Юрий Арабов - Столкновение с бабочкой
Чхеидзе тяжело вздохнул.
– Тогда – к вашим… Но я, зная вашу моральную щепетильность, не посмел ранее предложить.
Значит, «наши» все-таки существуют в этом скверном городе. Тогда почему они не встретили меня сами, а доверили дело Гамлету от социал-демократической кухни? Всех разгоню. И «наших» – в первую очередь.
– Есть одно местечко… С отличным видом на Троицкий мост. Но я боюсь, оно смутит своей роскошью…
– Роскошное, говорите? – сразу заинтересовался Ленин.
– Бывший дворец царской любовницы, – объяснил Чхеидзе смущенно. – Вас даже неудобно туда вести.
– Гм!.. Мы к неудобствам привыкли. Нас сажали и пытали. Можно и во дворце. Мое единственное требование – условия для интеллектуального труда!..
Ленин запнулся. Он вспомнил, как его мать, при-ехавшая к нему в ссылку в Шушенское, заметила: «Эка вас разнесло!..» Она имела в виду прибавку в весе, которая произошла из-за парного молока и свежей зайчатины, которую клали в снег и могли там хранить до весны. Мороженого мяса Ильич не любил и предпочитал свежее, с кровью.
– Не знаю… Будут ли условия удовлетворительны… – пробормотал председатель Петросовета. – Впрочем, вы сами это решите.
Владимир Ильич вынул из кармана пальто лежалый леденец и вручил его мальчишке, который жался у ног матери.
– А шоколадная есть? – спросил тот, разворачивая конфету.
– Шоколадная мне самому нужна, – ответил Ленин.
Они спустились вниз по темной лестнице. Фонарь у дома не горел. Извозчик, который их привез, уже уехал.
– Можем пройтись пешком, – предложил Чхеидзе. – Здесь не очень далеко…
2
Особняк Матильды Кшесинской на Петроградской стороне был не особенно велик и назывался дворцом более чем условно. Ильич даже слегка разочаровался: какой же это дворец? Всего два этажа. Это скорее каменная дача в стиле модерн, но выстроенная почти в центре города. У самой хозяйки был еще дом в Стрельне, но революционеры обосновались именно здесь: до самого центра – рукой подать, перейди Троицкий мост – и ты окажешься близ Марсова поля. Хорошо. Можно будет наблюдать движение рабочих отрядов. А зачем наблюдать движение рабочих отрядов и куда они пойдут? Вероятно, на Зимний. Что с ним делать? Брать. Но если нет царя, то зачем его брать, чем и от кого?
– Николай отрекся? – спросил между делом Ленин, тревожно принюхиваясь к запаху, который шел из вестибюля особняка. Это был запах квашеной капусты, от которого Ильич отвык.
– Да разное говорят. Уехал на фронт и пропал.
– Не убежал ли к немцам?
– Всё возможно.
– Этого допустить нельзя. Он должен ответить за свои преступления.
– Конечно… Мы все ответим… – неопределенно пообещал Чхеидзе, занятый своими мыслями.
Окна первого этажа дворца ярко горели. Из вестибюля выскочил молодой солдат в одной гимнастерке и, расстегнув штаны, начал мочиться на мостовую. Людей он не видел, хотя глаза имел шалопутные, поведенные глаза, как говорят в Малороссии. От горячей мочи пошел пар.
Крупской стало нехорошо.
– Уберите отсюда этого циклопа! – произнесла она, задыхаясь.
– А что, в особняке нет уборной? – с интересом спросил Ленин.
– Уборная есть, но ее, по-видимому, сильно загадили, – пробормотал Николай Семенович, стесняясь. – Тот, кто чистоплотнее, предпочитает на мостовую…
– И нам ходить на мостовую? – спросил Ильич почти шутливо. Выдергать бы ему все волосы! – подумал он про Чхеидзе. – Лучшая парикмахерская машинка – гильотина. Это были мысли лысого человека, которому наплевали в душу.
– На мостовую ходить не нужно. Этот вопрос мы согласовали перед вашим приездом. Вы будете жить на втором этаже, где комитет РСДРП. Там люди культурные и с унитазом дружат.
– А эти кто?
– Шоферы. Из бронебойного дивизиона.
– Мне, возможно, понадобится машина, – сказал Ленин. – Но у меня должен быть не такой шофер. Чтоб не мочился при Наде.
– За последнее поручиться не могу.
С первого этажа неслись радостные крики. Не останавливаясь, Чхеидзе сразу пошел по широкой лестнице на второй, увлекая за собой возвратившихся эмигрантов.
Ленин тем не менее замедлил шаг, пытаясь разобраться в обстановке осиного гнезда революции. Стеклянная дверь, ведущая в зимний сад, была разбита. В самом саду между колонн стоял рояль Бехштейна из красного дерева. На поднятой крышке сушились чьи-то дырявые носки.
