Дмитрий Вощинин - Солнце, сердце и любовь
Говорила она сухо. Он же понимал, что в действительности у нее были сложные отношения к нему. Просто она не могла и скорее не хотела раскрываться.
– Вы знаете, что это я делал искренне и даже, – он немного запнулся, – более того…
– Я знаю… Я все знаю…
– Что же вы знаете? – неожиданно для себя повысил он голос.
– Ну, – она запнулась, – Ваша искренность вся наружу.
– Вы так говорите, как будто осуждаете.
– Вовсе нет.
«Молодость всегда жестока и эгоистична», – подумал он.
Как будто поняв его мысли, она посмотрела на него с обожанием. От этого взгляда он почувствовал какое-то шевеление в глубине своей застоявшейся души.
«Как ему объяснить, что между счастьем и трагедией существует совсем тонкая грань», – холодно молчала Юлия.
Роман Григорьевич почувствовал вдруг этот холод, но наоборот как-то зажегся от этих светло-голубых глаз.
– Нет, не обманывайте меня… я чувствую…
Она же наоборот – опустила свои неповторимые глаза.
– Любое внимание поклонников лелеет женское сердце, – произнесла она и сразу почувствовала фальшь этой фразы.
– Пожалуй, – отвел глаза в сторону Роман Григорьевич.
Он не стал продолжать и повел разговор о текущих делах.
«Только из диалога становится понятным – есть ли любовь или нет…» – оправдывал он свою замкнутость.
Человеку невозможно что-то навязать со стороны, можно убеждать, но все равно он чувствует себя глубже и сравнивает все со своим мироощущением, своим богом внутри. Если же нет воли, нет и места сопротивлению.
Однажды пробки заставили Романа Григорьевича вместе с Юлией съехать на автотрассу. Резко пошел дождь. Встречные машины вихрем проносились мимо. Щетки едва успевали сбивать брызги дождя. Редкие лужи заставляли вздрагивать от неожиданных ударов воды о днище машины.
– Сто шестьдесят, – услышала он тревожный голос Юлии.
Он сбавил скорость.
– Вы сегодня какой-то напряженный.
Роман Григорьевич промолчал.
– О чем-то задумались?
– Да нет, ничего.
– Последнее время вы часто уходите в себя.
– Напротив… Мне хорошо… Я хочу тебя видеть, быть ближе…
Несколько минут ехали молча. Он винил себя за то, что неожиданно вырвалось «ты».
– Вот бы сейчас подъезжать к Москве… – неожиданно заговорил он, – …Там недалеко родительская дача… Могли бы заехать…
– Как ты себе представляешь, если я уеду на выходные от ребенка.
Юлия, поняв его, также произнесла «ты». Тепло этого слова заставило его встрепенуться.
– Можно поехать после работы вечером.
– В пробках мы проедем весь вечер.
– Можем вернуться утром прямо на работу.
– Я сплю дома.
– Извини, я грубо сказал.
– Да… грубо…
– Вы похожи на дьяволенка, – неожиданно выпалил он, переходя опять на «вы».
– Скорее… дьяволицу, – медленно вторила она.
– Я не хотел обидеть, – начал, было он, но Юлия прервала его:
– Да-да… странно, что вы это заметили… я, действительно, чувствую в себе что-то подобное…
– Что же?
– Сама не знаю… Не могу выразить, но чувствую…
– Выходит, чувствую и я.
– Ваш немодный романтизм виной тому, – улыбнулась она.
– …А вы знаете, что кого звали «Белой дьяволицей» в самое романтическое время в России.
– Нет… Да какое-мне дело до этого!
– Я в вас чувствую энергию необычной любви… Именно Зинаида Гиппиус, сподвижница и подруга Блока, обладала этим качеством.
– Возможно, – игриво улыбнулась она, – Вы удивительный пессимист.
– Поймите меня… Не от хорошей жизни.
– Я все знаю и вижу, но не могу… вы поймите меня тоже.
– Интересно, что же для вас я?
– Мужчина никогда до конца не поймет женщину… Да-да… Каждое внимание, каждое ухаживание, каждая любовь вселяет силу и уверенность в женское сердце… В любви мы перерождаемся… Мы себе неподвластны… Вы понимаете?
– Не знаю…
– Для романтиков любовь вечна, а для меня… скоротечна… Всего лишь миг…
Погода за окном продолжала портиться. Ветер крепчал.
Облака летели стремительно, оставляя за собой рваные дыры и немыслимые узоры. Казалось, что земля внимает и радуется, как власть непобедимого ветра властвует и побеждает.
Стрелка спидометра опять поползла вправо. Этот разговор на грани разгула стихии снова сблизил их. Роман держал руки на руле и смотрел на дорогу, а она сидела справа и прятала неуверенный взгляд.
