Сергей Таск - Женские праздники (сборник)
– Вот, возьми, – Вика показал на невзрачную хозяйственную сумку, стоявшую у него в ногах.
– Что это?
– Бычки в томате, – он одарил ее своей фирменной покровительственной улыбочкой.
Еще не понимая, о чем идет речь, Нонна заглянула внутрь и увидела коробку с шарповским плейером. Она даже растерялась. Может, это такая злая шутка? Он ведь до сих пор на нее дуется за что-то. Еще бы знать – за что. Из этого замешательства ее вывел недовольный голос художника:
– Девушка, вы заслоняете натуру!
Чувствуя себя здесь лишней, Нонна подняла довольно тяжелую сумку и медленным шагом двинулась в сторону метро. Она была уверена, что он ее остановит. Перед тем как толкнуть стеклянную дверь, она обернулась – Вика колдовал над своим альбомом, напрочь забыв о ее существовании.
Плейер имел оглушительный успех. Только что не облизав его, Катерина снова упаковала свою новую игрушку и умчалась куда-то, где можно было оттянуться в кайф. Нонна вытащила из именинного торта наспех задутые свечи и спрятала нераспробованный торт в холодильник. Надо отнести Вике половину, вот кто обрадуется! А все же, с каких таких барышей купил он эту штуковину? Сидит на приступочке, такой важный. Прямо персидский шах.
Позвонив матери, Нонна устроилась в кресле перед телевизором и не заметила, как уснула. Разбудил ее сигнал, возвещавший об окончании эфира. Второй час ночи, а Катерины все нет. Неужели так трудно позвонить! Нонна нажала на кнопку пульта. Экран, шикнув как спичка в луже, погас. И через секунду, словно услышав ее упреки, зазвонил телефон.
– Ну наконец! – с облегчением закричала она в трубку.
И тут же лицо ее стало меняться. Она привстала в кресле и несколько раз кивнула, как будто звонивший мог ее видеть.
– Слышу, – подтвердила она, когда к ней вернулась речь. И, еще послушав, тихо положила трубку на рычаг.
Это случилось в подъезде его дома. Рядом нашли затоптанный альбом, на последней странице которого был ее телефон, рисунок – дождевая пыль из душа – и формула: В + Н = дырка от бублика.
Цейссовские очки
Ну хорошо. Учти, Ириша, ты обещала. Я это никому не рассказывала! Если ты проболтаешься Котляру… Ладно, не крестись. Короче. Помнишь, как ты меня привезла к нему в мастерскую? В свинарник, правильно. Я как увидела, что он сунул голову под кран, прямо над раковиной с грязной посудой за три года, меня чуть не вырвало. А этот матрас на кирпичах, с простынкой, которую последний раз меняли по случаю воссоединения Украины с Россией! Он ведь, кажется, из Киева, твой Сеня? Не понимаю, как ты могла спать с этим подонком. Не в то горло попало, это бывает. Огурчиком зажуй. Как я могла с ним спать? Сравнила! Это была летняя военная кампания, плавно перешедшая в зимнюю. И кто меня в нее втянул? Заседание военного трибунала в Нюрнберге объявляется открытым. Тишина в зале. Обвинение просит зачитать тайный пакт Молотова – Риббентропа. «Шестнадцатое августа одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Я, Ирина Ч., поспорила со своей подругой на бутылку коньяка, что через месяц колобок (он же Котляр Семен Абрамыч) от нее уйдет». Ладно, вот этого не надо. Напомнить тебе твои слова? «Папуаса цивилизовать нельзя. Не родилась еще та женщина, которая сумела бы объяснить папуасу простое русское слово из трех букв: д-о-м».
Ты думаешь, эта затея доставила мне море удовольствия? Да твой Сеня мне был нужен, как балерине лопата. Я только-только с одним козлом развязалась, и маленький козленочек на руках. Я вообще рыжих не люблю, сама знаешь, а еще борода… Колется – ладно, но когда в ней крошки застревают!.. Чего? Это Котляр-то пользуется успехом? Ты, Ириша, совсем больная. Ну, не знаю, у маляров, может, и пользуется. Это ж надо быть такой идиоткой, как я, чтобы с ним пять месяцев нянчиться.
Когда у нас с ним началось? Да все тогда же. Пошел он меня провожать… кто кого провожал – это ты меня спроси. Нас ни один таксист не сажал. Но все же нашлась добрая душа, привозит нас в Басманный, а этот ненормальный ему все свои деньги сует, купи, говорит, мне краски и колонковую кисточку пятый номер. Я запомнила. Достал его этим пятым номером. Какую он мне устроил ночь, лучше не спрашивай, а утром, еще глаза толком не продрал, смотрю, идет мой Сеня в трусах на выход. Ты, спрашиваю, далеко? В мастерскую. Чуешь, нюанс. Не домой – в мастерскую. И вот тут меня переклинило! Ты у меня, голубчик, забудешь, что на свете есть такое место – мастерская, я из тебя, папуас, человека сделаю, ты у меня, сволочь такая, научишься галстук тремя способами завязывать. Что значит, вернула? Это деньги, которые ты дала в долг, ты можешь вернуть, и то не всегда. А мужик – это как в Афганистане: временный контингент. Он сегодня окопался, а завтра ушел. Больше трех дней не квартирует. Чтобы не засветиться.
