Ариадна Борисова - Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник)
Во вторую субботу возвращения со службы демобилизованный солдат, Клава и верный паж ее Зоя Савушкина отправились в клуб на танцы. Иванцовы и Тихонькие уже договорились сыграть свадьбу через месяц, а влюбленным все не удавалось остаться наедине – безотвязная Савушкина мельтешила рядом третьей лишней, не закрывая болтливого рта. По насупленному лицу Клавы легко можно было догадаться, как не нравится ей этот рот, явно разинутый на чужой каравай, но ступала под руку с вышедшей из повиновения Зойкой гордо, чувствуя спиной сдержанный жар прицельных жениховых глаз.
Уж кого-кого, а Адельку-хромушу Клава в ревнивый расчет не брала. Не думала, какая подлая змеюка зреет в колченогой дэцэпэшнице, и никто б не подумал. Позже обе с Савушкиной жалели, что Василий не был допущен к Клавиным прелестям сразу по приезде. Клава винила соглядатайство Зойки, та оправдывалась просьбой ее матери присмотреть за подружкой до свадьбы – перетерпят, мол, потом зять с уважением будет помнить первую брачную ночь… А не вышло доказать суженому соблюдение старозаветных правил в доме Иванцовых, хотя свадьба прогремела шумная и, как следовало по плану, ровно через месяц.
Аделькина свадьба.
Смешно сказать, из-за чего расстроился союз такой складной пары – из-за лужи перед клубом.
Клава первой заметила, как Аделька остановилась напротив у края воды. Все нормальные люди лужу обошли и стояли на крыльце, ожидая открытия дверей, а хромуша вытянула одуванчиковую голову и уставилась на толпу с кривой улыбкой. То есть не совсем на толпу, избирательно – на бывшего соседа по парте. Длинная шейка украшена бусами под жемчуг, поджатые в коленях ноги обуты в мальчиковые ботинки…
Клаву огорошила наглость калеки. Мать моя женщина, это что?.. Это на кого хромоножка зарится?! – и невысказанная злость на подругу выплеснулась вместе с сиюминутным негодованием:
– Ой, гляньте, девочки, пугало в бусах!
Савушкина с готовностью поддержала:
– Выставилась напоказ, никакой самокритики у Аделины.
В стайке девушек хмыкнули, завздыхали:
– Чего привязались к человеку?
– И на такую гайку найдется болт с резьбой…
– Личико у нее посмазливее, чем у некоторых (намекнули на толстощекую Зойку).
Клава закруглила разговор, хозяйски поведя на жениха красиво изогнутой бровью:
– Даже интересно, кому станет нужна, бедняжка, – и замерла, пригвожденная к перилам его пронзительным взглядом.
В темно-карем глазу Клавы под выразительной бровью, как в чаше с плавленым шоколадом, Василий в долю секунды узрел их совместное будущее: он и она, окруженные изобилием пухлых младенцев, еды и вещей. На сытых лицах – довольство жизнью, на его щекастой физиономии, кроме того, подобострастное выражение лица Зои Савуш… стоп!
Что-то в нем разъединилось, взорвалось и кануло в безвременье; в ушах оглушительно засвистал несуществующий снаружи ветер. Толпа ахнула и подалась вперед вслед за Клавой, не поверившей своим глазам: спрыгнув в новых туфлях с крыльца прямо в лужу, Василий Тихонький шагнул навстречу Аделе.
…Деревня на сто рядов обсмаковала тот разговор на ступенях клуба. С лаконичной подачи деда – прочь! – родители выставили за дверь возмутителя фамильного спокойствия. Василий поселился в бане на задворках старого дома, где Аделя жила вдвоем с матерью. Можно было обойтись без свадьбы, но решили сыграть. Не назло потрясенным вероломством Иванцовым (как они полагали), и не для того, чтобы досадить отвергнувшей самовольщика родне, а по настоянию школьных друзей. Ну, и по честному праву Адели нарядиться в белое платье в пандан бусам под жемчуг.
Василий продал мотоцикл, ребята сложились деньгами, нанесли солений, пирогов – стол получился нестыдным. Пришла мать, плюнув на домашние уставы, сама вдела Аделе в мочки ушей золотые серьги. «Подчистую зарплату потратила», – понял сын, тронутый подарком и очередной, по дедовскому определению, «бузой» невестки.
Аделя смущенно улыбалась всем из-под облачка начесанной челки. Василий удивлялся: как мог забыть – эта робкая полуулыбка сразила его еще в детстве, когда учительница привела и посадила на свободное место рядом с ним девочку, похожую на неоперившегося птенца. Вася Тихонький молча подвинул чернильницу на середину парты, новенькая улыбнулась, и он загляделся. На левой щеке девочки заиграла маленькая лунка – будто солнечные зайчики гонялись за своей тенью. Никто не улыбался так странно и нежно… никто не выглядел так беззащитно.
