Жанна Абуева - Дагестанская сага. Книга I
Поздно вечером в ворота дома Ибрагим-бека раздался громкий стук. Стук был не просто громким, а требовательным, и чуткие дворовые собаки мгновенно отреагировали на него резким, заливистым лаем, который тотчас же был перекрыт звуком пистолетных выстрелов.
Семейство Ибрагим-бека готовилось отойти ко сну, и приход незваных гостей в такой неурочный час вселил во всех тревогу.
Едва Ибрагим-бек успел надеть на себя черкеску, как в комнату с шумом вошла группа вооружённых мужчин числом около десяти, среди которых хозяин дома узнал Ильяса и Абдуллу, своих земляков, а также теперь уже бывшего фаэтонщика Рабадана. Прибывшие развязно и уверенно прошлись по комнате, с откровенным любопытством разглядывая висевшие на стенах старинные исфаханские ковры и прильнув жадным взором к развешенным на них ружьям, кинжалам и саблям, многие из которых не однажды участвовали в бесчисленных давних боях. С трудом оторвавшись от созерцания оружейной коллекции, один из вошедших, как видно, главный, хрипло откашлялся и произнёс:
– Ну что, Ибрагим-бек, давай, собирайся в дорогу!
– Что-то я не понимаю, о чём ты, уважаемый, толкуешь. В какую дорогу?
– Пока что в Темир-Хан-Шуру!
– И снова я тебя не понимаю…
– Очень хорошо ты всё понимаешь! – взорвался главный. – Ты арестован, и вся твоя семья тоже! Ты враг народа, ханское отродье, и самое правильное будет расстрелять вас всех к чёртовой матери! Была б моя воля, я бы так и сделал… Но у меня нет полномочий и… короче… вас будут судить по всей строгости закона! Так что отправляемся без задержки. На сборы даю… – он взглянул на часы: – …ровно двадцать минут!
Обратившись к стоящим рядом людям, он приказал:
– Производите обыск!
В соседних комнатах слышался сдавленный женский плач, а жадные пальцы прибывших товарищей, только и ждавших команды, уже хватали всё подряд, распихивая ценности в появившиеся откуда-то мешки.
С огромным трудом сохраняя хладнокровие, Ибрагим-бек произнёс:
– Я понимаю, что сейчас ваша власть, но я требую уважительного к себе обращения! Объясните, в чём меня обвиняют?
В ответ раздался громкий издевательский смех:
– Вы только посмотрите на него! Он требует! Всё, кончилось твоё время! Теперь мы будем требовать! Ты кто, чтобы мы тебе что-то объясняли, а? Запомни: ты никто, даже не букашка… Пылинка ты под ногами, понял?
Бледный, как стена, Ибрагим-бек ответил ему:
– Кто я такой, говорят вот эти кинжалы и ружья, которые в руках моих предков завоёвывали нашему народу победу и которые сейчас находятся в руках грязных босяков вроде тебя! Вы не достойны и прикасаться к этому оружию!
– А ну заткнись, собака! – заорал главный и, выхватив из-за пояса тяжёлый наган, со всего размаха ударил рукояткой по лицу Ибрагим-бека.
– Собака ты и та мать, которая тебя родила! – с трудом размыкая окровавленные губы, произнёс Ибрагим-бек.
Отводя взгляд, прибывшие связали хозяину руки за спиной и вытолкнули наружу, во двор, где уже столпились остальные домочадцы. Вместе с отцом во двор вывели Сурхая и Аслана, на чьих юных лицах ссадины и кровоподтёки ясно свидетельствовали о попытках сопротивляться.
– Ну-ка снимайте с себя все драгоценности! – обращаясь к женщинам, скомандовал один из конвоиров.
Глаза Парихан оставались сухими, а голова гордо поднятой, когда она, сопровождаемая грубыми окриками, пошла со двора вслед за мужем и сыновьями. Лишь на мгновение, остановившись перед домом и окинув его полным тоски взглядом, женщина издала короткий и горестный всхлип. Затем, обращаясь к детям, вскричала:
– Запомните этот час, хорошо запомните! Мы прощаемся с нашей землёй, с нашими горами, с нашей родиной… Один только Аллах знает, суждено ли нам вернуться сюда когда-нибудь, всё в Его непреклонной воле… А вы смотрите и запоминайте всё, что видите вокруг!
Весть об аресте семьи Ибрагим-бека молниеносно облетела округу, и, несмотря на поздний час, жители большого аула поспешили на улицу, чтобы проститься с потомками великих ханов. По обе стороны Царской дороги народ стоял и смотрел на медленно шагавших в сопровождении конвоиров Ибрагим-бека и его семью, испытывая в этот момент самые противоречивые чувства и осознав внезапно, что вместе с ними уходит в неизвестность нечто прежде незыблемое и привычное. Кто-то накинул тёплый платок на плечи Асват, двоюродной невестки Ибрагим-бека, и другие, последовав этому примеру, также стали протягивать арестованным тёплые вещи.
