Надежда Нелидова - Ты + я
По вечерам, убрав со стола тихо и бесшумно, как всё она делала, Соня садилась слушать, что Лёвушка сотворил за день.
Несомненно, в будущих учебниках литературы в разделе «Классики начала XXI века» студенты и школяры будут читать под Лёвушкиным изрисованным (участь всех добропорядочных классиков) усами, бородой и очками портретом: «При жизни был гоним, не признан, не понят и затравлен. Умер в нищете и забвении». Такую же эпитафию выбьют золотом на гранитном памятнике на Новодевичьем или, на худой конец, Ваганьковском кладбище.
Издательства и редакции, которые Лёвушка коврово бомбардировал текстами в бумажном и электронном вариантах, дружно их отвергали. Что понятно: литературного корыта на всех не хватало. Пробившиеся, допущенные к корыту свинтусы громко чавкали, время от времени поднимая замурзанные довольные рыльца. Сытенькими блестящими глазками счастливчики равнодушно оглядывали менее удачливых собратьев – и снова самозабвенно погружали рыльца в литературное корыто.
Сначала Лёвушка сомневался, поймёт ли Соня его труды? Но она так ждала этого часа, так готовилась, тщательно мыла руки и с сияющим лицом садилась, как ученица, прилежно складывая руки на коленях: «Я вся внимание!»
По правде говоря, Соня мало, практически ничего не понимала из того, о чём завывал, каменея лицом и стекленея глазами, Лёвушка. И чем больше не понимала, тем с большим благоговением слушала. В тёмных лабиринтах её фантазий Лёвушкины слова и обороты замысловато распускались, сказочно расцветали диковинными цветами и порхали невиданными птицами, вспыхивали чудесными огнями, то разрастались до размеров джинна, то уменьшались, как мерцающие светила в ночном небе.
Лёвушка замёрз, ожидая Соню у гипермаркета. Вчера она тоже задержалась и весь вечер была молчалива и сосредоточена. Сквозь стеклянные раздвижные двери увидел хозяйски, вразвалку шагавшего впереди Сони смуглого горбоносого человека в кожаной куртке. Он перекинулся с девушкой парой слов на своём языке. Поверх поднятого воротника зацепил взглядом Лёвушку – будто поддел блеснувшим лезвием ножа – и стремительно, мягко ушёл.
Дома Лёвушка приступил к допросу.
– Кто это?
– Это человек из моей деревни, – тихо объяснила Соня. – Он сообщил, что меня давно разыскивает троюродный дядя. Он хочет помочь моей семье. Мои сёстры и племянники очень плохо живут, умирают от голода. Дядя очень богатый и уважаемый человек.
– Что?! А наша свадьба и обручение?! Ты у них будешь ниже плинтуса, какая-нибудь десятая жена в гареме этого старикашки… Будешь спать с ослами в сарае. Ты ведь родилась и жила среди русских, значит нечистая, грязная…
– Джалябка, – подсказала, грустно улыбнувшись, Соня. – «Джаляб» по-нашему – нехорошая женщина. Дядя обязательно хочет девушку, чтобы хорошо знала русский язык.
Напрасно Лёвушка кричал, что из неё сделают живой контейнер для перевозки наркотиков. Или шпионку, или, того хуже, зомбируют и наденут пояс шахидки… Она только мило, рассеянно улыбалась в ответ.
И всё-таки он уговорил и заставил поклясться, что Соня останется. А сёстрам они будут помогать, и даже (Лёвушка землю носом взроет – найдёт знакомых в миграционной службе) всех перевезут сюда и сделают российское гражданство.
Когда Лёвушка, выкричавшись, с мигренью лежал на диване, Соня меняла мокрые полотенца на его голове, гладила по лицу и говорила, какой он хороший. И разрешила ему тронуть губами голубоватого паучка под ключицей – как он и думал, кожа оказалась нежная и прохладная.
Утром Соня ушла на смену. Лёвушка позавтракал и стал раскладывать на столе рукописи. Что-то упало, покатилось по полу. Кольцо. Рванул к дверям, сдёрнул с вешалки пальто… И понуро вернулся. Он сидел на полу и то катал золотой ободок на ладони, то прикладывал к прищуренному глазу, будто пытался что-то разглядеть в сияющем золотистом оконце.
Задрав ноги в сальных шлёпанцах, Лёвушка поглощал свой универсальный утренний бутерброд. По телевизору показывали визит высоких гостей из соседнего южного государства. Шествовали государственные мужи и живые нефтяные качалки – пузатые, с жирными щёлочками глаз, с жёсткими голубоватыми бобриками волос. На фоне угольно-чёрных пиджаков и лаковых авто выделялась тонкая фигурка в белом костюме. Мелькнули крупным планом строгие сливовые глаза, тяжёлый узел синих волос, бриллиантовые «гвоздики» в маленьких ушках. Лёвушка чуть с продавленного кресла не свалился: «Соня! Сундук!»
