Владислав Князев - Русская комедия (сборник)
– О, Волга-матушка! – воззвало ее доверенное лицо в болотных сапогах. – Твои верные сыны думают великую думу о времени и о себе. Открой им на этот предмет особую истину.
В зале воцарилась мертвая тишина. Даже реактивные истребители, то бишь колдыбанские мухи, замерли буквально на лету.
– Чу! – поднял вверх свой жезл-багор доморощенный оракул. – Волга-матушка речет. Слушайте, затаив дыхание!
Древние эллины на нашем месте укатились бы под стол. Современные москвичи – закатили бы под стол удивительного оратора. Мы не сделали ни того, ни другого только потому, что нам было крайне любопытно, что же нам хочет поведать матушка Волга.
– Волга-матушка речет, – объявил докладчик, – что начало спасения эпохи должно быть положено на Самарской Луке. Ибо только ее верные сыны-колдыбанцы способны, как и она, Волга, на такой лихой и бескорыстный подвиг, от которого ахнут современники. Ахнут и последуют их вдохновляющему примеру. Сначала – весь Колдыбан, за ним – все Среднее Поволжье. Потом Урал, Сибирь, Дальний Восток. Наконец и Москва спохватится и вернется на правильный путь. А тогда уж и весь мир, все нынешнее поколение воспрянет от тяжкого сна безвременья, от его пустоты, мелочности, обыденности…
– Вам, удалые земляки, выпала честь стать легендарными героями века! – воскликнул ходатай и заступник эпохи. – Вот какую удивительную истину открывает нам матушка Волга. Благодарные современники и восхищенные потомки назовут ее Особой Колдыбанской Истиной. Все три слова – с большой буквы. Поздравляю вас!
Вот так, читатель. Ты еще раз убедился, что на Самарской Луке даже ночной сторож-совместитель умеет под настроение загнуть так, что сама большая наука не знает, куда выплывать. Разве что только к барной стойке.
И если бы наш вдохновенный выступальщик призвал спасать эпоху после первого стакана, мы, естественно, гаркнули бы без всяких сомнений: «Как пить дать!» Случись это между вторым и третьим стаканом, мы с интересом вопросили бы: «А как дать пить?»
Но Хлюпиков взялся бить в набат после третьего стакана. Когда истинным колдыбанцам уже не до истины. Поэтому мы дружно поднялись и «закруглили» эпохальную проблему с известным колдыбанским тактом:
– Спасибо за интересную информацию, Еремей Васильевич. Передайте Волге-матушке, что мы очень тронуты ее доверием, но… здесь и сейчас наше время вышло.
И дружно разошлись по домам…
Но на этот раз, здесь и сейчас, был как раз момент истины. Барная стойка властно звала нас к себе. Перед нами стояло живое диво, которого еще не видел свет. Мы вспомнили, как однажды оно вещало нам, что время ждет новых героев. Нелепо упускать счастливый случай, если его посылает сама судьба.
– Прошу всех встать! – рявкнул Самосудов.
Зал дружно отсалютовал стульями и табуретками, и старший лейтенант колдыбанской милиции, отдав по-военному честь гражданину с юпитером во лбу, четко, как на плацу, рапортовал:
– Товарищ волжский Геракл номер один! Разрешите доложить. Рота ваших соратников, тире волжских Гераклов под номерами два, три, четыре и так далее, всего в количестве ста единиц выстроена и готова торжественно приветствовать вас.
– Приветствуем! – заорала рота Гераклов-резервистов.
– Поздравляем!
– Здравия желаем!
При каждом слове в его адрес растерянный Хлюпиков дергался, как будто его расстреливали в упор.
– Но я… инвалид! – выкрикнул бедняга. – Мне запрещены всякие физические и умственные нагрузки.
– Подумаешь, проблема! – возражали мы. – Всё за вас будут делать сто замов. Вам придется исполнять только представительскую функцию и принять на себя сладкое бремя нашей общей славы. Стойте, как монумент на пьедестале, – вот и вся ваша работа. Можете даже лежать на диване. Тоже как монумент.
– Но мне… в сентябре надо ехать на курорт в Ессентуки, – пропищал болезный. – У меня дача запущенная. Мне вообще некогда.
– Тоже хорошо! – заверили мы. – Значит, вы будете исполнять обязанности героя временно. Месяц. А то и неделю. Может, даже всего пять минут. И не надо оформлять на вас медицинский полис, делать отчисления в пенсионный фонд. Даже без трудовой книжки обойдемся.
– Но у меня фамилия… совсем не героическая! – всхлипнула жертва удивительного колдыбанского почина. – Хлюпиков не может быть славным героем.
