Наталья Горская - Дендрофобия
– Почему?
– Ей людей очень жалко. В болезни люди страдают, и врач вынужден смотреть на это. И врачу надо чувствовать переживания больного, чтобы вовремя оказать помощь, но и свою нервную систему не перегрузить. Она пришла вечером в корпус, а там женщины лежат, уже не ходят. И кто-то с другой стороны коридора кричит, что у них из окон закат красивый виден. А этим умирающим бабам тоже хочется его увидеть, потому что до завтра кто-то уже не доживёт. Она их перекатывает в кроватях на колёсиках, кого-то в каталку сажает и везёт в те палаты, где виден этот закат, будь он не ладен. И они его смотрят молча, как фильм, и радуются, как дети. Если человеку осталось несколько дней жить, ему всё в радость. А в глазах отражается уходящее солнце… И потом она плачет мне в плечо, как ей горько и грустно от этого, а я говорю: бросай ты эту мелодраму. Но она головой мотает: «Как же они без меня? Там такие санитары, что пошлют куда подальше этих умирающих с «ихними капризами», а даже преступникам перед смертью положено последнее желание». Такова наша медицина в реальности – грубая, непрофессиональная, нищая. А в кино всё респектабельно и красиво.
– Что же, этот развал показывать?
– Надо показывать, как из него вылезти. Не приукрашивать и не запугивать, как всё плохо, не героизм разводить, как это здорово, когда всё так плохо, а искать способы улучшения. По телику полюбили показывать каких-то чудиков из глубинки, обворованных пенсионеров, но как шутов для знати, как диковинку, уродцев, которые сами виноваты, потому что «жить не умеют». Мол, открыли бы автосервис у себя в деревне, где из транспорта есть только мотоблок у деда Ерофея. Это выставлено на показ не для того, чтобы решить проблемы людей, а чтобы поржать, какие идиоты «в этой стране» живут, и порадоваться, что ты на их фоне ещё прилично выглядишь. Нужно не слащавое восхищение и не нытьё, а конкретная информация, как людям всё же удаётся выживать в этом говне. Не герои нужны, а люди, способные людьми оставаться. И из этой их способности ни в коем случае нельзя делать подвиг, потому что это должно быть нормой.
– Интересно Вы рассуждаете. Получается, что нет ни подвигов, ни преступлений, ни героев, ни слабаков. Нет ни рая, ни ада.
– И что, сразу скучно стало? Нет ни рая и ни ада. Всё людьми на ходу придумывается под их сиюминутные потребности, включая рай и ад… Знаете, я ещё в начале девяностых, когда из Хорватии ноги уносил, рванул безопасным северным путём через Венгрию и Чехословакию в Польшу – единственные из стран бывшего соцлагеря, которые не сошли с ума, как другие. Задержался в Кракове, документы ждал. Красивый город, древний. Весь его облазил от нечего делать и перешёл на окрестности. Не знаю как, но занесло меня в Освенцим. Оказалось, тоже очень красивый город с многовековой историей – наши города по сравнению с европейскими, как правнуки. Я думал, что знаменитый лагерь смерти располагался в самом городе, но на самом деле он в соседней деревне. Берёзовке, что ли. Поехал. Посетителей почти не было. В Европе неонацисты появились, в России тоже свастика в моду вошла – никому не интересно, к каким последствиям такие невинные увлечения могут привести. А я там бродил полдня.
– Там страшно, наверно?
– Очень страшно! И уехать хочется, и что-то держит. Ходишь и понимаешь, что находишься на крупнейшем кладбище Земли, на самой большой братской могиле в мире, что миллионы убитых у тебя прямо под ногами, их пепел смешался с почвой. Людей сжигали штабелями, как сейчас деревья у нас сжигают. До сих пор не могут сосчитать, сколько человек там лежит. Ведь многие попадали туда добровольно, потому что им обещали на Востоке работу и даже землю. Ехали целыми семьями со всей Европы и даже не догадывались, что их ждёт. И семьи уничтожались целиком, так что не оставалось родных, близких, друзей, которые могли бы сообщить имена погибших. Люди просто не верили, что с ними может произойти такое в культурном двадцатом веке. Тогда информацию невозможно было передать, как сейчас в виде репортажа по телевизору. Никто не знал о планах нацистов по тотальному уничтожению населения захваченных стран – это держалось в строжайшем секрете. Поэтому люди пытались выполнять требования оккупантов, надеясь выжить. Просто уезжали и пропадали – война идёт, поди-пойми, что там с ними случилось. Приезжает огромная семья с пожилыми родителями и маленькими детьми, их сразу сортируют. Мужчин на работы, пожилых и слабых сразу сжигали, как отработанный материал. И вот люди видят, как их старых больных родителей сбивают с костылей, тащат в крематорий, как мешок с картошкой, туда же – всех женщин, отнимают у них детей. У детей там просто выкачивали кровь для раненных солдат Вермахта. Сразу всю, сколько там есть в ребёнке. И бросали тут же умирать. Удивительное дело, но некоторые выживали, и их повторно использовали в качестве доноров. Представляете, какой ужас испытывали матери и отцы, дети и внуки, братья и сёстры, наблюдая мучения своих близких и понимая, что они ничем не могут друг другу помочь?