Не обращая внимания на угрожающие окрики конвоиров, кази-кумухцы большой толпой следовали за арестованными вплоть до Красного моста, где были всё-таки оттеснены стражниками, и дальше процессия шла без них.
В горах дул холодный, пронизывающий ветер, затруднявший движение арестованных людей, но никто не жаловался. Шагали долго и молча и почти не останавливаясь, пока не показался вдалеке Цудахар, на окраине которого их уже ждали возмущённые арестом люди. Под нажимом цудахарцев конвоиры сняли кандалы с окровавленных ног Ибрагим-бека и, опасаясь народного бунта, согласились, наконец, посадить арестованных на подводы. Так процессия продолжила свой путь.
Ближе к Левашам до их слуха донеслось громкое пение, и все узнали сложенную народом песню о храбром Сурхайхане Кази-Кумухском. С давних времен дагестанцы шли с ней в многочисленные военные походы, и теперь она звучала словно самый последний гимн.
Протягивая арестованным свёртки с едой, левашинцы сопроводили их до аула Урма, чьи жители, в свою очередь, прошествовали за ними до Мусалаваула.
Так, выказывая уважение к потомкам своих ханов, народ воздавал им последние почести, предчувствуя, что в лице Ибрагим-бека прежняя многовековая власть покидает страну гор безвозвратно.
Глава 5
Ансар, не желая волновать жену, скрывал приходившие с гор тревожные новости. Он знал, что там вовсю бушуют страсти между новой властью и владетельными беками, едва не доведшие однажды до беды, когда во время очередного митинга взбешенный Халил-бек, доводившийся Парихан родным братом, выхватил револьвер и выстрелил прямо в Нурадина, по счастью, успевшего увернуться. Халил-бека взяли под стражу, а чуть позднее арестовали и Ибрагим-бека с семьёй, не дав времени забрать вещи и наложив арест на всё имущество. И вот сейчас их везут в Буйнакск, где им предстоит суд, после которого, вероятнее всего, они будут расстреляны.
Услышав эту новость от земляка, приехавшего в город по делам, Ансар решил не сообщать пока об этом жене. Ей и так тяжело, и лучше в её положении скрыть шокирующие известия.
Скрыть, однако, не получилось. Утром следующего дня в дверь их дома постучали, и на пороге появился Гасан. По его пыльной одежде и усталому лицу видно было, что он только что с дороги.
Обрадованная Айша предложила гостю зайти и, отправив соседского мальчишку за Ансаром, закидала Гасана вопросами, а услышав правдивые ответы, охнула и схватилась за сердце.
– Аллах, что же теперь делать?! – воскликнула она в отчаянии. – Бедный мой отец! Как ему, должно быть, тяжело выносить всё это! А мама… А братья, мои несчастные братья… О-о-о… Аллах Всемилостивый, помоги им!
Узнав, что Ибрагим-бека и всех остальных этапируют в Буйнакск, где им будет вынесен окончательный приговор, она пришла в ещё большее отчаяние, и ни Гасан, ни подоспевший Ансар не могли её успокоить.
– Я знаю, я чувствую, что больше не увижу их! – твердила сквозь рыдания Айша, и лишь другая новость, сообщённая Гасаном, смогла ненадолго отвлечь её от тягостных мыслей.
Шахри, верная подруга и названая сестра, вышла замуж за Манапа, получившего высокую руководящую должность в новых органах власти. Живёт теперь в Порт-Петровске, в правительственном доме, где проживало вместе со своими семьями руководство новорожденной республики.
Манап, этот несгибаемый большевик, приехав в Кази-Кумух с очередной революционной миссией и случайно увидев Шахри, влюбился в неё с первого же взгляда и, явившись прямо в дом Ибрагим-бека, сделал ей предложение, которое она, не раздумывая, приняла, покорённая пылающим взглядом пламенных глаз революционера.
В другое время Айша была бы счастлива за подругу, но теперь, глубоко удручённая той ситуацией, в какой оказалась её семья, до утра не сомкнула глаз, всё думая о родителях и с отчаянием представляя себе их состояние.
И Ансару с Гасаном в эту ночь не спалось. Друзья всё не могли наговориться, делясь друг с другом всем, что накопилось за то время, пока они не виделись.
Как поведал Ансару его друг, в горах поле деятельности большевиков значительно сузилось и осложнилось тем обстоятельством, что даже камни приходились друг другу родственниками, или соседями, или кунаками. Все знали всех, и битва «с открытым забралом» не всегда была уместна. Новая власть требовала для себя всё больше пространства и сторонников, и люди приловчились к доносительству, не считая для себя возможным открыто разоблачать «врагов революции». И доносил сосед на соседа, родственник на родственника, а кунак на кунака…