– Совсем отлично! – обрадовались мы. – Значит, дадим вам геройский псевдоним. Жигуль Волгович. Или Вольга Жигулевич. Нет, не так. С Самарской Луки – значит, Лука Самарыч.
– Но я… – предпринял было последнюю попытку дезертировать из сонма великих героев сторож-инвалид.
– На пьедестал! – рявкнул хор вторых Гераклов.
Сильные руки подхватили своего вожака, атамана, главаря, предводителя, а по-английски, по-китайски, по-индейски – лидера, шефа, бонзу, вождя племени и т. п. Подхватили и водрузили на старый допотопный табурет.
– Вот он, наш новый колдыбанский супергерой! – возгласил флагманский квартет. – Бесстрашный и благородный спасатель обездоленной эпохи. Без пяти минут легендарный.
– Как пить дать! – возликовал зал. Все ринулись к барной стойке.
– Нет-нет-нет! – истошно завопил Подстаканников. – Это же балаган! Здесь нет Луки Самарыча! Это Еремей Васильевич!
– Я налью вам ваш третий стакан. В долг. До получки. До премии. До скончания веков.
– Вы же умрете, если не выпьете! Пейте на здоровье. Но…
– Просто так. От нечего делать. Не надо безумствовать. Хватит. Остановитесь!
Если откровенно, то, возможно, и надо было остановиться. Москвичи, эллины и даже олимпийские боги остановились бы. И выпили бы просто так. Тем более в долг до скончания веков.
Но… в нас вдруг заговорила кровь предков. Наши деды и прадеды никогда не поднимали третий стакан «от нечего делать». И уж тем более – в знак капитуляции. Третий стакан для истинных колдыбанцев – свидетельство их очередной удивительной победы. И если мы нарушим эту традицию, уйдем от нашей барной стойки (она же – источник истины), как простые бездельники-собутыльники, если мы сдадим нашу удивительную потомственную игру, то что скажут о нас внуки и правнуки?
К тому же на Самарской Луке (ты помнишь, читатель?) верят на слово. В первую очередь самим себе. Мы сказали: вот герой. Значит, это герой. Мы верили в это уже на сто процентов. А может, и на тысячу.
– Здесь и сейчас нет Еремея Васильевича. Здесь и сейчас – Лука Самарыч!
Трудно восстановить, кто произнес эти слова. Может быть, все разом. Но совершенно точно, что вслед за тем грозный милицейский офицер Самосудов расстегнул кобуру и решительным жестом выхватил… Нет, конечно же, не пистолет, которого там сроду не было. Не пистолет, но куда более грозное оружие. В данном случае – десятирублевую купюру. Затертую десятку, которая хранилась в таком удивительном тайнике, очевидно, на самый черный день или же на самый светлый праздник. Затем Самосудов снял и положил на «пьедестал» милицейскую фуражку, одновременно опустив в нее свой заветный капитал.
– Здесь и сейчас – Лука Самарыч! – подтвердил гроза женского отделения бани № 1 Безмочалкин.
Он вынул из своей элегантной сумочки шикарный седовласый парик, который всегда надевал перед входом в женскую помывку, а из парика вытащил свой энзэ. Купюра Безмочалкина была новенькой до хруста. Видать, предназначалась для соблазнения прекрасных купальщиц.
Производитель педагогического брака Молекулов держал заначку в своем противорадикулитном поясе из собачьей шерсти, и потому от его приношения за версту несло и овчаркой, и пуделем, и дворнягой.
У пропагандиста ломоносовских и ньютоновских научных задов Профанова клад находился, естественно, под пяткой, конкретно – под стельками ботинок. Причем это хранилище было оборудовано так давно, что уже побывало в ремонте, и ничего не ведающий сапожник приколотил купюру в нескольких местах к подметке.
И вот милицейская фуражка, в которой гордо лежат трешницы, пятерки, десятки и даже одна полусотня, торжественно водружается на барную стойку, прямо перед носом нигилиста в седьмом поколении Подстаканникова.
Изумленно взирает на нее нигилист. Неужто сбылась вековая мечта колдыбанских буфетчиков, неужто завсегдатаи «Утеса» выпьют третий стакан не в долг, а на свои?
– Внуки и правнуки, бармены в восьмом и девятом поколениях, не поверят, – бормочет Подстаканников. – Я должен сохранить это вещественное доказательство для потомков.
Он вытрясает содержимое милицейской фуражки в сейф и торопливо захлопывает его, будто прячет подвески французской королевы. Затем Подстаканников оборачивается к барной стойке. Впервые рука нашего бармена дрожит от волнения. Тем не менее истинный напиток он разливает в край, не пролив ни одной капли.
– В этом мире, Юрий Цезаревич, – многозначительно молвил флагманский столик, – всё – балаган. Но… балаган балагану – рознь. Здесь и сейчас – наш балаган.
