Анатолий Малкин - А потом пошел снег…
На острове Диксон их поселили в черный барак из трех комнаток с подслеповатыми окнами, кухней с дровяной печью и удобствами во дворе, и вся эта роскошь была украшена вывеской на фасаде с английскими буквами «HOTEL».
В одной из комнат уже жили, и, видимо, давно, судя по батарее пустых бутылок из-под перцовки у входа, два интеллигентного вида бородатых ханурика-метеоролога, которые никак не могли улететь на какой-то Мыс Желания, который, оказывается, был на дальних островах на севере Карского моря, и так и прижились, — объяснить толком, почему так зовется это место, они не смогли по причине постоянной спутанности сознания и потому, что летели туда впервые; по ночам один из них постоянно шмыгал носом и принюхивался, видимо, не соглашаясь с чужими запахами, а так ребята были вполне добрые и жили от похода в магазин до рассвета тихо.
После роскошной жизни на атомоходе вид их нового пристанища вызывал тоску и будил неясные воспоминания о каких-то плохих фильмах про некрасивую жизнь еще до революции в прошлом веке.
По заледенелым дощатым коробам над теплотрассами, которые иначе как над вечной мерзлотой не разместишь, они добрались до чумазого портового пассажирского катерка с тесной каюткой, куда набилось много народа в рабочей одежде, со спокойными угрюмыми лицами. Устроившись на корме, где под постоянным в этих местах продувающим насквозь ветром он с Егором снял пару панорам бухты со стороны моря с поворотом на порт, с десятком кранов, сиротливо нагнувшихся над полупустыми причалами, и дальше к заброшенным остовам складов и месту бункеровки пароходов углем — когда-то здесь здорово пахло дымом, а берег до сих пор был черным от копоти из пароходных топок, но те времена ушли, и холодный воздух был слегка расчерчен шлейфом свинцового цвета от дизельной котельной. Дальше начинался поселок на материке с крутыми, извивающимися, как речки, улочками без покрытия, десятком кирпичных пятиэтажек, красными и желтыми пятнами разбросанными под горами по краю бухты, и темными пятнами скоплений бараков гулаговского времени постройки.
Зимой бухта покрывалась льдом, и тогда ездили по гладкому зимнику на машинах, а в межсезонье куковали на берегах безвылазно, завистливо поглядывая на редкие вертолеты над ледяной кашей в бухте, везущие что-то важное, невесть зачем, непонятно кому — народ в райцентре жил сплошь пришлый, друг другу не известный, стоящая работа была вахтовая на проводке судов по Северному морскому пути, и известный раньше песенкой о морзянке, что звенела дискантом, городок Диксон потихоньку помирал.
Катеров тут было всего три, ходили они через бухту редко, поэтому они сразу забежали в магазин, в котором кочан свежей капусты стоил как килограмм хорошей колбасы в Москве, подкупили немного тушенки, карамели и еще какой-то каши в банках — из остального стояли только извечные трехлитровые банки с вечнозелеными помидорами, — еще взяли имевшуюся в наличии перцовку и неожиданно отысканную Соней полудюжину хорошего розового новосветовского брюта, которую забрали целиком, к великой радости худой высокой продавщицы, давно и неудачно крашенной под блондинку.
По пути на причал прошвырнулись по местному стометровому Бродвею мимо школы и больницы и, не найдя других достопримечательностей, спустились к берегу.
У какого-то киоска подкупили оленины у человека в крытой брезентом дохе, шнырявшего глазами по сторонам и явного браконьера по виду, потом с трудом поспели на отходивший уже катер, где вечером было пусто даже в небольшой теплой каютке, и вернулись к себе на остров, где и засели неожиданно из-за нелетной погоды.
За все время только издалека увидели несколько человек около приборов на метеостанции да в дверях магазинчика, в котором, кроме хлеба и местного национального напитка, горькой перцовой, ничего больше не водилось. В гостинице тоже никто из обслуги не объявлялся — жили самостоятельно, кашеварили на дровяной печурке, топили которую плавником с берега, подсушивая его на ветреной стороне, а разжигая с помощью соляры из бака, брошенного поблизости от трактора, потерявшего гусеницу в одной из промоин на дороге.