– Sic!.. – пробормотал Ильич, заметив, что ручки на дверях были вырваны с корнем. – Это царь ей всё подарил?
– Построила сама. На трудовые доходы, – с неохотой ответил Николай Семенович.
– На трудовые деньги дворцы не строят.
– А вы сами у нее спросите, – предложил меньшевик. – Матильда здесь часто бывает. Всё хочет узнать, по какому праву ее выселили…
Чхеидзе поймал себя на мысли, что начал уставать от брюзжания Ильича. Эмигрант хуже иностранца. Ни черта не понимает, пока сам ногой в дерьмо не наступит. Впрочем, и я тоже – эмигрант, и ничем не лучше.
– С Кшесинской разговаривать не хочу, – отмел предложение Ленин. – В балете не разбираюсь. А па-де-де ненавижу.
Как юрист он чувствовал себя не вполне. Большевики его не встретили и перепоручили все профессиональному оппортунисту. У них что, классовый мир? К тому же быть в украденном доме вопреки гражданским и уголовно-процессуальным идеалам… Нет! Одно утешало: в революционное время законы не действуют. Тем более в государстве переходного типа. Чтобы прийти к самоуправлению, нужно отвергнуть прежнее управление и чего-нибудь украсть.
– …Да они никогда не смогут сами собой управлять, – заметила Надя, будто прочитав его мысли.
Она имела в виду двух солдат, которые на их глазах резали бархатные гардины себе на портянки. Но Ильича расстроило не это. Он был озабочен тем, что никто не прореагировал на их приход. Люди вели себя так, будто были одни на целом свете, хотя и сбиты в кучу. Эта куча больше способствовала одичанию, чем одиночество.
– …Это ваша комната. Нравится? – спросил Чхеидзе.
Они стояли, по-видимому, в детской, посередине которой располагался большой деревянный конь с потерянным левым глазом.
– Как звали ребенка?
– Кажется, Володей…
– Тезка. От царя родила?
– А кто ж его знает.
– Но я не ребенок, – ответил Ленин. Совпадение имен показалось ему неприятным. – Ладно, – смирился он, любуясь видом из окна.
Детская располагалась на втором этаже и еще хранила в себе запах семейного очага.
– Но нельзя ли почистить ковер? Он весь заляпан чернилами!..
– Ваши товарищи много пишут, – объяснил Николай Семенович.
– А что пишут?..
– Разное, – уклонился Чхеидзе от ответа. – Всего не упомнишь.
Ерунду пишут, – пронеслось в голове Владимира Ильича, – ахинею и дичь. Недоучившиеся семинаристы… Что они могут написать? Вот я им напишу и озадачу!
Дверь в детскую отворилась. На пороге ее стоял человек в толстовке и с профессорской бородкой клинышком – то ли интеллигент, то ли рабочий. Не молодой и не старый. Как определить возраст у того же козла? Разве что по копытам.
– Махры не найдется? – спросил он, слегка блеющим голосом.
– Не курим, – ответил Чхеидзе.
– Вон отсюда! – сказал Ильич, потеряв терпение.
Вошедший незлобиво пожал плечами и ушел.
– Кто таков?
– Калинин Михаил Иванович. Рабочий и крестьянин одновременно.
– Не надо, – отмел объяснение Ленин. – У вас – всё одновременно. Революционер и вор. Шпион и царь. Козел и корова… Одновременно. И сразу!..
– Извините, Владимир Ильич, но других революционеров у меня для вас нет!.. – твердо сказал Николай Семенович.
– Это вы нас извините… Володя очень устал… Он не в себе, – подала робкий голос Надежда Константиновна.
– Все мы устали… А когда отдохнем?..
Чхеидзе стало обидно. Почти целый день он потратил на Ильича, пристраивая его в город, который норовил стать колыбелью новой революции. Но нож не входил в чехол – то ли он был слишком велик, то ли вместо ножа оказалась большая ложка. Приезжают тут всякие… Если ты эмигрант, то, значит, пуп земли. А куда этот пуп вдавить? Гостиницу ему нужно, вот что. Чтоб был кругом бархат, в крайнем случае плюш. И много клопов. «Англетер», к примеру. Но гостиницу социал-демократы, пусть ленинского пошиба, еще не взяли, не купили и не захватили. А зря. Гостиницу на одного Старика. Сидел бы там и руководил, чем может. А те, кто у Кшесинской, выполняли бы указания. Трудовые лошадки, плебс!
Поймав себя на мысли, что может наговорить гадостей, он в досаде махнул рукой и вышел вслед за Калининым.
Ленин тяжело вздохнул. Бросил пальто в продавленное кресло и, подойдя к деревянному коню, уселся на него.
– Вот так, Наденька… Будем играть в коммуну!
Деревянный конь оказался впору.
Про себя Ильич решил избавиться от Чхеидзе при первом удобном случае – за подобные унижения при теплой встрече. Пусть уезжает к себе в Грузию и там руководит. Чем может и что найдет…