Теперь, во всем белом, Аделя напоминала ему ангела, и Василий внутренне сжимался, под крики «горько» еле касаясь ее губ под прикрытием фаты. То, что подразумевалось за кадрами в фильмах «до 16 лет», и что, между прочим, он сам проделывал с одной веселой женщиной в армейских увольнениях, казалось по отношению к Аделе кощунством.
Барьер детской дружбы они действительно преступили сложно, но не в свадебную ночь. Поздним вечером, едва гости начали расходиться, братья невесты в отставке побили окна в доме, и у палисадника затеялась потасовка. Драка быстро нарастала, прибывали все новые сторонники Иванцовых. Штакетник с обеих сторон улицы понес большой урон. Новобрачный с товарищами, от души поколоченные, а также их не менее пострадавшие противники до рассвета проторчали в участковом отделении милиции с вызовом туда фельдшера.
Через год Клава Иванцова вышла замуж за старшего брата Савушкиной и принялась энергично наполнять чашу дома детьми и вещами. Сбылось все, что увидел Василий на клубном крыльце в шоколадном Клавином глазу: сытые лица, довольство жизнью, только подкаблучником с заискивающей физиономией был не он. Зоя тоже в девках не засиделась. Высоко взлетела – под мускулистое крыло лыжного тренера в городскую квартиру со всеми удобствами. Стала не Савушкиной, а Ванштейн («Ферштейн» звали старики для легкости запоминания).
Василий незаметно помирился с родней. Семье стало не до него: младшая сестра Татьяна спуталась с заезжим строителем. К немалому изумлению деда, отличница и комсомольская активистка, Татьяна в десятом классе обзавелась «байстрюком». Так дед Володар в гневную минуту называл правнука Дениску, лихим словом поминая малахольных предков снохи до пятого колена.
Наглядное опережение замужества не помешало бойкой Тане закрутить с учителем географии. Рванули с ним в Казахстан и родили законную дочь. К школе «казахстанцы» забрали мальчика. Тихонькие, особенно старый дед, упросивший внучку оставить наследнику фамилию, сильно по нему скучали.
Аделя оказалась не способной иметь детей. Вернувшись из города после обследования, она молча остригла свои летящие белые кудри. Короткая прическа очень шла ей, делала ее лицо еще тоньше и нежнее…
Василий все понял и подумал с печалью, что, будь он художником прошлых веков, рисовал бы жену для картин с шестикрылыми серафимами. Аделя вдруг почудилась ему созданием, сотворенным не из плоти и крови. Он застеснялся в себе поэтических мыслей, но жена впрямь увиделась ему недозрелым плодом поздней завязи, скованным холодом зимнего солнца.
Зябко приподняв плечи, она посмотрела на мужа:
– Может, разведемся? Я знаю, ты будешь хорошим отцом, если…
Он не дал досказать, подхватил на руки – слабую, легкую, как отроковица:
– А я знаю, что ничто не принесет мне радости, если ты уйдешь от меня. Ты понимаешь, о чем я?..
Ни слова не сказал о любви, как не говорил ни до того, ни после. И оба они больше не говорили о детях.
Дважды сестра с географом и дочкой гостили в деревне летом, а Дениса оставляли на все каникулы. Аделя много читала и тщетно пыталась пристрастить к книгам мальчишку, но и Василий не был охотником до чтения. Все свободные часы мужчины либо рыбачили, либо ждали в шалашах у озер жирующих к отлету уток.
Василий Игнатьевич объяснял племяннику:
– Почему шилохвость? Потому что хвост, видишь, длинный, игольчатый. А эти – чирки, их несколько видов, есть свистунки, трескунки, клохтуны еще.
Денис гладил пестрые желто-серые перышки чирков, зеленую голову селезня кряквы, отливающую индиговой синью.
– Дядь Вась… Они, конечно, вкусные, но ведь жалко…
– Ты, Дениска, котлеты с пельменями любишь?
– Люблю.
– А телят?
– Тоже.
– Так и твои котлеты с пельменями когда-то телятами были и по лугам паслись…
Любознательному мальцу нравилось возиться с охотничьим снаряжением. Пыхтя от старания, чистил ружье. Смазывал замки веретенным маслом, ложу – подсолнечным. Заворачивал в промасленную бумагу и все вместе укладывал в обитый железом ящик под ключ…
А вскоре Татьянин географ влюбился в молоденькую учительницу математики, и безмятежная жизнь сестриной семьи развалилась. Татьяна перестала привозить Дениску. Разбежалась с мужем, нарвалась на альфонса, потом на алкоголика и наконец, после многих надежд и мытарств, сошлась на вторых ролях с успешным владельцем конного завода, глубоко засевшим в собственной многочисленной семье. Эта усталая связь неожиданно подарила Татьяне неизвестные прежде возможности: открыла в ней коммерческий дар.
