Лев Брандт - Пират (сборник)
– Смотри ты у меня, отец дьякон. Я тебе поору, – пригрозил он, засыпая Браслету корм.
С Рыбкиным Браслету стало спокойнее и веселее. Старик устроился на попонах и скоро заснул. Браслет долго хрустел сеном и, поглядывая на Рыбкина, медленно кивал головой.
* * *Две недели Рыбкин и Браслет прятались в маленьком дощатом сарае. Большой, шумный двор с рядом конюшен опустел и вымер. Первые дни еще заходили несколько раз незнакомые люди, осматривали пустые конюшни и разговаривали с Рыбкиным. Дощатый сарайчик их не интересовал. Потом посещения прекратились. По ночам, ежась под попоной от холода, Браслет слышал, как рядом отбивали мелкую дробь зубы Рыбкина.
После одной очень холодной ночи Рыбкин исчез на полдня. Вернувшись, он взял молоток, гвозди, сверток колючей проволоки и наглухо забаррикадировал ворота с улицы.
Вечером Рыбкин перевел Браслета в конюшню. Браслет соскучился по лошадям и теплому деннику. Он рванулся вперед и влетел в конюшню, но в коридоре разом остановился и громко потянул воздух. Пахло прелой соломой, мышами, затхлостью. Терпкий запах лошадиного пота исчез. Двери всех денников были открыты, непривычная пустота и тишина в знакомой конюшне пугала и настораживала. Браслет прижал уши и, осторожно, ступая, подобрался к первому открытому деннику, готовый каждую минуту к бою. Грозно хрипя, он обходил денник за денником. Но денники стояли пустые. Напрасно он долго хрипел перед каждой открытой дверью и бил об пол копытами. Вызов принять было некому. Только из его денника проковыляла огромная лохматая крыса, недовольная, что нарушили ее покой. По-хозяйски, не спеша, она шествовала по коридору, волоча по земле большой, раздувшийся живот. Маленькие крысиные глазки смотрели на Браслета насмешливо и зло. Доковыляв до конца коридора, она с трудом протиснулась в свежую нору.
Жеребец обнюхал свой денник и повернулся к стоящему у входа Рыбкину, словно спрашивая, что это значит.
Сморщенный, маленький Рыбкин за эти две недели как будто стал еще меньше. Шапка, пиджак, сапоги – все казалось на нем не по росту велико и давило к земле. Маленькие, слезящиеся глазки были тусклы. Браслет ласково ткнул Рыбкина носом в плечо. Старик очнулся, погладил лошадь и вдруг, весело улыбнувшись, сказал:
– Ну, вот и вернулись.
Потом хитро подмигнул Браслету и достал из кармана штанов большой старинный кошелек с секретом. Из кошелька он вытащил вчетверо сложенную бумажку и, бережно развернув, медленно, с чувством прочел вслух. В бумажке говорилось, что гражданин Рыбкин назначается комендантом и ему поручается охрана двора и пустых беговых конюшен. В конце бумажки разместились две размашистые подписи и круглая лиловая печать.
Скоро в конюшне закипела работа. Менялась подстилка, мелся пол, снималась с потолка и стен паутина. С этого дня старик как будто ожил и помолодел. Ходил он молодцевато, по-военному, похлопывая валенками. Один раз даже попытался закрутить кверху усы, но безуспешно. Старый тулуп его изорвался окончательно, и Рыбкину пришлось надеть новый праздничный казакин, купленный два года назад на деньги, полученные от Лысухина. На заколоченные ворота он прибил кусок фанеры с надписью:
ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ
Комендант Рыбкин
Против денника Браслета в коридоре стоял большой пустой ларь. Рыбкин перетащил из сарайчика и ссыпал в него весь запас овса. Сверху он покрыл ларь попоной и устроил себе очень хорошее, мягкое ложе. Ларь был почти полон, и ложе Рыбкина торчало сверху, как гнездо гигантской птицы. Он совсем переселился в конюшню и перенес туда все несложное свое имущество.
С Браслетом он старался не расставаться даже на час. На ночь он забирался в ларь, набросив сверху на себя полдесятка попон.
Отпугивала ли грозная надпись, или просто никого не интересовали владения коменданта Рыбкина, но за все время ни один человек не попытался проникнуть в пустые заколоченные конюшни. И если бы кто-нибудь и вздумал забраться поздно вечером в пустынный двор, он увидел бы странное зрелище. В темноте на длинной корде носился по кругу крупный гнедой жеребец. В центре круга стоял маленький человечек, похожий на гнома. Человечек щелкал языком и помахивал хлыстиком. Жеребец, далеко выбрасывая ноги, бесшумно плыл над поверхностью. Копыта, ударяясь о землю, производили слабый, едва слышный звук.
Город в эти годы замирал с наступлением темноты. После девяти на неосвещенных улицах редко можно было встретить человека.
