Татьяна Соломатина - Одесский фокстрот
– Ньюйоркеры. Надо говорить: «ньюйоркеры».
– Или ньюйоркчане!
– Москвичане!
– Питербуржцы! Вот это вот особенно смешно – «буржцы»!
– Да хоть хацепетовцы, а только в дворовой туалет не надо! Вы там когда последний раз были, девушка?
– Я там была последний раз… Двадцать два года назад.
– Ой, с тех пор многое изменилось! Увы, не всё в лучшую сторону!
Ну прям заботливая тётушка, а не официант.
Идём в туалет. Прямо через зал, в котором банкет. Зачем-то мы все втроём идём в туалет, хихикая, как школьники. Оставляем сумки открытыми всем козам, котам и ветрам – и идём через банкетный зал. В банкетном зале заседают типичные одесские старые и классические одесские средних лет. Какие-то совсем американизированные двадцатилетние. И лапочущая ин инглиш кроха. Забавная компания. Разношёрстная. Говорит толстый коротышка. Густые волосы цвета соли с перцем. В руках у него гранёный стакан.
– Идите вы, первые. Там нет мужского и женского! Я, всё-таки, девочка!
В стекляшке на Двенадцатой, как и в стекляшке на Четырнадцатой, для того чтобы попасть во «внутренний» туалет, надо пройти через кухню. Та ещё санитария. Судя по прикиду большей части банкетной компании, и особенно по тряпью и повадкам толстого коротышки, он мог снять «Фанкони». Зачем же у них банкет тут, в пролетарской пивнухе на Двенадцатой? Не слишком-то и сильно изменившейся со стародавних времён.
Я подслушиваю, пристроившись в дверном проёме между кухней и туалетом.
– На Четырнадцатой Фонтана собирались студенты. На двенадцатой – пролетариат. Они напивались – и встречались на Тринадцатой. Всегда напивались. И иногда встречались, – говорит собравшимся коротышка цвета перца с солью. Видно, что именно он – хозяин этой разношёрстной компании. – Огромный кусок моей жизни навсегда остался здесь. На Тринадцатой Фонтана! – Мне кажется, или у него прям таки слеза скатывается по слегка сизой щеке? – Между Двенадцатой. И… – он сглатывает. – Четырнадцатой! – чеканит он и обводит правой рукой стены стекляшки.
Ладонь его правой руки пересекает длинный неуклюжий грубый шрам от поздно и неумело наложенных на глубокую рану швов.
Я тихонько выхожу на улицу. И долго смотрю в море с обрыва. Возвращаются мои старые друзья. Старые друзья – это такие друзья, в дружбу с которыми уже не надо играть. Старые друзья понимают, что никакой дружбы на самом деле не существует. Мы все одиноки. И дружим лишь со своими шрамами.
– Слушай, я когда возвращался… Кстати, ты куда подевалась?
– Сходила в уличный.
– И?
– Не Хилтон, но на ХолидейИнн штата Огайо вполне потянет. Так что там, когда ты возвращался?
– Тот чернявый коротышка во главе стола рассказывал, что когда ему было девятнадцать – он человека убил. Так и сказал: «Я убил одного очень хорошего старого человека». Представляешь?!
– Знаю.
– В смысле?!
– Я знаю эту историю.
– Да ты что?!
– Бля буду!
– Будешь, будешь. Какие твои годы!
Официант приносит уху и мидии. Порции внушают.
– А чей это у вас там банкет?
Любопытство у моих друзей разыгралось не на шутку.
– Чудак в Америке живёт. А вырос здесь. День Рождения всегда в Одессе празднует. Раньше на Четырнадцатой. А как ту разваляли – так у нас. И всех со Штатов с собой волочит. Они ему слово поперёк сказать боятся. Бешеный дьявол! Чуть что не так… А с такими разве ж угадаешь?! Вот, например, в том году Сергей – наш официант – ему…
– А как вы посмотрите на ещё три по сто, на посошок?! – небрежно перебиваю я.
– Одобряю!
Смотрит на меня внимательно пару секунд. Уходит. И приносит очень быстро.
– За дружбу?
– За дружбу!
– За харизму!
Уха за дружбу идёт отлично.
– Так что там с историей про убийство?
– Жил-был на свете парень Боря. Он был единственным женатым молодым человеком в нашей студенческой компании. Росту в нём было метр пятьдесят пять, весу – килограммов пятьдесят вместе с кирзовыми сапогами. Кликуха у него была «Принц»…
История про убийство отлично идёт и под уху, и под мидии, и под бычков. Особенно – под бычков. Я только пью. Мои старые друзья едят – и плывут. А ещё говорят, что мужчины позже стареют! Стареют, может, и позже – сдаются раньше. Мне бы их теперь по такси распихать. Это вообще очень странно, что хоть кому-то из нас интересны истории не про нас. Все мы страшные болтуны и склонны перебивать друг друга. Поэтому лично я в основном пишу. Белый лист не перебивает.
