Эдуард Тополь - Настоящая любовь, или Жизнь как роман (сборник)
Священник, дрожа от мороза, идет по эшафоту вдоль ряда осужденных – именно тех, кто был на диспуте в доме Петрашевского – и каждому подносит крест. Осужденные целуют крест.
Сосед касается локтем Достоевского, кивком головы показывает на стоящую за эшафотом телегу, покрытую рогожей.
СОСЕД (шепотом). Гробы!
Последний из осужденных целует крест.
ГЕНЕРАЛ-РАСПОРЯДИТЕЛЬ (священнику). Батюшка, все! Вам больше здесь нечего делать! (Солдатам-конвоирам.) Приговоренным – колпаки на глаза!
Солдаты надевают трем петрашевцам, привязанным к столбам, белые предсмертные балахоны и колпаки[1].
ГЕНЕРАЛ-РАСПОРЯДИТЕЛЬ (громко). Взводам… ружья заряжай!
Дробно бьют барабаны.
Расстрельная команда – пятнадцать рядовых и унтер-офицер, – зарядив ружья, шагает к эшафоту, останавливается. Солдаты вскидывают ружья и целят в грудь осужденным, привязанным к столбам…
Достоевский в ужасе смотрит вокруг себя, он видит:
Тысячи красных пятен обмороженных человеческих лиц…
Какой-то гул, неясный, жуткий…
Сотни жадных глаз…
Морозное дыхание коней… солдат… пар над колпаками приговоренных…
Солдаты целятся в привязанных к столбам…
Гремят барабаны…
Рапид: унтер-офицер расстрельной команды поднимает руку…
У осужденных – в том числе у Достоевского – расширяются от ужаса глаза, останавливается дыхание…
СОСЕД ДОСТОЕВСКОГО (подняв лицо к небу, негромко, но страстно). Господи, яви чудо! Помилуй! Веровать буду!..
Достоевский смотрит в небо.
Небо затянуто облаками.
Гремят барабаны.
И вдруг облака разрываются, пробивается солнце, и его лучи сверкают на позолоченных куполах церковного собора.
Достоевский, не дыша, смотрит на эти купола и на лучи, сверкающие на них…
Всадник на рысях вылетает на площадь, скачет сквозь толпу.
ГЕНЕРАЛ-РАСПОРЯДИТЕЛЬ (выкрикивает). Не стрелять! Отбой барабанам!
Всадник подъезжает к генералу-распорядителю, передает ему засургученный пакет.
ГЕНЕРАЛ-РАСПОРЯДИТЕЛЬ (сломав печати на пакете и достав бумагу, громко читает). Указ его величества императора Николая Первого!.. Его величество высочайше повелел объявить приговоренным, что дарует им жизнь… Отвязать осужденных! Оглашаю новый приговор…
Лучи солнца, сверкавшие на куполе церкви, гаснут, солнце уходит за облака…
Достоевский, потный от страха и изумления, смотрит на небо…
на товарищей, с которых сняли предсмертные колпаки…
и на пышную шевелюру одного из них, которая за эти минуты стала совершенно седой. Этот разом поседевший молодой человек падает на подкосившихся ногах, солдаты подхватывают его, волоком тащат в ряд осужденных…
ГЕНЕРАЛ-РАСПОРЯДИТЕЛЬ (читает новый приговор). Петрашевского, организатора заговора, за преступный замысел – в каторжную работу в рудниках без срока… Спешнева – в каторжную работу на десять лет… Достоевского – в каторгу на четыре года, а потом в армию без срока…
Солдаты приносят на эшафот кандалы и, бросив эту тяжелую груду железа на дощатый пол, берут Петрашевского, Спешнева и Достоевского, надевают им на ноги железные кольца и молотком заклепывают гвозди.
ТИТРЫ (на фоне нижеследующего бобслея):
Лошади, надрываясь, тащат кибитки в сугробах. Кругом снег, метель…
Столб границы Европы и Азии…
Бесконечный Сибирский тракт усеян могилами…
По тракту, сквозь метель, идет вереница ссыльных, нанизанных на аршинные железные пруты[2]…
Омский каторжный острог. Новоприбывшим каторжанам, в том числе Достоевскому, выбривают половину головы…
Вооруженные лопатами, ломами и колунами каторжане расчищают дороги, занесенные буранами… Ломами разбивают ледяные глыбы, эти глыбы со снегом накладывают в сани и увозят… Откапывают покрытые снегом дома… Надзиратели помахивают нагайками над их головами, покрикивают.
НАДЗИРАТЕЛИ. Скорей, ребята! Шевелись!
