То-то радости доставим нашим аферистам. Это все, что ты хотел нам рассказать, Савелий?
– Да нет же, налетели как чайки, заклевали.
Савелий многозначительно посмотрел на Селину.
– Я подтверждаю, что Засухина как две капли воды похожа на Адель. По возрасту Адель в сестрички явно не тянет. Получается, дочка. Ну, точно не сестра.
– Значит, гипотетически Адель может быть дочкой Спицына?
– Вполне возможно и это. Но ведь ни один из тех, кто рассказывал нам о Засухиной, и словом не обмолвился о рождении ребенка. Похоже, и Спицын этого не знал, а может, и не знает до сих пор.
– Может, и не знал, а может, и знал. – Вигдор сделал паузу. – Я был сегодня в роддоме, где могла появиться на свет девочка.
– И вот еще что, тут такое дело. – Савелий сделал театральную паузу. – Спицын обвиняет меня в том, что я без спросу использовал его рисунки. Я нашел негативы. Я ведь фотографировал его работы в мастерской. Там видны эти офорты, установленные мной на мольберты. Получается, что он сам пустил меня к себе в мастерскую, позволил выбрать рисунки, помог разместить их и сфотографировать. В противном случае я просто взломал дверь.
– А вот это совсем неплохо, даже очень хорошо, – прошептала Селина. – Итак, «писхатели-художники», потихоньку двигаемся вперед. Вспоминаем все детальки типа замечательных фото Савелия и, самое главное, продолжаем спокойно заниматься своими повседневными делами. Пусть мошенники видят, что мы не в ужасе и не паникуем.
Глава десятая. Товарищ Сидоров – господин Шпенбах
За 25 дней до судебного процесса
Майков замер перед компьютером. На экране ни одной записи – чистый белый прямоугольник. Но в голове уже все сложилось и вот-вот застучат кнопочки клавиатуры, а следом на экране и интерактивной доске появится новая порция строчек и предложений.
Свой спектакль Майков решил усилить иностранцем. Он точно знал, как магически действует в любых делах, особенно в глубинке, появление иностранного партнера. Кому-то это было необходимо для придания компании веса: участие иностранного капитала – это серьезно; кому-то помогало в оформлении банковского кредита, для кого-то открывались доселе недоступные двери чиновничьих кабинетов… Словом, участие иностранца придавало любому проекту значимости и респектабельности. И в данном случае Майков рассуждал, что хуже не будет, а появление в процессе иностранного подданного только усилит его позиции.
…И побежали компьютерные строчки, и схема аферы стала приобретать зримые черты.
Итак, первый шаг – договор Спицына с Икифоровым. Первый передает второму права на использование произведений, скажем, лет на 20 за вознаграждение в сто тысяч евро. Теперь нужно прописать маленькую, но крайне важную деталь: за Спицыным, как за автором, в договоре не сохранялось право использовать данные произведения самостоятельно или предоставлять исключительные права на использование третьими лицами.
Майков снова задумался над компьютером. А потом быстро дополнил это положение оговоркой: «При нарушении данного положения Приобретатель вправе расторгнуть договор и получить с автора всю сумму вознаграждения в двойном размере».
От удовольствия Майков даже потер руки, словно эти сто или двести тысяч евро по мановению его, майковской, логики уже у него в кармане.
А теперь самое время ввести в игру иностранца. Таковой на примете был – по паспорту немецкий гражданин господин Шпенбах.
Шпенбах, Шпенбах… Для кого Шпенбах, а для Майкова просто Ильич. Владимир Ильич Чумиков на заре перестройки – бывший мастер большого завода, того самого, что был украден всего за несколько месяцев у государства путем рейдерского захвата (это было первое дело с участием Майкова), неожиданно для себя остался без работы, без коллектива, по большому счету, без будущего. Нет, он не остался, как многие, «без куска хлеба» и не бросил все во имя очередной благой идеи теперь уже светлого капиталистического будущего. Кое-что было припасено на черный день. Правда, этот черный день Владимир Ильич представлял себе как-то иначе: с торжественными проводами в коллективе, благодарностью за долгую и безупречную работу, путевкой в санаторий, а то и премией и записью в «Красную книгу» завода.
Он отлично помнил эту огромную толстую с золотым обрезом «Красную книгу», куда ежегодно после подведения итогов года вклеивали фотографии трех передовиков, под которыми делались хорошие и трогательные слова. После захвата предприятия эта книга оказалась бесхозной, она долго валялась возле тумбочки у знамени предприятия. А когда украли и знамя, и тумбочку, книгу просто выбросили на заводской двор под дождь и ветер, и если бы не Владимир Ильич, она пропала бы для потомков. А так, глядишь, когда-нибудь и вспомнят о хороших людях хорошего завода. Он забрал ее, оттер от пыли и исправил хотя бы одну несправедливость по отношению к себе: сам вклеил свое фото и сложил хорошие слова. И это была последняя запись в столетней истории родного предприятия.
Увы и ах, начало 90-х было столь бурным, что все проявления заботы и любви о «простом» человеке смыло вмиг, как во время потопа. Ну до Владимира Ильича ли тут было?
