Евгения Перова - Друг детства
И когда он открыл дверь в ванную, отделанную необыкновенной мраморной плиткой, за которой он ездил на другой конец Москвы, и увидел Тамару, сидящую на бортике ванны – тоже мраморной и необыкновенной, – у него что-то дрогнуло внутри: маленькая, худенькая Тамара казалась совсем ребенком, сдуру нарядившимся в непристойное красное белье с черными кружевами. Лицо у нее было зареванным, глаза несчастные, и Сашка вдруг пожалел ее какой-то болезненной жалостью: бедняжка, за что ей достался такой идиот, как я…
– Ну что ты, мурзик, не плачь! Прости меня!
Тамара несмело улыбнулась, он подхватил ее на руки, и они наконец обновили кровать. Сашка снял с «мурзика» это красное недоразумение и умилился хрупкому телу, настолько не похожему на Лялькино…
Стоп.
Оставь меня, уйди! – сказал он призраку Ляльки.
Дай мне жить!
Но призрак не желал уходить.
Сашка закрыл глаза и опять очутился у колодца, опять умирал от вожделения, кусая до крови Лялькины жадные губы, а Тамара чуть слышно стонала, принимая на свой счет эту неожиданно проснувшуюся в нем страсть.
– Томурзик, – сказал он, задыхаясь. – Мурзик ты эдакий…
А сам думал с тоской: Лялька… Лялька!
Глава 3
Как обещала, не обманывая…
О ты, последняя любовь!
Спустя год Ольга Бахрушина сидела в холле института, где работал Хомский. Внутрь пускали только по пропускам, но ее это не остановило: пара улыбок, нежный взгляд – и вот она, страшно волнуясь, следит за лифтами и отражается в бесчисленных зеркалах, которыми украшены колонны.
– Оля?! Оленька!
Ольга, улыбаясь, поднялась с низенькой лавочки и шагнула навстречу Хомскому.
– Как ты меня нашла?!
– Это оказалось совсем не трудно.
– Как же я рад тебя видеть!
Он жадно рассматривал Ольгу: похудела, похорошела невероятно, глаза сияют, но бледная, и чувствуется в ней какая-то нервность – вон, даже руки дрожат!
– Как ты? У тебя все в порядке?
– У меня все замечательно, просто лучше некуда! Институт закончила, работаю в школе с младшими классами, они такие смешные, милые! Бабушка здорова… более-менее. Все хорошо! Да я обо всем вам писала…
Она старательно улыбалась, но Андрей видел: все далеко не так просто. Ольга тоже разглядывала его. В первую секунду ей показалось, что Хомский очень постарел, но тут же она перестала это замечать, с нежностью узнавая забытое, но такое родное лицо.
– Мы можем поговорить где-нибудь? У вас есть время?
– Для тебя у меня всегда есть время. Пойдем-ка вон туда, во двор, ты не против?
– Нет-нет!
Они присели на щербатую деревянную скамейку, стоящую в крошечном скверике посреди внутреннего институтского двора, и с улыбкой глядели друг на друга – Ольга снова почувствовала волну любви и тепла, которой ей так не хватало все эти годы.
– Андрей Евгеньевич! Вы что-то так давно не писали – я забеспокоилась!
– Да я тут приболел немножко, полежал в свое удовольствие в больничке, отдохнул наконец. Я как раз собирался написать тебе письмо…
– Последнее?
Он помолчал, потом вздохнул:
– Да, ты меня хорошо изучила. Последнее, ты права.
– Почему?
– Ну, видишь ли… Годы идут, и мне не хотелось бы, чтобы наша переписка вдруг прервалась внезапно, и ты… переживала бы, не зная, что думать.
– А так я, стало быть, переживать не стану. Потрясающая логика. Что у вас со здоровьем? Это так серьезно?
– Ну, завтра я не умру, если ты об этом. Поживу еще.
– А как дела у Леночки?
– У Леночки? У Леночки все хорошо. Они в Канаде.
– И давно?
– Второй год.
– И вы молчали? Вы тут болеете совсем один и молчите?!
– Оля, ну что ты, в самом деле… Подожди! Ты… ты все знала?
– Ну да, я поговорила с дядей Гришей. Андрей Евгеньевич! Неужели я бы не приехала! Почему вы не написали мне ничего?
– Потому.
– Господи, вы такой же упрямый, как я!
– Да, мы похожи с тобой. Поэтому я знаю, что ты собираешься сказать, и отвечаю: нет.
– Но почему?! Только не говорите: потому! Вы знаете, как я к вам отношусь!
– Оля, за эти годы я не стал моложе. И между нами все та же разница в возрасте. И ты… ты меня не любишь.
– А вы? Вы меня еще любите? – Ольга с тревогой и надеждой смотрела ему в лицо, а потом вдруг ахнула: – Господи! Какая же я дура! Это все неправда, да? Это вы придумали? Для меня, специально, в воспитательных целях? Чтобы поднять мою самооценку! А я-то верила…
– Оля!
– Нет-нет, все правильно. Простите меня, ради бога, простите! Конечно, как я не подумала… За столько-то лет… Вы же наверняка не один, разве такой человек, как вы, может быть один, а я навязываюсь. Господи, как стыдно, простите, простите меня!..
Она вскочила, но Андрей поймал ее за руку и усадил обратно, обняв, – Ольга тут же зарыдала ему в плечо.
– Что, все так плохо? Бедная моя девочка… Ну скажи, скажи – что случилось?
Всхлипывая и шмыгая носом, Ольга рассказала, что у Сашки родился ребенок, неделю назад. Андрей погладил ее по голове:
– И ты не можешь это пережить?
Ольга горестно покивала. Это известие и в самом деле ударило ее очень больно: все это время она подсознательно ждала, вдруг Сорокин одумается и придет к ней, даже после его женитьбы эта дурацкая надежда не угасла, но теперь… Это был конец. Через ребенка она переступить не могла, даже если бы Сашка сто раз одумался, – она прекрасно помнила, как он переживал, оставшись без отца, да и сама натерпелась.
– Андрей Евгеньевич, помните, вы мне говорили: красивая, желанная, должна быть гордой, беречь себя, на мелочи не размениваться? Видите, как я все помню? И вот мне двадцать семь лет, а я одна, вся такая красивая и желанная, только никому не нужная!
– Олечка, но неужели за эти годы ты никого не встретила, кто бы…
– Да никого! Лучше вас я никого не знаю! Они все… как Сашка. Только его я люблю, а…
Хомский усмехнулся – вот именно!
– Андрей Евгеньевич, да я же понимаю, что человек он… никудышный! Он мизинца вашего не стоит, он предавал меня сто раз, а я все прощаю, все надеюсь, все жду чего-то! И что это – любовь? Это вот такая любовь? Это… помрачение какое-то, наваждение, морок! Мы всю жизнь с ним бежим друг от друга, потому что – боимся! Если нам вместе соединиться… не знаю… конец света будет!
Андрей слушал ее и думал: а может, и надо было вам хоть раз пережить вдвоем этот конец света? Глядишь, и успокоились бы. Или нет? А Ольга уже не плакала, а смотрела на него умоляющим взглядом, пытаясь объяснить все, что она чувствует:
– Андрей Евгеньевич, может, то, что мы с ним друг к другу испытываем, и не любовь вовсе? Меряемся гордынями, а жизнь проходит! Может, то, что между нами происходит – между вами и мной, – и есть настоящая любовь?!
– Олечка…
Он почувствовал, как в глубине его души что-то дрогнуло, как будто трещинка образовалась на ледяной корке – на той броне, которой он окружил свое беспросветное одиночество.
– Я не знаю, вдруг я и правда вам не нужна… Но вы-то мне – нужны! Я же к вам спасаться прибежала, от себя самой спасаться, а то я что-нибудь такое сделаю, что потом всю жизнь не разгребу. Помогите мне! Если вы для себя не хотите, может… для меня?
– Олечка, понимаешь… Я боюсь, меня надолго не хватит. Это такая болячка, что я могу прожить и десять лет, и… поменьше. И что тогда с тобой будет?
– Андрей Евгеньевич, да какая разница, сколько! Главное – вместе! А то ведь будет то же самое, только порознь! Ну как вы не понимаете-то!
– Ах ты Лялька-Лялька!
Хомский поцеловал ее в висок: горе мое луковое… Ольга почувствовала, что он сдается, – улыбнувшись одними глазами, она сказала:
– Я взрослая, Андрей Евгеньевич, меня можно не только в лобик целовать…
И поцеловала его сама, всерьез, так что он даже задохнулся от неожиданности и не сразу ответил: у Андрея было странное чувство, что Ольга пробует его на вкус и сравнивает – так смакуют вино перед тем, как выпить. И боялся, что сравнение будет не в его пользу. Но уже через секунду он забыл обо всем: о вине, сравнении, о разнице в возрасте, о том, что они обнимаются в скверике на виду у всех и что наверняка кто-то из преподавателей или студентов их заметил…
А Ольга сравнивала – конечно, сравнивала! Ничего, ничего даже близко похожего не было на тот яростный шквал, что настиг их с Сашкой у колодца, но и не так плохо, как она боялась. У Андрея были уверенные жесткие губы, сильные руки, слегка колючие щеки… Она принюхалась, как кошка, к его запаху – и вдруг все, что было в ней женского, рванулось навстречу его жадному мужскому нетерпению.
– И ничего страшного! – сказала Ольга смущенно.
– Да уж, никакого конца света, это точно…
– Не надо! – Потом, покраснев, прошептала ему на ухо: – Ты мне нравишься…
И это «ты», произнесенное ее низким с хрипотцой голосом, перевесило всё: колебания, сомнения, благие намерения и благородные помыслы.
– Хорошо. Ты меня победила.