Вечером, побрякивая кандалами, бригада из нескольких сотен человек, сопровождаемая конвойными солдатами с заряженными ружьями, возвращается с работ в острог. Изнуренные нечеловеческим трудом, прозябшие, голодные после суточного поста…
В шуме и гаме арестантской камеры Достоевский пытается уединиться с Библией в руках… В казарме пол грязен на вершок; маленькие окна заиндевели, на стеклах на вершок льда; с потолков капель… Арестантов как сельдей в бочонке. Печка чадит, угар нестерпимый, тепла нет… Тут же в казарме арестанты моют белье… Поворотиться негде, в сенях арестанты мочатся в ушат…
На берегу Иртыша в бараке каторжане выжигают и толкут алебастр. Достоевский, как и другие, исполняет черную работу в мастерских, часами вертит точильное колесо, обжигает и толчет алебастр… Под ударами арестантских молотов алебастровая пыль разлетается по воздуху, наполняя барак миллиардами белых, блестящих, как бы живых, искорок…
Ночь. Арестанты спят на голых нарах, укрывшись коротенькими полушубками и поджав голые ноги. По ним ползают тараканы, каторжники чешутся во сне от блох и вшей…
«Уже глубокая ночь, – описывает эту сцену Достоевский в «Мертвом доме», – я вздрагиваю и просыпаюсь случайно… приподнимаю голову и оглядываю спящих моих товарищей при дрожащем тусклом свете свечи… Я смотрю на их бедные лица, на их бедные постели, на всю эту непроходимую голь и нищету, – всматриваюсь, точно мне хочется увериться, что все это не продолжение безобразного сна…
Но это правда: вот слышится чей-то стон, кто-то тяжело откинул руку во сне и брякнул цепями. Другой вздрогнул во сне и начал говорить; а дедушка на печи молится за всех «православных христиан», и слышно его мерное, тихое, протяжное:
– Господи Иисусе Христе, помилуй нас!..»
Весеннее утро. Арестанты строятся к выходу на работу. Надсмотрщик отделяет Достоевского и еще одного каторжника от колонны, направляет в кузницу… В кузнице Достоевский подходит к наковальне. Кузнецы оборачивают его спиной к себе, поднимают сзади его ногу, кладут на наковальню. Вся нога у щиколотки стерта кандалами до кости.
КУЗНЕЦЫ (друг другу). Заклепку-то, заклепку повороти перво-наперво… Бей теперь молотом…
Кузнец бьет, кандалы падают…
ДОСТОЕВСКИЙ (радостно). Экая славная минута!..
(Конец подтитрового фона)
СТЕПЬ. ВЕСЕННИЙ ДЕНЬДостоевский с группой ссыльных идет по степной дороге. Вот как это описано у самого Достоевского и других свидетелей:
«…надо мною сияло степное солнце, начиналась весна, а с ней совсем новая жизнь, конец каторги, свобода!..» (Достоевский.)
«…то там, то здесь чернели юрты киргизов, тянулись вереницы верблюдов…»
«Он шел по этапу пешком из Омского острога в Семипалатинск, к месту солдатской службы, но встретился им обоз, везший канаты, и они несколько сот верст проехали на этих канатах. Он говорил, что во всю жизнь не был так счастлив, как сидя на этих жестких канатах…»
«Я походил на больного, который начинает выздоравливать после долгой болезни и, быв у смерти, еще сильнее чувствует наслаждение жить… Надежды у меня было много. Я хотел жить…»
«…оборванный и полуголодный по этапу пришел Достоевский в Семипалатинск».
СЕМИПАЛАТИНСК, ПЛАЦ ПЕРЕД СОЛДАТСКИМИ КАЗАРМАМИ. МАРТОВСКИЙ ДЕНЬСемипалатинск – удручающее захолустье, затерянное в глухой киргизской степи, недалеко от китайской границы. Одноэтажные бревенчатые домишки на правом высоком берегу Иртыша, бесконечные заборы, на улице ни одного фонаря… Жителей 5–6 тысяч человек вместе с гарнизоном… Киргизы живут на левом берегу, большей частью в юртах. На севере лежит казацкая слобода, там сквер, сады, крепость. Здесь помещалось все военное: казармы линейного батальона, конная казачья артиллерия, все начальство, главная гауптвахта и тюрьма. Здесь же православная церковь, единственное каменное здание; большой меновой двор, куда сходились караваны верблюдов и вьючных лошадей; армейские казармы, госпиталь… Ни деревца, ни кустика, один сыпучий песок, поросший колючками…
Из казармы на плац выбегают солдаты, строятся повзводно.
Достоевский, выбежав последним, на ходу застегивает ремень и становится в строй. Шинель на нем перекошена, треуголка сбита.
