Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том восьмой. Прощеное воскресенье
– Напоила ты меня, Ксень, ой, сичас писни спивать стану! – Александра ласково обняла Ксению за плечи. – Ты молодец, сильная женщина!
– Какая там сильная! Дети заснут, а я реву – подушка промокает… – Ксения вдруг прижалась к груди Александры и заплакала, как маленькая, беззащитная девочка.
– Поплачь, миленькая, поплачь, и я с тобой! – Александра крепче обняла Ксению, стала гладить ее по русоволосой голове, по плечам, и слезы набежали ей на глаза и застили ближние и дальние могилки, траву, орешник, светлое небо в перистых облаках.
– Привет, морская пехота!
Сквозь слезы, стоявшие в глазах, Александра не увидела, кто окликает, но по голосу вспомнила, что это шофер, подвозивший ее от станции Семеновка к поселку.
– А-а, плачете? Ну поплачьте, не буду мешать. – И говоривший отошел куда-то в глубь кладбища, с шумом раздвигая на своем пути заросли орешника.
– Это Петя, – всхлипывая, сказала Ксения. – Он и лавочку мне вкопал, и столик. У него здесь рядом мать и сестра лежат. – Ксения вытерла косынкой мокрое от слез лицо. Глаза ее покраснели, нос припух. – Он часто сюда приходит своих проведать, – уважительно сказала она о Петре. – Жаль, того гада не укокошил вовремя. – В заплаканных глазах Ксении мелькнул даже не злой, а беспощадный огонек.
Александре стало не по себе.
– О ком ты так, Ксень? Грех ведь!
– Ничего не грех. Этот гад, Витя-фельдшер, и на Семечкина написал донос, и на Алешу, и на Воробья. Мне точно известно, он сам сказал. Встретил меня, гад, на улице и сказал: «Смотри, Половинкина, следующей тебя отправлю с сосунками». Как у меня молоко не перегорело – чудо чудное! Сам бог за детей заступился, не иначе! Алексей этого Витю от смерти спас, Семечкин и назначил Алешу фельдшером на время Витиной болезни, а потом хотел сделать врачом… Он бы и сделал, Семечкин все мог. Витя взревновал, перепугался за свою шкуру и накатал доносы, что они «расхищают социалистическую собственность». Семечкин весь завод кормил обедами – это вся область знала, но время такое подошло, Витя и отправил их подальше. И Алешу, и Семечкина прямо с работы взяли, больше их никто не видел. Председателя колхоза Воробья на другой день. А через месяц сам Витя-гад под товарняк попал.
Метрах в десяти от Александры и Ксении вздрагивали кусты орешника, и было слышно, как там, за кустами, перекапывают землю, разбивают ее пересохшие пласты.
– Петя! – громко окликнула Ксения. – Петь, твой приятель Витя-гад в Семеновке под поезд попал?
– Кажись, – нехотя отвечал Петр, выходя из-за орешника. – Кажись, в Семеновке, я его за ноги не держал.
– Когда кол ему промеж ног забивал, то держал, а в Семеновке не держал? – насмешливо и вместе с тем как-то по-свойски спросила Ксения.
– Не-а, люди добрые говорят: он сам под поезд запрыгнул.
– Кто это тебе сказал, Петь?
– Кто-кто, че, я всех упомню? – подходя к женщинам, отвечал Петр с какой-то странной, двусмысленной интонацией в голосе.
Где-то далеко за поселком садилось солнце, жара ушла, дул легкий ветерок, пахло нагревшимся за день густым кладбищенским разнотравьем. Александре стало понятно, что их с Ксенией разговор ушел от Адама, и здесь, на кладбище, возобновить его не удастся. Петр помешает. Ну, ничего, они ведь скоро возвратятся в дом, и еще будет вечер, и будет ночь… И то, что захочет рассказать Ксения, она расскажет, а о чем умолчит, на то ее воля, она имеет такое право.
– Мы в выходной с батей сюда придем, орешник лишний вырубим – могилки солнца не видят, и всю траву скосим и уберем, а то позарастало – срам! – сказал Петр. – У наших могилки ухоженные, а другие, как сироты.
– Правильно, Петр, дай бог вам силы! Очень правильно. Я вот пол-Европы пропахала, а таких неухоженных могил, как у нас в России, нигде не видела.
– Я тоже слышала, что у них порядок, – вступила в разговор Ксения, – а это для живых важнее, чем для мертвых.
– Петр в курсе, мой штурмовой батальон морской пехоты форсировал Северную бухту Севастополя на немецких гробах. Да, пробились мы в рукопашной через Мекензиевы горы, скатились к воде, а там штабеля новеньких немецких гробов – для будущих потерь они специально приготовили. Группировка у них в Севастополе была большая, тысяч семьдесят. И наш комбат Иван Иванович приказал использовать эти гробы как плавсредства.
– Как лодки, что ли? – удивилась Ксения.
