Михаил Юдовский - Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)
Надя покосилась на дверь.
– Ладно, – сказала она. – Тару потом вернешь. Только давай по-быстрому.
Она упаковала бутылки в пластиковый пакет, я расплатился и, не удержавшись, нагнулся через прилавок и поцеловал ее в щеку.
– Но-но, – сказала Надя, впрочем не отстраняясь. – Побереги поцелуйчики для этой своей… укротительницы леопардов… Почтальон, – хихикнула она.
В это время двери распахнулись, и в уютный интим буфета валом повалила публика, насытившаяся зрелищами и жаждущая хлеба. Меня мигом оттерли от прилавка. Расцветшая и понежневшая на мгновение Надя сразу же потускнела и огрубела, в ее жестах и осанке появилось что-то профессионально отчужденное и хамоватое, а в голосе зазвучали пронзительные, как скрип колодезного ворота, нотки:
– А ну не напирайте там! Прилавок хотите сломать? Что вы мне свои деньги суете, не видите, я еще человека не обслужила. Как дикари, честное слово!
Я отошел от прилавка с заветным пакетом в руках и какою-то грустью внутри. Впрочем, долго погрустить мне не удалось, поскольку в буфет нагрянули мои приятели.
– Ну, – требовательно поинтересовались они, – как мы выступили?
– Бесподобно, – ответил я.
– Так-так. Мы, значит, бесподобно выступили, а цветы Люсьене подарил?
– Она все-таки женщина. Когда вы станете женщинами, я вам каждый день по букету дарить буду.
– Говорят, ее леопардиха чуть тебя не загрызла?
– Врут, – ответил я. – Как она могла меня загрызть, если у нее зубов нет?
– Что значит нет зубов? – опешили мои друзья.
– Нет значит нет. Люсьена сама ей спилила зубы в целях безопасности. А когда выпускает ее на сцену, надевает ей бутафорские, чтоб впечатления не портить.– Какая беспардонная брехня!
– Не верите – спросите у Люсьены. Да вы нарочно суньте ей руку в пасть и пощупайте. Шпон, картон и пенопласт. Только не проболтайтесь никому, а то Люсьена меня убьет. Где она, кстати?
– Леопардиха?
– Да к черту леопардиху. Люсьена где?
– Наш мальчик, кажется, влюбился, – залыбились мои друзья. – В гримерке она, где ж ей быть еще. Да наплюй ты на нее, она не приведи господь что за стерва. И старше тебя лет на десять. Поехали, отметим наше выступление.
– Вы езжайте, – сказал я, – а я после подъеду.
– Когда?
– Денька через два. Или сколько там еще конгресс продлится?
Друзья мои только головой покачали.
– Смотри, не погибни на этой неравной войне. Люсьена пленных не берет. Что написать на твоем похоронном венке?
– «Павшему герою от скорбящих идиотов». Запомните меня молодым и идите к черту.
Мы нежно распрощались, и я отправился искать Люсьенину гримерку. Оживление за кулисами улеглось к тому времени до полнейшего штиля, артисты либо разбрелись, либо разъехались по домам и гостиницам, и лишь в одном из закутков мне удалось обнаружить двух рабочих сцены. Они расположились у пожарного щита, дымя папиросами и потягивая портвейн из пластиковых стаканчиков, на свой лад отмечая завершение первого дня конгресса.
– Привет, упыри, – сказал я.
– Здоров, циклоп, – ответил они.
– Чего это «циклоп»?
– А ща в глаз за упырей получишь… Портвейну хошь?
– Не, – ответил я, – спасибо. У меня снаряды помощнее. – Я звякнул пакетом. – Люсьену Тамм не видели?
– Где там? – не поняли они.
– Ну здесь где-то.
– Так там или здесь? Че ты нам по ушам ездишь? Пьяный, что ли?
– Ага, – ответил я. – Я всегда пьяный.
– Уважаем, – одобрительно кивнули они. – Портвейну хошь?
– Не хочу, – ответил я. – Вы что, Люсьену Тамм не знаете? Ну фокусница с леопардихой.
– А! – сказали они. – Сучка с кошкой. Знаем. Ее кошак, говорят, сегодня какого-то психа лохматого сожрать хотел.
– Лохматый псих – это я, – представился я.
Рабочие с интересом глянули в мою сторону.
– Уважаем, – заявили они. – Портвейну хошь? По такому делу…
– После, – сказал я. – Так где мне Люсьену найти?
– А зачем она тебе?
– Хочу кошаку ее морду набить.
– Сдурел?
– А чего он на людей кидается? У нас тут не Африка, чтоб на людей кидаться.
– Уважаем, – сказали рабочие. – Мож, выпьешь портвейну?
– Вот разберусь с кошаком и выпью. Так где Люсьена?
– А прямо по коридору и налево, вторая дверь за углом.
– Спасибо, – сказал я.
– Не за что, самоубивец. Если в живых останешься – приходи. С пакетом своим. – Они потянули носами воздух и мечтательно добавили: – Лошадьяк с шампусом. Сила…
Я прошел прямо по коридору, свернул налево и постучался во вторую дверь.