– Так ТЫ-ТО откуда знаешь эту историю?! – в глазах одного из моих старых школьных друзей вспыхивает огонёк интереса. Но быстро гаснет, потому что еда и спиртное выматывают ничуть не хуже моря и ветра. А если ваша чокнутая подруга промотала вас перед этим всем по всему Большому Фонтану от Аркадии до Шестнадцатой и обратно… А вот и такси!
От Шестнадцатой до Аркадии
Этот город – как лакмусовая бумажка. Хочешь проверить человека – пригласи его в Одессу. Нет, ты пригласи, чтобы он таки приехал! И этот город окунёт его в себя. И сразу будет понятно – скис человек? И если скис – кто он теперь: молочно-кислый продукт или гниль? Да. Я категорична. Или излишне метафорична. Что в иных ситуациях – одно и то же. И не имеет никакого отношения ни к Шестнадцатой станции Большого Фонтана, ни к Аркадии.
– Так когда вы будете? Уже подъезжаете к Одессе?! Какие молодцы! Давайте встретимся в…
Через полчаса я уже сижу в ирландском пабе на Дерибасовской. Сижу полчаса. И ещё полчаса. Уже выпит кофе по-ирландски. Съеден обильный сытный ирландский завтрак. Выпито сто «Финляндии» клюквенной, но не красной. Проверена почта. Сосредоточиться на работе не получится, потому что когда я жду людей – я жду людей. Когда я общаюсь с людьми – я общаюсь с людьми. Я не встраиваю людей в свои дела. Оно им надо? Оно и мне, признаться, не надо. Потому я играю в бильярд сама с собой. Ну, после нескольких звонков тем людям, которые два часа назад уже подъезжали к Одессе. Одесса – это вам не Нью-Йорк, не Москва и даже не Киев. От подъезда к Одессе до любой точки Одессы – ровно полчаса. А до ирландского паба на Дерибасовской и того меньше.
В стеклянные двери паба вплывает живот. Радостно подскакиваю и обнимаю. Искренне. Лобызаюсь. Чувственно. Я люблю этого мальчика, хотя живот у него мог бы быть и поменьше. Даже моим одноклассникам – а они, слава богу, на десяточку с гаком постарше – не удалось достичь таких выдающихся результатов в конспирации пресса.
– Господи, ты же скоро лопнешь!
– Юрьевна, ерунда! Это я курить бросил!
– Он совсем не ест! Это у него обменное. Печень больная.
Обнимаюсь-целуюсь с женой моего друга. Я рада её видеть. И я её люблю.
– Чего бы пожрать?!
– Закажи ирландский завтрак.
– Он большой?
– Очень большой. И сытный. Там мясо такое, мясо сякое, сосиски разные, яичница, сыр, бекон и…
– Не, ну если очень большой, то…
– То с женой поделишься… Я вас два часа уже жду!
– Приехали, припарковались, поселились…
– Двадцать минут.
– Душ…
– Ещё пятнадцать вместе с постирать трусы! Причём – на двоих.
– Ну, пока дошли.
– Ладно. Замнём для ясности.
В конце концов, я в Одессе просто отдыхаю. Нет. Никогда я в Одессе просто не отдыхаю. Я всегда отдыхаю здесь крайне непросто. Решила устроить себе встречи с теми и с этими? Будь готова. И не пеняй. Или пеняй – но только на себя.
Когда из шумного, яркого, идейного мой молодой друг успел стать неуместно громким и понтовитым? Понты – это неприятно. В этом месте все понтовые. Ну так у них хоть рубашки в правильную полосочку и часы стоимостью в…
– Я, короче, слышь, «Альфа-Ромео» взял! Только страховку не оформил.
– Ага. Штаны блатные, а жопа немытая. Как это – страховку не оформил?
– Та я у кума взял. Он мне, короче, слышь, должен…
– Я не глухая. Не надо так часто «слышь». Или ты хочешь поразить воображение официантов? Не советую. Их высокомерие профессиональное. Им без разницы кем брезговать: мужиком на «Альфа-Ромео» или мальчиком и девочкой «по два пива и в койку».
– Слышь, ты чё?!
– Я-то «ничё»! А вот ты где и когда успел быдло-style манер набраться, а? От моды боишься отстать?
– Слышь, я с тобой встретиться приехал!..
Ну что сказать?
Слышь, кум!
Возьми на ум:
Вычти два —
И вся ботва!
Так, что ли?!
В ожидании ирландского завтрака моему другу не даётся бильярд. Наверное, мой молодой друг давно уже не спит на животе. Жена его, моя подруга, с недовольной мордочкой листает меню. У неё недовольная мордочка вовсе не такая, как у пивных девочек и мальчиков. У неё такое выражение лица приобретено в результате постоянной борьбы за выживание и за последующее перманентное улучшение качества жизни. Впрочем, оно вполне милое, это выражение.