– Как лодки. И такие гробы они для своих сделали отличные – без щелей, без зазоринок, лакированные. Лишь один утонул, а на остальных мы славно переправились со всей своей амуницией. Мне достался генеральский, роскошный гроб. Даже два. В один я свои медицинские причиндалы загрузила, а во втором сама поплыла. Так мы и переправились через бухту – на самом рассвете, в молочном тумане – и ударили немцев в их глубокий тыл. Северную бухту они считали непреодолимой преградой… Преодолели с их помощью.
– Точно, – подтвердил Петр, – про то у нас все рассказывали, а потом смолкли. Вроде большому московскому начальству не понравилось, что на гробах: мол, не по-советски. А все думали, счас весь батальон орденами увешают, Героями…
– Ты и про это знаешь? – удивилась Александра.
– А че я? У нас все тогда знали. На фронте как слух летит – от уха к уху, и в момент все в курсе…
– Пошли домой? – спросила Ксения Александру, собирая со столика.
Сердце Александры дрогнуло: Ксения пригласила ее идти «домой», как само собой разумеющееся. Не к ней домой, а как бы в их общий дом. «Если Адам прожил там четыре года, а моя душа всегда была с ним, то, значит, Ксения выразилась точно, сказала именно так, как хотела сказать».
– Пошли домой, – с благодарной радостью согласилась Александра.
– И я с вами, – сказал Петр.
Пока они шли по пыльной дороге от кладбища, Александра и Петр вспоминали фронт. Они еще не понимали тогда, что эта тема останется для каждого из них одной из основополагающих и сокровенных на всю жизнь. Ксения слушала их с интересом, но вклиниться в разговор не пыталась.
Боковым зрением Александра присматривалась к Петру: парень рослый, мосластый, ручищи загребущие, а в серых глазах тот вечный холодок, который навсегда остается в глазах у тех, кто близко видел смерть, а говоря без обиняков, у тех, кто убивал людей. Своих или врагов – не имеет значения. У тех, кто убивал, что-то сдвигается в душе и остается сдвинутым навсегда – это Александра хорошо знала. Слава богу, ей не пришлось убить ни одного немца. Спасать спасала, а жизни никого не лишила.
– А ты иди босиком, – посоветовала Александре Ксения, – как я. Дорога ровная, пыль теплая.
Александра разулась, связала туфли шнурками и перебросила их через левое плечо.
– Боже, как хорошо! Какая ты умница, Ксень!
Теплая дорожная пыль продавливалась между пальцами. Шагать босиком было так приятно, что Александра на какой-то миг ощутила себя маленькой девочкой, бегущей босиком по тропинке вдоль Амура, в том месте, где впадает в него Зея и идет полоса воды более темная, чем все зеркало реки, а посреди Амура-батюшки плывут в маленьких лодках почти игрушечные издали китайцы. Рябая, темная полоса воды двух слившихся рек так и встала у нее перед глазами. Тогда они с мамой еще жили в Благовещенске-на-Амуре, и в городском саду духовой оркестр часто играл вальс «Амурские волны». В Благовещенске они с мамой долго не задержались, а вот картинка тех мест осталась в памяти на всю жизнь.
– Ну пока, морская пехота! – попрощался Петр у Ксенииного дома. – Когда обратно?
– Утром.
– Так я тебя захвачу.
– Во сколько?
– Часиков около семи. Загружусь и подъеду.
– Очень хороший человек, – сказала Ксения вслед Петру. – Мне всегда помогает, да и не только мне, всем. Открытая душа.
– Да-да, – безучастно сказала Александра, думая о звериной тоске в глазах Петра, о том, что в батальонной разведке каждый день висит на волоске, на удаче, на силе, на ловкости, а за четыре года ой-ё-ёй в скольких переделках пришлось побывать, и все, как правило, со смертельным исходом для той или другой стороны. И теперь Петру с этим жить. Война, конечно, разъединяет людей на врагов и своих, на тех, кого нужно убивать, и тех, кого нужно защищать. Но разъединяет не полностью и не навсегда.
X– Давай-ка сначала мух выгоним, потом полы вымоем, хорошо? – предложила Ксения, когда они вернулись домой.
– Давай, – с готовностью согласилась Александра.
В четыре руки, размахивая вафельными полотенцами, они быстро выгнали из обеих комнаток всех мух и закрыли окна.
– А теперь я полы вымою, – сказала Ксения, – и будет у нас с тобой чистота и порядок!
– Чего это ты одна? И я, давай и мне тряпку, – потребовала Александра.
Ах, как ловко, как дружно, как чисто вымыли они полы во всем домике!
– Скоро стемнеет, откроем окошки, сделаем сквознячок. Мухи на ночь не налетят, а комаров нет, июль, пересохли от жары у них крылышки. Сушь. Но, как говорят старушки, грех жаловаться: и ранняя, и поздняя весна прошли с большими дождями, урожай должен быть, – радостно сказала Ксения и добавила с горькой иронией: – Там, где посеяли, конечно.
