Сергей Носов - Франсуаза, или Путь к леднику
Перед спуском в долину проверка документов. Расписываемся в каком-то журнале, это хорошо, что от нас ждут возвращения.
Несколько домиков, палатки, речка. У дороги – стадо овец. Каменистую поверхность пересекает тусклая зеленоватая полоска, на ней пасутся белые кони.
Теперь с гор как будто сняли толстую кожу, и мускулы обнажились.
Ровной гладью – белый песок. Если б не гладь, эту белую протяженную пустыню можно было бы принять за широкую молочную реку.
Тени от облаков скользят по горам, отчего кажется, что горы шевелятся.
Маленькое облако под нами легло туманом на белой песок.
В пространстве между расступающимися горами зажглась небесная чистота – это синь священного озера Пангонг.
Скоро я смогу убедиться, что не обманут: эта расщелина, заполненная водой, – одно из красивейших мест мира.
Вода и небо здесь одного цвета. Горы на той стороне – как окаменевшие облака. Дно покрывают гладкие камни. К нам слетаются чайки, когда мы стоим у кромки воды.
Водитель занят машиной, он единственный из нас, кто знает, чем занят.
Мы забываем договориться о сроках и, сами не зная зачем, разбредаемся. Каждый зачем-то куда-то идет. Каждого что-то к себе поманило. Командор почапал по берегу, да так далеко, что стал исчезать из вида, – не в Китай ли рванул? – где-то там, за другими горами, озеро Пангонг пересекает граница. Наш с тобою биограф, словно ошалев от красоты и свободы, петляет по широкому берегу, усеянному мелкими камушками. Он удаляется от воды, и я не удивлюсь, если ради умонепостижимого вида полезет на гору. Люба дошла по косе до предела суши и стоит неподвижно на самом кончике песчаного, едва различимого мыса – она как будто шла по воде. Я себя обнаружил на шершавом обветренном камне. Оборачиваюсь и вижу за спиной стадо коз, голов так под сотню. Между козами прохаживаются две невысокие женщины, кажется, дочь и мать. Козы, с шерстью до самой земли, то расходятся, то сбиваются вместе. Непонятно, чем они здесь могут питаться. И не совсем понятно, откуда и куда их гонят. Я отвлекаюсь на горы и облака, а когда снова ищу глазами стадо, оно уже ушло далеко. Не слишком ли быстры в здешних просторах перемещения? В этом наиспокойнейшем, кажется, месте передвигается, похоже, любой, не торопясь, но стремительно.
Я направляюсь к Любе и удивляюсь, как быстро оказываюсь рядом с ней. Идти пришлось по самому краешку песчаного мыса: этот мыс похож на сильно вытянутую букву А, выше перекладины заполненную водой. Ветер играет рябью в почти треугольной лужице-озерце.
Так бы здесь и стояла, говорит Люба. Как ты думаешь, приходило ли кому-нибудь в голову залезать на тот ледник? (Это о той стороне, где над голыми прибрежными горами возвышается сточенным лезвием ледяной хребет.) Думаю, вряд ли. Зачем? Хотя в голову все что угодно может прийти.
Люба спросила, не знаю ли я, куда он пошел. Надеюсь, шучу, не в Китай. Ты не обратил внимания, он с конвертом? Нет, я не видел (когда речь заходит об этих конвертах, я начинаю напрягаться немного).
Люба не выглядит счастливой. Знаешь, он все-таки купил вчера кость человека. Какую кость? (Я не сразу понял.) Да ту! – трубят в которую. Ну ладно, хочу ее успокоить, какой-никакой сувенир. Если что, отдадите в музей музыкальных инструментов. Канглинг у нас, наверное, трудно достать. В конце концов подарите кому-нибудь, хороший подарок.
Подарить берцовую кость мертвеца? Ха-ха, сказала Люба.
Доктор Фурин, он любит такое, будет рад, я сказал.
Не успели поговорить, а наш с тобою, Франсуаза, биограф уже идет по песчаному мысу. Я ж сказал, тут все на удивление скоро. Он вспомнил профессию. Подойдя, он говорит: я начинаю жалеть, что биосенсорная психотерапия не моя модальность.
Почему-то вместо метод психотерапевты часто говорят модальность, тебе так не кажется, Франсуаза?
Он говорит: я бы устроил выезд сюда, ух, как бы здесь оттянулись!
И глядит на часы: скоро в Лех возвращаться, а Макса нет. Только скоро – это когда?
Тень облака соскадьзывает с прибрежной горы, становясь невидимкой.
14
Вошел.
Психотерапевт Крачун закрыл за ним дверь и, ободряюще улыбаясь, поинтересовался:
– Как успехи, Андрей Андреевич? Ощутимы ли изменения к лучшему?
– Нет, не ощутимы совсем, – с расстановкой произнес Адмиралов, озадаченный вниманием Крачуна. – Курить еще больше хочется.
– Это нормально. Так и должно быть вначале. Пройдет. Присаживайтесь.