– Сейчас говорят, что не было всех этих ужасов.
– Но люди куда-то исчезли. Более пяти миллионов человек – население современного Петербурга. Согласитесь, трудно такое не заметить? Это ж не пару деревьев в густом лесу спилить.
– В основном, это были евреи.
– То есть, евреев можно убивать? Перекинулись бы и на славян, если бы войну не закончили. В растопленную печь всегда надо новые дрова кидать. Поляков и русских там тоже прилично положили. Кстати, отравляющий газ испытывали именно на советских военнопленных. И потом, кто такие евреи?
– Как кто? Нация такая.
– А что такое нация? Язык, гражданство, цвет волос? Национальные костюмы уже почти никто не носит, питания по национальной кухне тоже мало кто придерживается. Кто такой Утёсов? Великий русский артист. Он же не еврейскую культуру обогатил, а именно русскую. Он жил в России, любил Россию, она его тоже. Польские евреи говорили по-польски, немецкие – по-немецки. Еврейского гражданства не было как такового, потому что не было самого государства Израиль. В Польше было казнено несколько тысяч поляков только за подозрение, что они скрывали евреев или как-то помогали им. В Крыму было убито двадцать тысяч населения при активном содействии местных стукачей, которые могли в любого пальцем ткнуть и заявить, что это – еврей. Может, он ему до войны за пиво денег задолжал, вот и сдал, чтоб не отдавать. И человека арестовывали и убивали, даже не разбираясь, какого он там рода-племени.
– Украинцы даже немцев пугали жестокостью по отношению к своим.
– Мы с ними в этом очень похожи – родня как-никак.
– Нашему поколению в школе говорили, что в Освенциме людей сжигали живьём, а потом выяснилось, что предварительно травили газом.
– Ах, какие добрые немцы, что перед сожжением придушили газом! Видимо, из гуманизма. Но у людей разная восприимчивость к ядам, поэтому не все умирали от газа, а попадали в бессознательном состоянии, но ещё живыми в крематорий. Вот где ужас был, вот он, ад в чистом виде – очнуться живым, утрамбованным между трупами в раскалённой топке. Ад из древних мифов по сравнению с этим – детская страшилка. Кого им можно напугать после того ада, который создают сами люди?
– Убитых перед сожжением всех проверяли, наверно. Немцы всё же, нация пунктуальная…
– Немцы этим не занимались. Из самих заключённых формировали «трупные команды», которых потом тоже убивали и заменяли другими. Потому что у хлипких представителей сраной арийской расы не выдерживали нервишки, когда надо было перемалывать то, что осталось от трупов после кремации, делать удобрения из пепла, варить мыло из костей. Вы сами подумайте, как психика должна быть перекошена, чтобы такими вещами заниматься? Комендант лагеря на допросе в Нюрнберге рассказывал, что высшим немецким чиновникам, которые приезжали в Освенцим с проверкой, становилось дурно, они теряли дар речи, когда видели такой «апофеоз войны». Впервые в истории убийство людей было поставлено на поток, даже останки приспособили для использования в качестве вторичного сырья. Кто будет проверять такое количество убитых, если каждый день в лагерь прибывало до десяти эшелонов с людьми, в каждом по пятьдесят и более вагонов, в каждом вагоне набито до ста человек? Многие умирали в этих вагонах от духоты и давки – вот кому везло. А что в печи крематория попадали живые, определяли по дыму. При сжигании трупов идёт белый «сухой» дым, потому что кровь свернулась и засохла в сосудах. Когда горит живой человек, у которого кровь всё ещё циркулирует по жилам, дым получается чёрный, «жирный».
– Теперь говорят, что это всё неправда.
– Не надо слушать, что говорят другие! Надо увидеть своими глазами, своим носом потянуть. Надо, извините, своей задницей почувствовать – уж она не обманет. Я там был, принюхался, понял: здесь был ад. Пожалуй, самое страшное место на земле. После него все религиозные сказки про ад – ничто. Говорят, что существует некая эмоциональная энергия, что-то вроде слабого электричества, которое выделяют люди, если собираются в одном месте в большом количестве. О некоторых знаменитых церквях говорят, что там много такой энергии, но положительной, «намоленной». А в таких местах, как Освенцим или Хиросима, где сразу погибли миллионы, люди оставили колоссальную энергию своего ужаса. И она там до сих пор присутствует. Я никогда не верил в мистику, но тут понял, что это не мистика, а вполне реальное явление из области физики. Действительно, на загривке шерсть дыбом. Даже не думал, что может быть ТАК страшно в мирной жизни. Очень тихо и очень чисто. Мы же привыкли к грязным улицам и раскисшим дорогам без покрытия, а там такой порядок, какой нам и не снился! У нас порядок на улице всегда ассоциируется с высоким уровнем жизни и хорошим воспитанием обитателей этой улицы. И вдруг попадаешь в мир, где за этим стоит смерть. Чисто и стерильно, как в кабинете хорошего и аккуратного врача. Только врач этот не лечит, а убивает.
