Гарри Беар - Создатель
тусклых товарища из Билибинска с постными лицами и одинаковыми кейсами в руках, секретарь Протухова Васька Савостиков, какой-то тип с мрачным видом и загадочным значком на лацкане пиджака. Титоренко лично выскочил встречать комиссию, уточняя диспозицию сражения. Остальные деканы факультетов, как их ни звали, на Конферансьон в итоге не прибыли.
Действо должно было состояться на втором этаже Юника, где находился Зал Актов, весьма облезлый и напоминающий школьную столовую. Младокрасоловский актив под руководством Ответственного студента постарались привести зал в норму, но это им не очень удалось… У самого входа в зал стоял Роман Томин, весьма довольный произведенным им шумом. Это был невысокий сорокалетний мужичок, с негустой шевелюрой темных волос, в очках и с папочкой, где находились все компрометирующие материалы. Возле него стояли студенты-оппоненты, готовые сегодня ко всему. Поодаль толпились младокрасоловы, с любопытством посматривая на папочку Томина. Студенты и преподаватели, входившие в зал, посматривали на титоренковцев с нескрываемым презрением, но те не особенно смущались.
Зал уже был забит студентами и преподавателями всех факультетов, но факфиловцы все же здесь преобладали. Почти все действующие круговцы присутствовали на мероприятии, ища глазами своего вождя. Но Гарри вместе с Тассовым непонятно как очутились вместе в компании преподавателей: тут был и зарубежник Юрий Наумович Мант, худой умный еврей в очках и замшевой коричневой куртке, и преподаватель современного русского языка Магнолия Семеновна Колобродина, в длинном голубом платье, абсолютно ей не шедшем, и небезызвестный мудрец Кирюшин Николай Васильевич, и лицо ФЛ-фака Виктор Владимирович Туус, и препод-весельчак кафедры фольклора Илья Ростиславович Лихтенштейн, и элегантная Людочка Чернобрюхова, ассистентка кафедры литературы, и некто Александр Витальевич Чимбуркевич с донкихотской бородкой, и кое-кто еще, о ком говорить, вовсе не стоит. Еще в самом начале мероприятия Гарри, едва пришедший в себя после битвы у Кобелькова, хотел было переговорить с некоторыми круговцами, но, поняв, что потом не найдет себе места в забитом зале, решил остаться. Он подмигнул хорошенькой ассистентке Людочке и развязно поздоровался с Туусом и Тассовым.
Наконец, появилось грозное судилище Юника: свист и хохот были приветствием ему. Чуть погодя торжественно вплыл и сам Томин: студенты его приветствовали почти как национального героя. Вбежало еще несколько мало что значащих человек, ментуриане с грохотом закрыли дверь зала. Через три ряда от него сидела очаровательная Шерстова в деловом костюмчике и уже заслала ему было записку, которую Гарри, не прочтя, опустил в карман своего пиджака. Затем, расправив рукой свои темные волосы и протерев глаза тыльной стороной указательного пальца, приготовился слушать собравшихся. Декан Титоренко позвонил в колокольчик и, поймав благосклонный взгляд Заура Хабибуловича, начал столь значимый для него Конферансьон.
– Я думаю, – строго оглядел зал Титоренко, – всем уже известен печальный инцидент, произошедший в стенах нашего вуза? Предатель Великой идеи, бывший красолов и сионист Иеремия… да-да, а вовсе не Роман, как мы считали! Иеремия Томин (зал загудел), нарушив все приличия, обратился с подметным письмом в самую Высокую (здесь Титоренко покосился на товарища из Инстанции) печать. В письме своем он облыжно обвинил весь педагогический состав университета во взяточничестве, а нашего горячо уважаем ого ректора Протухова…
– Вранье! – крикнул Томин с места. – Обвинялся не педсостав…
– Ма-алчать! – взвыл декан. – Обвинил весь наш педсостав во взяточничестве! Такой вражеской вылазке, несомненно, направляемой рукой Вашингтона и Тель-Авива, нам необходимо дать решительный отпор. Я выяснил уже мнение студенческого актива и отдельных честных преподавателей нашего вуза… Все они были едины во мнении – прочь, Иеремия, из стен вуза, прочь на свою историческую родину! Тебе не место в чистой стране Роскомреспа…
Последнее заявление декана потонуло в возмущенном шуме. Непонятно почему Титоренко строил свое обвинение на национальности Томина, а это задевало многих в российском Юнике. Лакеян Савостиков, бывший преподаватель физкультуры, а ныне правая рука Протухова, сильно побледнел, припомнив нос и манеру выражаться своего благодетеля. Два товарища из Инстанции раскрыли одинаковые серые блокноты и зашуршали авторучками. Поднялся и громко откашлялся Юрий Наумович Мант.