– Я с другими разговаривал, – произнес Адмиралов, разместившись в кресле на колесиках, – не у всех так… Вернее, только у одного меня… чтобы обратный эффект был.
– Это не обратный эффект, это в нашем случае вполне закономерный эффект, необходимый для более решительного запуска компенсаторных механизмов.
– Почему же у других его нет, эффекта этого?
– А зачем нам другие? Давайте о вас. Не хочу вам льстить, Андрей Андреевич, но по результатам тестирования получается, что вы человек очень непростой душевной организации. Да это и так видно, без всяких тестов. Полагаю, нам надо чуть-чуть подкорректировать план наших занятий с учетом особенностей вашей индивидуальности… Есть и другой фактор. Соматически у нас что?.. А вот что: проблематизирован позвоночник, как я вижу из наших записей, не так ли? С желудком нормально, печень – вполне. А вот межпозвоночная грыжа, да ведь еще и шейных позвонков – я ведь правильно говорю? – присутствует.
– А какое отношение межпозвоночная грыжа имеет к сеансам против курения?
– Не столько межпозвоночная грыжа имеет отношение к сеансам против курения, сколько ваше отношение к межпозвоночной грыже имеет к ним отношение. Непонятно выразился?
– Не совсем.
– Если бы у вас язва была, мы бы о ней говорили. А у вас межпозвоночная грыжа. Я не остеопат, я, как вы знаете, психотерапевт, грыжу я вам не исправлю, а вот ваш опыт сосуществования с межпозвоночной грыжей меня очень интересует. Будьте со мной откровенны, и мы справимся с никотинизмом как минимум.
– С чем?
– Как минимум с табакокурением, говорю. Поведайте, как вам она? Какие у вас отношения с ней?..
– Да ведь это очень личное!
– Андрей Андреевич, голубчик. Вы со стороны посмотрите. Вот вы к доктору пришли, он спрашивает вас: на что жалуетесь? А вы ему: это очень личное, говорите…
– Я ни на что не жалуюсь. Кто сказал, что я жалуюсь?
– Это я сказал: «на что жалуетесь?» А вы мне «это очень личное» в ответ сказали.
– Да нет же, это вы сказали, что я вам в ответ сказал, а я вам просто сказал, без всяких ответов, что это очень личное, а про то, что жалуюсь, я вообще не говорил…
– Разве? Хотите коньячку? – Он открыл дверцу шкафа. – Видите? Исцеленные дарят. А не взять – человека обидеть. «Хеннесси» или «Мартель»?
– Честно говоря, очень неожиданное предложение.
– Ну а что тут такого? Мы ж не общество анонимных алкоголиков, тут с никотинизмом у нас разборочки, а не с пьянством… если касаться конкретного нашего случая… Тем более – в нерабочее время… Предлагаю «Мартель»… Да вы не стесняйтесь, мне по медицинским показаниям после работы шестьдесят граммов надо, а не с кем. Извините, что не бокалы…
Он поставил на стол две стопки, впрочем, вполне презентабельные. Открыл бутылку, налил.
– За здоровье! – провозгласил психотерапевт Крачун.
– Как все неожиданно, – повторил Адмиралов, вдыхая аромат элитного коньяка.
Пригубили. Подержали во рту. Психотерапевт Крачун изобразил на лице удовлетворение с легким вопросительным оттенком, а в ответ ему Адмиралов изобразил удовлетворение с легким утвердительным оттенком.
– Конфетку? – поинтересовался Крачун.
Конфетка была «Красная Шапочка», как бы из их незабвенного детства, – трудно сказать, до какой степени вкус новодела отвечал оригинальному вкусу, но фантик был тот же.
– Да я и на… и на… никотинизм не жалуюсь. Ну курю и курю. Конечно, хотелось бы бросить… А тут жена… по знакомству, говорит… Место в группе… В качестве бонуса…
– Стесняться знакомств сегодня не надо. Я ж коньяк тоже не с каждым пью. И знакомству с вами искренне рад. Я ж сразу обратил внимание, как вы держитесь. Наблюдал за вами – у вас болит плечо и рука. И спина? И шея?
– Вот, кстати, я давно заметил: когда выпьешь, становится лучше.
– Этому есть объяснение. Но, поверьте, лучше вам этого не знать.
– Сейчас ноет скорее, чем болит… вот здесь… в плече… И шея… когда вот так поворачиваю… О!
– Не надо, не надо, не поворачивайте… Подождите, у меня еще яблоко есть.
Как-то у него это все по-домашнему получилось: яблоко он расчетвертинил большим, с деревянной рукоятью ножом – безупречно кухонным, на медицинский инструмент ничем не похожим. Адмиралов вяло заключил о ноже: «Туповат», когда заметил усилие, с каким психотерапевт надавливал на яблоко лезвием, дабы преодолеть сопротивление кожуры. Крачун спрятал нож обратно в ящик стола, а дольки яблока на блюдце лежали. Константин Юрьевич взял одну.