Пузатый старик тронул пухлой жёлтой рукой лёгкий локоток – молодая женщина со сливовыми глазами, улыбаясь, на шатких шпильках последовала за ним и скрылась за зеркальными вращающимися дверями – навсегда.
Хотя Лёвушка мог обознаться.
ЦВЕТОЧНИЦА И ПОЭТ
Подвал – неподходящее место для цветов. Хозяйка цветочного магазина это отлично понимала и до осени торопилась перебраться в новое, спешно строящееся помещение. Участок – мечта: центр города, напротив загс, слева подземный переход, справа остановка. Как добывала участок, вспоминать не хочется. Жива осталась – уже удача.
Магазин будет в стиле модерн: стеклянный куб на бетонной изящной (насколько это возможно для бетона) подставке. Только вообразите: в трескучие морозы или в осеннюю слякоть, среди нахохленных прохожих – тёплый прозрачный, светящийся изнутри ларец. Буйство красок и цветов, в стекло упирается жирная тропическая зелень, витают свежие тонкие – тоньше французских – ароматы…
Ну а пока – арендованный за копейки подвал, цветы по бросовой цене – лишь бы в подвальных сумерках не зачахли, не потеряли товарный вид, быстрее раскупались. У Ани да не купят… Тьфу-тьфу, повезло с продавщицей, студенткой-заочницей биологического факультета. Это была ещё одна удача владелицы цветочного магазина, которую она держала в большой тайне: не дай бог, девчонка о себе возомнит. Приходилось держать в чёрном теле и хаять перед конкурентками, чтобы к себе не переманили.
Аня и не подозревала о кипящих вокруг неё подковёрных страстях. Никогда не увидеть её было праздной, зевающей за прилавком, вяжущей, читающей книжку – всё-то хлопотала как пчёлка. Клеила блестящие коробочки, плела подарочные корзины, мастерила кашпо, подбирала композиции: в букетах, на лозе, на багетах…
Предусмотрительная хозяйка цветочного магазина заказала к новоселью рекламу в газету:
– Продавец Анюта вам всё расскажет.
Я не сразу нашла Аню в её царстве: примостилась под разлапистым, опутанным воздушными корнями растением-монстром – маленькая бесцветная никакая блондиночка. Оставив работу – закручивала ленточки серпантина – предложила провести экскурсию. Я силой воображения из мрачного подвала должна была нарисовать будущий стеклянно-цветочный рай, напоённый эфиром и амброй, без которого непонятно как до сих пор прозябал город…
– Чёрная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви… А жёлтые тюльпаны, как известно – вестники разлуки? («Что вы, жёлтый цвет оболган! Напротив, он символизирует солнце, тепло, добро. Чёрный цвет – это, скорее, сильная страсть…»)
– Как продлить коротенькую жизнь цветов? Ну, скажем, роз… («Роза, как и полагается царице цветов, – утончённое, капризное, нервное растение. Реагирует на тепло, холод, сквозняк, духоту, прямые солнечные лучи, соседство других цветов, на резкие запахи… И т. д.»)
Проводя ликбез по цветоводству, Аня успевала опрыскивать растения из пульверизатора, подбрасывать в горшки крупинки цветочного корма, прищипывать отростки, ворошить грабельками почву.
Всё это время не иссякал поток покупателей. Ушёл жених – почему-то на цыпочках, уносил в далеко вытянутой руке, точно боясь разбить, букет для невесты: воздушную гипсофилу, которая, как фатой, жемчужной россыпью окутывала невинно потупленные головки белых лилий. Юбиляршин муж выбрал похожий на пухлый снежный ком дельфиниум, в обрамлении тяжёлых георгинов. Мужчина средних лет долго нервно теребил кошелёк, потом попросил ровно 36 роз – к 36-летию любимой. Денег не хватило, пришлось разбавлять выбраковкой: стоящими в ведре с водой слегка увядшими цветами.
– Колька, паразит, – донёсся сверху, от двери женский голос, – где ты там провалился?!
Мужчина пробормотал:
– Спрячьте… Вечером заберу – это для другой.
– И любовь, видно, бывает ущербная. Бракованная – как эти розы, – предположила я.
– Мы не обсуждаем клиентов, – дипломатично сказала Аня. – Хотя, это правда, человек гораздо ближе к растениям, чем к животным… И когда говорят: прирос корнями к родной земле – это не преувеличение. Все мы немножко растения. Вот, – она подвела меня к густо разросшемуся тёмно-зелёному кусту, занимавшему целый угол, – это спатифиллум. Видите: один лист лёг на соседний, нежно обнял. И – заслонил от солнца, не даёт дышать. Разве не бывает так у людей? Вот я тебя, эгоист, – она приподняла тяжёлый, будто лакированный бороздчатый лист, подвязала «эгоиста» верёвочкой, чтобы освободить слабого соседа.