За несколько дней обошли весь остров по кругу — бродить в полярный день при желании можно было бесконечно — и набрали себе всяких красивых штучек на берегу, где среди бочек, стеклянных поплавков с рыбацких сетей, сорванных сигнальных буев, ящиков, мелкой пластиковой пакости, словом, среди того, что волны выбрасывали на берег, попадались обточенные за бесконечное время в соленой воде удивительных форм куски дерева и камни с красивыми узорами фантастических расцветок.
Соня бродила все больше с толстой Женей и ассистентом Ваней, который вел себя с ними неожиданно жантильно — как говаривала иногда его жена-полька, оценивая его врожденную предупредительность, — бережно поддерживая их на скользких местах или при спусках с обрыва на песчаную отмель.
Когда на вечерних посиделках под тусклой лампочкой анекдоты и истории пошли по кругу, а перцовая и брют перестали утешать, он предложил еще раз вылезти на материк, где субботним вечером в портовом клубике крутили кино да и телик тоже работал.
Неприятности имеют привычку выстраиваться друг за другом, в очереди к беде, и когда они гурьбой, оживленно переговариваясь, возбужденные предстоящим развлечением, спускались к берегу, Егор, по своему обыкновению, перепрыгивая с камня на деревянный короб, поскользнулся и так ударил ногу, что его пришлось нести обратно по очереди на закорках.
Медпункт был на другой стороне бухты, спустить больного вниз к катеру возможности не было никакой, на счастье, один из хануриков, не очень пьяный, по обыкновению, оказался знаком с медициной и, полив зачем-то багровую ступню оператора не менее багровой перцовкой, ловко наложил жгут из разорванной простыни, а потом заставил Егора принять целый стакан, как тот ни отбивался. И был прав — через полчаса боль отошла, оператор, выпивший свою норму за неделю, заснул как младенец, а гордый своим успехом медбрат согласился последить за больным, пока они будут отсутствовать.
До клуба они смогли добраться только к середине фильма, и он не пошел в переполненный зал, устроившись в комнате, где работал телик и сражались на бильярде двое работяг в толстой вязки длинных свитерах и брезентовых толстенных штанах на помочах. Мягко ступая в унтах, они кружили вокруг стола, играя какой-то принципиальный бесконечный матч — играли красиво, с объявлением луз и позиций шаров, и было видно, что между этими двумя идет нешуточный спор за что-то важное.
Он присел у тихо бормочущего про погодные условия на черноморском побережье телевизора и вдруг поймал на себе чей-то взгляд.
Приглядевшись, он заметил в углу сидящую на высоком стуле женщину в светлом длинном платье с оренбургским белым кружевным платком на плечах, не то чтобы красавицу, но вполне привлекательную, несмотря на жесткое, решительное выражение ее лица, — она, иногда поглядывая в его сторону, сидела, обхватив спинку стула руками так, что ее грудь была рельефно обтянута тонкой тканью, и внимательно следила за поединком. Он понял, что это и был предмет спора, и повернулся к телевизору, не желая давать никому ни малейшего повода для ссоры.
А потом рядом скрипнул стул, и Соня зашептала ему на ухо милые глупости о том, что его невозможно оставить одного, потому что вокруг начинаются всякие маневры, а потом пододвинулась совсем близко, и, касаясь друг друга коленями и плечами, как на пароходе, они смотрели на записных грубых и скучных остряков в телевизоре и продолжали свое молчаливое прощание.
Потом вывалилась толпа зрителей после сеанса, они облепили телевизор со всех сторон, включили звук на полную громкость, и в клубе стало шумно и неуютно.
Ушли пятеро — они с Соней, остальная группа пожелала продолжить веселье, и бильярдисты с девушкой — правда, кто стал победителем, он так и не узнал.
На пороге столкнулись с директором аэропорта — так величал себя при знакомстве коренастый колченогий парень в летной ушанке с кокардой — птичкой на козырьке, который вел под руки двух метеодевушек очень уж среднего возраста в черных овчинных тулупчиках и шапочках, обвязанных пуховыми ажурными платками по здешней, видимо, моде. Аэродромный начальник с небрежной гордецой сунул руку ему и Соне, представил дамам московских киноработников, обозначив для них свой уровень и значимость, сообщил, что сейчас будут танцы, и когда вокруг такие шансы — тут он гоголем обвел глазами дам, которые смущенно потупились, а Соня звонко прыснула, — грех отсиживаться на острове, а потом отвел в сторону и шепнул ему на ухо, что послезавтра будет самолет, что это секрет, потому что иначе набежит всяких целая бухта, и что потом, попозже можно закончить вечер в хорошей баньке на том берегу.