– Яков Васильевич, извините! Навешивать ярлыки не значит говорить истину! Вы, очевидно, говорили об этом письме только с близкими себе коллегами, а мы даже не в курсе… По-моему, следует выслушать мнение Романа Карловича, прояснить наконец – имели ли место те факты, о которых он написал в своем письме Главному, или нет. Только тогда…
– Жид обнаглевший! – вдруг заканючил с места Оподельдок Заревич, потрясенный наглостью тихого Манта, не дерзавшего прежде идти против начальства. – Заткнуть его…
– Вот так так! Да что такое… – произнесла в притихшем зале преподаватель с факультета истории Ксения Хорошкина. – Мы что уже в нацисткой Германии, товарищи? – Зал загудел.
– Ах да! – иронично заметил Титоренко, поняв, что немного перегнул. – Вашего мнения, Юрий Наумович, мы и не спросили! Что ж – мы слушаем Вас по этому вопросу внимательно…
– Я выступлю после, – пробормотал Мант, уже не радуясь содеянному. – Дайте слово товарищу Томину.
– Что же! – Яков немного посовещался с Хаповым. – Хорошо! Слово предоставляется предателю Родины и клеветнику Иеремии Томину.
– Под такое представление я не буду выступать! – крикнул Томин. – Объявите, Титоренко, как положено.
– И не надо! Студенты с пятого ряда – тихо, а то я попрошу вас очистить! – Титоренко уже подмигивал Заревичу. – Слово уважаемому профессору Оподельдоку Ивановичу Заревичу, великому борцу за идею. Человеку, уже столько лет верно служащему нашему Юнику и науке…
– Я тоже не пойду, – вдруг выдал старикан. – Я что, хуже этих масонов?
– Профессор, вон из зала! – крикнул в зале какой-то носатый стьюдент.
– Как же так, Оподельдок… – Яков Васильевич смешался. – Кто ж ответит похабнику Томину? Вы, Заур Хабибулович?
Проректор Хапов отрицательно помотал головой. Дело в том, что этот мужичок, в свое время прибывший в Город из одной кавказской республики, весьма слабо говорил по-русски, да и, честно сказать, понимал не очень. Именно поэтому Протухов доверил ему в свое время пост проректора по хозяйственной части… Титоренко смешался: товарищи из Инстанции недовольно посматривали на происходящее, Ответственный студент растворился в зале, как невидимка. Студенты-оппоненты вовсю тянули руки, чтобы получить слово, а младокрасоловы примолкли и не обнаруживали своей солидарности с начальством. К тому же разошедшийся Томин собирал подписи в зале, чтоб поставить вопрос о смене председателя собрания. Нужно было искать выход, пока его не нашли тебе другие.
– Что же это… – Яков Васильевич лихорадочно зашарил глазами по преподам и студентам. – Ага! Слово предоставляется Виктору Владимировичу Туусу, недавно пополнившему ряды нашей славной партии!
– Я не готов выступать, – пропищал напуганный Туус.
– Пожалуйте сюда! – рявкнул раздраженный декан. – Извольте-ка, Туус, отработать доверие партии и деканата! Или Вы уже солидарны с Томиной в его обвинениях? – Туус опрометью бросился к трибуне.
– Товарищи! – препод покраснел, потом побледнел и, путаясь, начал свою лицемерную речь. – Все мы видим недостойное поведение нашего коллеги… лично мной безмерно уважаемого – Романа Карловича Томина. – Туус на мгновенье смолк, заметив довольное лицо декана и жестокие улыбки Манта и некоторых своих коллег. Терять было нечего, и Туус бросился на отработку доверия. – Товарищи! Мы должны дать решительный отпор всяческим вылазкам наших идейных врагов. Да, мы, конечно, понимаем, что в нашем университете есть недостатки и недоделки, но лично я солидаризируюсь здесь и с товарищем Заревичем, осудившем наглую вылазку, и с нашим уважаемым деканом Яковом Васильевичем, и с деканом Юника. Товарищи! Легко написать письмо в газету, и ждать, когда вышестоящие товарищи приедут и разберутся… А что если нам своими силами взяться за дело и устранить недочеты, о которых гражданин Томин упомянул в этом недостойном пасквиле… Как вы думаете?
И Туус понес следом такую ахинею, что разбирать сделалось тошно. Из его речи следовало, что он, хотя и уважает научный авторитет Томина, но, как истинный красолов, не может не осудить… хотя все это еще и подлежит тщательной проверке. В общем, это было ни то, ни се: «просто сплюнешь и отойдешь!». Речь свою Виктор Владимыч закончил панегириком вузу, где он зацепился сразу же после его окончания. Туус сорвал весьма жидкий аплодисмент, хотя некоторые сторонники декана немного воодушевились. Последнее, что преподаватель увидел, сходя со сцены, было изумленное лицо Шерстовой, с которой Виктор пообщался в уютной аудитории целый час до начала Конферансьона. Впрочем, после его схода со сцены страсти собрания потекли стремительной рекой болтовни. Стьюденты ФЛ-фака, один за другим, выскакивали на сцену и призывали к ответу университетское начальство и лично декана Титоренко, студенты-историки припомнили, что во время недавней экспедиции их кормили перловой и рисовой кашей, а тушенку и сгущенку стащили «начальствующие быдлюки». Некоторые преподаватели с истфака и физфака, вспомянув буйную младость, также ринулись на штурм зашатавшегося Хапова и Титоренко.