Ты килечку на черный хлеб положи. Вот. И сверху лучок. Это что, мы с тобой вдвоем бутылку усидели? Нормально. Открывай, а как же. Ты завтра не работаешь, а я пару раз честь отдам и свободна. Тебе напомнить, как девушки честь отдают? Звонит мне в десять утра начальство: пишешь? Пишу. К завтрашнему дню, смотри, чтобы сценарий был готов. Есть! Я им девичью честь, они мне домашний день. А у меня, между нами, девочками, передача уже смонтирована, хоть сейчас в эфир. Так что мы с тобой, Ириша, пьем свои законные фронтовые сто грамм. Сто на Ленинградском фронте. Сто на Белорусском. Всех не перечислишь. От мужиков только успевай обороняться. Короче. Ты меня, подруга, не перебивай, а то я нить потеряю.
Сеня Котляр – тот еще фрукт. Ты его анамнез читала? Ну что ты! Дядя Зигмунд отдыхает. Ему не было трех лет, когда умерла его мать. Папаша находит себе кухарку и тут же с ней расписывается, чтобы без куриных котлеток не остаться. Нашел дуру, она сумки котлетами набила – и к себе в деревню, а наш Сенечка палец сосет. Потом в аварии погибает отец, а мачеха выходит замуж за ревизора. В общем, как в сказке: «Кто в тереме живет?» Он и хотел бы пожить по-человечески, и страшно ему – а если завтра в город «зеленые» придут! Такие вот родимые пятна, попробуй выведи, так что от химчистки № 6 Бауманского района тебе коллективное спасибо. Будем здоровы.
Я тебе так скажу: слишком гладко мы с Сенечкой покатили. Так не бывает. Мужик живет у меня которую неделю, в мастерскую его палкой не загонишь, листает альбомы, уху варит и при этом не пьет. То есть чисто символически. Сеня, говорю, так тоже нельзя, организм привык работать на горючесмазочном материале, и вдруг – стоп, машина! А у меня, говорит, есть посильнее галлюциноген. Это он про меня. А у нас, действительно, амур-тужур. Возвращаюсь с работы – ужин на столе, свадебные хризантемы, Котляр в новой белой рубашке, и борода, заметь, волосок к волоску. И что еще мне не понравилось – с Борькой они сразу спелись. Наверняка пообещал, что они от мамы вместе смоются в какую-нибудь кругосветку!
Вот так мы с Котляром три месяца прожили. Душа в душу. Дикость, правильно? И на работе, как нарочно, все тип-топ. Два раза утром проспала, прилетаю на Шаболовку с пропеллером в одном месте, и что ты думаешь? Мою смену отменили. Оба раза. Даже на вид не поставили. Это как, по-твоему? У меня сердце не каменное, я же понимаю: не к добру это! Ох, говорю, Сеня, предчувствия у меня, вот увидишь, плохо это кончится. А он: ты что, сглазишь. Я вроде немного успокоилась, а он, бац, старую картину продал. Тут уж у меня сомнения отпали: всё!
Себе-то налей. За мужиков пить не будем, много чести. Давай знаешь за что выпьем? За плохое зрение! Вот мы, бабы, все видим, все сечем, а много нам счастья прибавилось? Ну! А я тебе о чем! Нам бы шоры на глаза или, лучше, штукатурки в два слоя – цены бы нам с тобой не было. А вот Котляр, ему хорошо. Он дальше своего носа не видит. У него правый минус десять, а левый он вообще не проверяет, чтобы не расстраиваться. Ты видела, как он рисует? Как будто бумагу обнюхивает. А почему он по специальности не работает? У него же классная специальность, огранщик драгоценных камней! Только успевай огребать! А кукиш с вологодским маслом, Семен Абрамыч, не желаете? Я же говорю, слепой как котенок. На чем я и погорела. Я не понимаю, мы уже выпили? За слепых, Ириша! За тех, кто ни фига не видит, и хоть бы раз в говно вступили! К нам, как ты понимаешь, это не относится.
В ноябре, помнишь, я в ГДР ездила? Ну вот. Навезла я тогда своим мужичкам разного шмотья, но это я так, к слову. Добили Сеню очки. Настоящие, цейссовские. Я сначала не въехала. Вижу, помрачнел мой Сеня. Вот и я подумала: с чего бы это? Дорогая вещь! Еще бы не дорогая. Я на эти очки, можно сказать, весь свой золотовалютный резерв ухнула. А у мужика с пол-оборота счетчик включился. Вот она, яма! Сверху веточки, листочки, сослепу и не разглядишь. А потом поздно. Никакие это не очки. Медвежий аркан. Конец вольной жизни. Теперь только по гостям на веревке ходить и барыню плясать. Я это в его глазах бегающих прочла. Почуял зверь опасность.
Слушай, что-то мне поплохело. Это килька. Точно я тебе говорю. Пряный посол. Они ее в красном вине вымачивают, а лечить надо подобное подобным. Давай лучше еще водочки. За Семен Абрамыча. Через него мы, можно сказать, породнились. Товар сдан, товар принят. Правильно я говорю? А ты пить не хочешь! Теперь всё. Не получилось отдать мужика в хорошие руки. Пропадет. Давай за Сеню! Пусть земля ему будет пухом. Нет, это я что-то не то сказала. В общем, пусть он нигде долго не задерживается. Чтобы никому не было обидно. Поехали!