Она не скрывала, что ей было интересно с ним, и даже приятен его старомодный романтизм, свободные оригинальные мысли об окружающем, разговоры о поэзии, музыке.
– «Может, я немного увлеклась?» – услышала она свои раздумья.
Она опять испуганно посмотрела на спидометр.
– Вам пора участвовать в «Формуле-1», – услышал он вновь ее голос и привычное «вы».
Он отпустил педаль газа.
– А тебе не хочется самой сесть за руль? – неожиданно для себя выпалил он, опять упирая на «ты».
– Нет… сейчас не хочется…
– Мне всегда хочется ощущать скорость вместе с… – он немного замялся.
– Да вместе… приятно, – перебила холодно она.
Юлия часто теперь сидела одна в импровизированном кабинете Романа Григорьевича. И ему было теперь трудно запросто войти к ней.
Но его несказанно влекло, и что-то сверху заставляло войти.
Увидев ровный почти равнодушный взгляд, он искал настойчивую малейшую зацепку для отвлеченного от работы разговора.
– Вам покажется странным, но ноги меня сами несут к вам.
– Странные ноги…
– Я сейчас больше вижу много странного в себе сам.
Молчаливый вопросительный взгляд Романа Григорьевича все-таки проявлял интерес в ее глазах.
– Не то, чтобы совсем странно… просто небольшой комплекс… – отвечала она, имея в виду разницу почти в тридцать лет.
Он напрягся и ждал, не понимая чего. Ему был не совсем понятен смысл этих слов в устах этой колдуньи, которая заворожила своим взглядом.
– Вы, Роман, – она немного запнулась, – Вы из другого, ушедшего времени… Как бы вам объяснить… Я не могу объяснить себе любовь… А вот порыв был… своей романтикой вы ее зажгли…
Роман Григорьевич впился глазами в Юлию.
Она сухо продолжала:
– Но вся эта романтика яйца выеденного не стоит…
Он не стал продолжать и настаивать на чем-либо. Это было глупо и неуместно.
Он продолжал ее видеть каждый день. Это было приятно и доставляло радость. Встречаясь взглядом, он все-таки видел надежду. При встрече ее глаза на мгновение теряли будничную скуку и светились неподдельным интересом.
– Я очень рад Вас видеть, – сказал он однажды в порыве.
– Я тоже, – качнула она красивой головкой, – Не рекомендую принимать все так близко к сердцу… К сожалению, не всегда бывает в жизни так, как мы этого хотим.
12
«Любовь беспощадна, как смерть… И эта жертва неотъемлема от жизни…» – говорил себе Роман Григорьевич перед самым отъездом.
Ему захотелось сделать Юлии подарок.
«Дорогой может скомпрометировать, а мелочи всегда раздражают», – рассуждал он.
Он подумал об оригинальных египетских сувенирах, естественно, с художественной оригинальностью.
«Что же можно подобрать? Пожалуй, какую-нибудь брошку или браслет…»
Роман Григорьевич долго выбирал браслет в форме змейки… тонкий, изящный… То, что он был не очень дорогой, сначала его остановило. Но, взглянув на него внимательно, он с удовольствием оценил дизайн и привлекательность.
«Славно. Все-таки романтика искусства не так уж вредна…» – заключил он.
Он подобрал в других магазинах еще несколько вещей, которые, по его мнению, могли ей понравиться.
Буквально за день до отъезда он подошел к Юлии, когда в офисе никого не было:
– Я хотел бы отметить свой отъезд небольшим подарком.
Юлия нежно посмотрела на него. Он протянул ей браслет.
– Спасибо… Какой красивый… Интересная змейка, – отреагировала она.
– Я помню… как в первый день она вас привлекла, – напомнил он.
Юлия молча и с восхищением рассматривала браслет.
– Я приготовил еще… кое-что, – он пошел к столу, чтобы достать другие подарки.
– Нет нет, Роман…Григорьевич, больше ничего не надо… Не обижайтесь… я ничего не возьму.
Чтобы сгладить замешательство, он произнес:
– Подарки… всегда приятно не только вручать, но и выбирать для близкого человека…
– Знаю, – отреагировала она, но браслет не надела.
Роман Григорьевич с надеждой посмотрел на Юлию, а она опустила глаза:
– Вы настоящий и близкий… друг для меня…
Он потух, но неожиданно у него вырвалась фраза Гиппиус из девятнадцатого века:
– Дружба всегда лунная… и только любовь солнечная.
Юлия молчала.
Вечером он решил подарить ей свои стихи. В голове сразу родились рифмы:
Соцветье юности и красоты —
Как синь-вода, волшебная дорога.
В них искушенья лепестки,
Незримой истины тревога.
К ней манит ароматный мед исканий
Печалей жалящий укус
И терпкое вино желаний,
Сомнений и раздумий горький вкус.
Роман Григорьевич прочитал, ему понравилось, и он добавил:
