Владимир Романовский - Средневековый детектив
Но они так не думали.
– Тебе чего? – спросил один из них.
– Я прогуливаюсь, – ответил присоединившийся. – День-то какой хороший выдался. Солнце было такое … как бы сказать … сочное такое … основательное было солнце.
– А ну, милый человек, иди-ка ты своим путем, – сказали ему.
– А я по-вашему что делаю? Это как раз и есть мой путь. Трудный и тернистый. Кругом заговоры и вероломство. И вежливых людей мало. Недавно я был в Хазарии. Там тоже очень мало вежливых.
– Чего тебе надо? – грубо спросил волочащий Любаву.
– Счастья и понимания, – ответил присоединившийся, вынимая сверд.
– Ну, хорла, сейчас тебе…
Он не договорил. Присоединившийся сделал резкое движение, и волокший Любаву вдруг остановился, осел, и прилег на бок. Он хотел что-то сказать, открывал и закрывал рот, но, очевидно, не находил слов.
Его партнер отскочил, выхватил сверд, и накинулся на присоединившегося. Любава замерла. Клинки скрестились со зловещим звоном, лязгнули, отскочили друг от друга, после чего присоединившийся совершил какой-то непонятный пируэт, увернулся от удара, и, чуть подпрыгнув, ударил согнувшегося по инерции противника ногой в лицо.
– Это за невежливость, – сказал он.
Противник выронил сверд и схватился за нос и щеку. Присоединившийся махнул свердом сверху и по диагонали, поммель задел затылок невежливого, и невежливый рухнул на землю.
– Пойдем, быстро, – сказал присоединившийся, вкладывая сверд в ножны.
– Ты … – сказала Любава. … Это … что…
– Присочинил я, – объяснил он. – Не был я в Хазарии, что мне там делать. Все эти разговоры про невиданные порядки и сильную власть – все это байки бабки Лусинды. Пойдем, не стой. Сейчас сюда еще кто-нибудь прибежит и захочет поучаствовать. Да не стой же!
Они быстро пошли вниз по склону, свернули на поперечную улицу, потом еще раз и еще раз.
– Кто ты? – спросила Любава.
– Лучше бы ты спросила, кто такие они. Которые тебя давеча волокли.
– Я не знаю.
– И я не знаю. Это-то как раз и плохо. Помолчи. Разговаривать потом будем, когда спрячемся.
– Спрячемся?
– За тобой теперь полгорода гоняться будет. Так что – да, спрятаться необходимо.
– Почему? Что им нужно?
– Счастья и понимания, как всем. Тише. Помолчи.
Он прошел через палисадник и постучался в дверь. Дом был старый, обветшалый. Открыла им тощая некрасивая женщина и мрачно посмотрела сперва на Любаву, затем на спасителя Любавы.
– Ладно, – сказала она. – Так и быть. Заходите.
– Добрый вечер, тетка Погода, – приветливо сказал спаситель и сунул ей в руку монету.
Помещений имелось несколько – все миниатюрные. Спаситель, взяв со стола одну из двух свечей, уверенно направился в левое угловое, открыл шаткую дверь, и кивнул Любаве.
– Нет, – сказала она.
– Что – нет? А. – Он поморщился. – Даже в мыслях не было. Ты будешь спать здесь. А я вон в той каморке, – он кивком указал направление. – Но сперва мне нужно тебе кое-что объяснить. Да заходи же, не бойся.
Она зашла, и он закрыл дверь. В углу лежала куча соломы. Другой мебели в комнате не было. Окно выходило не совсем понятно куда – темно, видны звезды и черные неподвижные тени не то деревьев, не то домов. Спаситель поставил свечу на пол.
– Можно было бы заночевать в кроге, – сказал он. – Но по крогам тебя наверняка будут искать. Дела твои плохи.
– Кто ты такой?
– Сядь. На солому.
– Ты меня знаешь?
– Знаю.
– А я тебя?
– Я думал, что да. Оказалось – нет. Это не важно. Я должен тебе помочь, поскольку не люблю бросать начатые дела.
– А что ты обо мне знаешь?
– Листья шуршащие! Эка народ, все только о себе. Многое знаю.
– Например?
– Тебя зовут Любава. В крещении Иоанна. Муж твой убит пиратами. Любовник твой под стражей за то, что убил Рагнвальда. Который приходил к тебе.
– Он не убивал…
– А?
– Не убивал. Рагнвальда. Это не он.
Спаситель пожал плечами.
– Это не он! – настаивала Любава.
– Может и не он. Но тебе-то что до этого? Люди, которые тебя схватили, и люди, которые будут тебя искать, не интересуются подробностями. Им нужны грамоты, которые Рагнвальд хотел тебе передать, а Детин, убив его, куда-то спрятал. Детина будут пытать, но он может и не признаться. А вот ты признаешься. Поэтому тебя и ищут. Если ты знаешь, где спрятаны грамоты – скажи, я их найду и отдам нужным людям. И тебя перестанут искать. Если не знаешь, плохо. Придется скрываться, узнавать что к чему, возможно бежать из города. Те, кто хочет получить эти самые грамоты, шуток не признают. Ужасно серьезные люди.
– Я не знаю!
– Верю. А Детин знает.
– Он тем более не знает. Его должны отпустить!
– Не отпустят. Его обвинили в убийстве, и просто вирой он не отделается. Будет устроена показательная казнь, чтобы успокоить варангов. Ничто другое их не удовлетворит. Я сам в какой-то степени варанг, поэтому знаю, о чем говорю. И почему-то мне кажется, что Детин знает, где грамоты. А?
– Откуда ты меня знаешь? Как тебя зовут?
Он засмеялся.
– Тебе бы давно этим поинтересоваться.
– Ты очень молод. Я не помню…
– Зовут меня Аскольд. … Опять помрачнела. Да что же это такое. Ну, хорошо, не Аскольд. Вообще-то трудно представить себе в наше время человека, которому пришло бы в голову дать такое имя сыну. Впрочем, я совершенно точно знаю, что как минимум один отец назвал сына своего Диром зачем-то. Года двадцать три назад.
Помолчав немного, он пожелал ей спокойной ночи, коротко поклонился, и вышел.
Любава думала, что ни за что не уснет, и вдруг неожиданно уснула, и проснулась только на рассвете, от того, что луч солнца, пробившись сквозь щель в ставне, щекотал ей глаза и правую щеку. Она сразу вспомнила где она и почему и решила снова уснуть, но ничего у нее не вышло. Некоторое время она лежала на спине, прислушиваясь к звукам и разговорам в доме. Тетка Погода распекала молочницу, попытавшуюся продать ей кислое молоко, а молочница возмущалась и говорила, что молоко вовсе не кислое, а наоборот, свежее, все хвалят, нарадоваться не могут, и только старая хорла Погода дурит и кочевряжится, ибо нет ей большего хвоеволия, чем хулу на честных людей возводить, и чтобы ей, ведьме, провалиться и заржаветь в хвиту, бельмы ее бесстыжие, на что тетка Погода возражала в том смысле, что молочница прижила от заезжего варанга дочь, такую же хорлу, как она сама, и обе они, молочница и дочь, жирные и подлые твари.
Вдруг все стихло, и вскоре в комнату к Любаве вошел ее спаситель, уже умытый и одетый.
– Наденешь вот это, – сказал он, кладя поверх покрывала нечто.
– Что это?
– Одежда. Носить.
Любава подождала, пока он выйдет, и развернула то, что ей предстояло надеть. Оказалось – монашеская роба из грубой темного цвета холстины, с большим капюшоном, закрывающим часть лица. Подумав, она решила, что для передвижения по улицам это очень даже кстати, никто не узнает, но все же удивилась, выйдя в общее помещение и увидев спасителя своего в точно такой же робе поверх обычной одежды, с двумя посохами. Он кивнул, протянул ей один из посохов, и направился к двери. Она последовала за ним. Будучи почти одного роста, они в точности соответствовали образу двух странствующих паломников.
– Куда мы идем? – тихо спросила Любава.
– Сперва на торг, – ответил он. – Мне нужно там поговорить с одним человеком.
На торге было людно. Временно освобожденный Житником от десятины Тевтонский Двор завалил все прилавки товарами, покупатели стекались со всех концов Земли Новгородской, и, пользуясь наплывом, остальные торговцы подсуетились и доставили в то лето в Новгород вдвое больше товаров, чем обычно.
Любава и ее спаситель проследовали прямо к Тевтонскому Двору. Охрана сообщила, что искомый купец Иоганн из Баварии отсутствует. Спаситель Любавы поблагодарил охрану.
Проходя мимо одной из оружейных лавок, он проявил повышенный для монаха интерес к свердам. Примеряясь к экзотическому римско-легионерскому клинку, короткому, зловещей формы, он вдруг поднял голову и слегка сдвинул капюшон, увидев в толпе знакомое лицо.
Это же Яван, подумал он. Это очень даже кстати. С ним нужно говорить, так или иначе, он что-то знает. И безопасно – Яван не Дир, умнее, он не станет, заметив меня, кричать «Хелье! Ты здесь! Как поживаешь!» на весь торг, чтобы все обернулись и заметили. Понятно ведь, что человек, надевший робу, либо скрывается, либо принял постриг – и в любом случае не хочет, чтобы его имя публично скандировали.
В этот момент он встретился с Яваном глазами.
– Хелье! – крикнул Яван. – Ты здесь! Как поживаешь!
Несколько человек обернулось, желая посмотреть на того, кого громко назвали по имени. Хелье не стал прикладывать палец к губам, справедливо решив, что это еще больше заинтригует зевак.
– Что ты так кричишь? – спросил он, шагнув к Явану. – Ты не кричи. Ты тихо.
Яван понял, что совершил оплошность и подвел друга, и подавил в себе желание поозираться, чтобы посмотреть, кто и что и как услышал и увидел – что привлекло бы еще больше внимания.