Когда стихали последние шумы, старик выводил жеребца на проминку.
Из предосторожности на копыта Браслета надевались войлочные башмаки, сшитые Рыбкиным из старых валенок. Башмаки заглушали шум подков.
Рыбкин тренировал Браслета ежедневно. Жеребец был в хорошем состоянии, овса и сена он получал теперь мало, но все же достаточно, чтобы не похудеть при легкой работе. Сильная мускулатура его поддерживалась ежедневным легким тренингом.
Так прошло два месяца. За это время ложе Рыбкина, торчавшее сверху ларя как гнездо аиста, постепенно и незаметно стало уходить вглубь. Теперь Браслет в своем деннике должен был опускать голову, чтобы увидеть лежащего напротив Рыбкина. День за днем ларь словно засасывал старика, и чем глубже уходил старик вниз, тем холоднее и суше делалось у него лицо. Рыбкин уменьшил ежедневную порцию овса, и Браслет заметно спал с тела. Овса он теперь получал очень мало, сена тоже не вволю. Рыбкин изменил рабочий режим. По вечерам уже не было широкого маха, а только тихий и недолгий трот.
К концу третьего месяца Рыбкин спал почти на дне. Браслет получал теперь только раз в день овес и немного сена, но была какая-то черта, ниже которой старик боялся опускаться. Дойдя до нее, он задавал Браслету скудный корм и надолго уходил из конюшни.
Вечером он возвращался усталый, но с мешком за плечами. Он долго кряхтел и возился у ларя, и Браслет, замирая, слушал, как, пересыпаясь из мешка в ларь, шелестел овес.
В эти дни он получал добавочную порцию, а ложе Рыбкина поднималось на несколько сантиметров вверх.
Постепенно исчезли из конюшни уздечки, недоуздки, попоны, удила, седелки. Больше обменять на овес было нечего, и Рыбкин дошел до дна.
Он спал теперь на голой соломе, покрываясь своим единственным синим казакином. Спасаясь от холода, он на ночь захлопывал крышку ларя и лежал как в гробу.
По ночам голодные, лохматые крысы устраивали вокруг него дикий шабаш. Они шумно грызли ларь, пытаясь урвать что-нибудь из драгоценного корма.
Браслету постоянно хотелось есть. Он уже не кружился по деннику, а уныло стоял у решетки, следя голодными, блестящими глазами за каждым движением Рыбкина. Рыбкин сновал по конюшне, как лунатик. Он раз десять в день мел пол, снимал паутину, чистил пустые денники, все время зябко поеживаясь от холода, и шевелил усами.
Теперь усы часто останавливались на полдороге. Рыбкин застывал на месте и долго стоял, уставившись в одну точку. Потом усы медленно сходили с места и ползли дальше. Рыбкин встряхивал головой и продолжал свой путь.
* * *Было совсем темно. Рыбкин давно перестал зажигать на ночь фонарь. Электричество не горело. Браслет стоял у решетки дверей и не отрываясь глядел на ларь. Сегодня ему особенно хотелось есть. Он уже часа два не спускал глаз с заветной крышки. В эту ночь в конюшне стояла необыкновенная тишина. Не было слышно шумной крысиной, возни, писка и стука. Крысы исчезли. За всю ночь Браслет не видел ни одной.
Наконец настал час кормежки. Рыбкин не пошевелился. Браслет беспокойно заржал и сразу же виновато отошел в глубь денника. Прошел еще час и еще час. Голод мучил нестерпимо. Время от времени Браслет жалобно и тревожно ржал, но даже слабого шороха не слышалось в ответ.
И только когда совсем рассвело, тихо открылась крышка и Рыбкин не спеша вылез наружу.
Браслет заплясал на месте и, тыкая носом в решетку, тянулся к старику.
Рыбкин даже не взглянул на него. Он прошел мимо и вернулся с ведром воды.
От воды Браслет отказался. Он хотел есть, а не пить. Браслет тряс головой и громко стучал об пол копытом, поторапливая старика.
Рыбкин ушел и пропал. Браслет волчком кружился по деннику, не в силах ждать на одном месте.
Но вот зашаркали подошвы – казалось, что Рыбкин совсем не поднимает ног и волочит их далеко позади.
Браслет обрадовался и загарцевал на месте. Он хорошо знал, что такая походка обозначает тяжелую ношу. Браслет так давно не ел вволю. Но старик тянулся медленно-медленно.
Наконец он показался в дверях. У Браслета от удивления отвисла губа. Рыбкин шел с пустыми руками. Только под мышкой торчал маленький пучок сена-трухи.
Браслет громко и возмущенно заржал, требуя объяснения. Сегодня первый день за все эти месяцы, когда Браслету разрешалось громко ржать.
Рыбкин бросил сено в денник и пошел прочь, даже не закрыв за собой дверь.
Браслет все еще надеялся и ждал.