– Да? – осведомились за дверью.
– Это Люсьена или Зося? – на всякий случай спросил я.
– Очень смешно. Зося в клетке. Но ради такого остроумного визитера могу выпустить ее наружу.
– Не стоит, я к вам.
Я открыл дверь и вошел в гримерку. Люсьена, успевшая переодеться в темно-фиолетовый японский халат, разукрашенный желтыми драконами, сидела в кресле перед зеркалом и с видимым удовольствием любовалась собой.
– О, господи, – проговорила она, увидев мое отражение. – Снова ты… Впрочем, этого следовало ожидать.
– Естественно, – подтвердил я. – Вы же меня сами пригласили.
– Я? – Люсьена изогнула бровь. – Когда это я тебя приглашала, наглец?
– А разве вы не сказали, что, если я доживу до конца представления, мы с вами поговорим насчет коньяка… и прочего?
Люсьена отвернулась от зеркала и глянула на меня неотраженного. В ее взгляде и во всей осанке ощущалось нечто королевское.
– Не могу понять, – прорекла она, – чего в тебе больше – глупости или наглости?
– Они во мне смешаны в гармоничной пропорции, – скромно ответил я. – А нельзя ли переименовать их в безумие и дерзость?
– Пока не вижу повода для переименования.
Я бросился к Люсьене и поцеловал ее в губы, звякнув пакетом о ручку кресла. В ответ раздалось рычание.
– Вы чего? – изумился я, отпрянув.
– Это Зося, – усмехнулась Люсьена. – Она в клетке, в кладовке. Что это у тебя в пакете звенит?
Я достал бутылку шампанского и поставил ее на гримерный столик.
– Фу, – сказала Люсьена. – Напиток для барышень из ПТУ, желающих сойти за светских дам. Такого не пью.
Я извлек коньяк.
– Это уже несколько ближе к делу, – кивнула Люсьена. – Тебе что, выпить не с кем?
– Не с кем, – ответил я. – Я сегодня разогнал отказами всех потенциальных собутыльников – от закадычных друзей до заслуженных работников сцены.
– И ради чего такие жертвы?
– Ради вашего искусства, которое требует от меня жертв.
– Ты пришел поговорить об искусстве?
– Конечно, нет, – ответил я. – Я пришел поговорить о безобразном состоянии железных дорог. Шпалы прогнили, рельсы проржавели, электрички опаздывют, машинисты спиваются…
– Иди сюда, дурачок.
Я по новой приблизился к Люсьене. Она наклонила мою голову и поцеловала в лоб.
– А теперь езжай домой, – сказала она. – И не огорчай родителей.
– Не могу, – ответил я. – Метро уже закрыто.
– Поймай такси. Ты ведь, судя по цветам, шампанскому и коньяку, из богатеньких? Мальчик-мажор?
– Я мальчик-минор, – понурился я. – И я беден, как цирковая мышь. Мое такси везет другого.
– Все потратил на цветы и выпивку?
– Не ваше дело.
– Не груби старшим. На такси я дам тебе денег.
– Что? – возмутился я. – За кого вы меня принимаете?
– За самоуверенного авантюриста.
– Уже получше, чем наглый дурак.
– Ну и что прикажешь мне с тобою делать?
– Накормить, напоить, истопить баньку…
– Ты грязный и голодный?
– И жаждущий тоже.
– Ладно, откупоривай пока свой коньяк, – вздохнула Люсьена. – Что-нибудь придумаем.
Она открыла тумбочку гримерного стола и достала оттуда два стакана. Помимо этого стола в небольшой гримерке имелись также журнальный столик, два кресла, шкаф для одежды и складной диван, обтянутый зеленым плюшем. Дверь в кладовку, где стояла клетка с запертой в ней Зосей, была плотно закрыта на ключ, оставленный в скважине замка.
Я на треть наполнил стаканы коньяком.
– За что выпьем? – спросила Люсьена.
– За Зосю.
– Вот как?
– Конечно. Если разобраться, то это она нас познакомила. За что я и подарил ей цветы.
– Ах, значит, ей, а не мне?
– А вам коньяк. Я бы сделал наоборот, но не был уверен, пьет Зося или нет. За Зосю!
Мы выпили.
– Накормить тебя, боюсь, не удастся, – сказала Люсьена. – У меня даже закусить нечем.
– А я не закусываю коньяк, – ответил я. – Я его занюхиваю окружающими ароматами. Вы позволите?
Я уткнулся носом в медно-рыжую гриву Люсьениных волос. Те пахли тонкой смесью парфюмерии, грима и звериного присутствия.
– Божественно, – сказал я.
Люсьена усмехнулась.
– Мальчику захотелось экзотики? – спросила она.
– Не называйте меня мальчиком. Это неактуально.
– Тогда не говори мне «вы».
– Больше не буду. Давайте… давай закрепим это и выпьем на брудершафт.
– Думаешь меня споить? – снова усмехнулась Люсьена. – Не надейся.
– Я и не надеюсь… на это.
– А на что ты надеешься?
