Александр Проханов - Политолог
Первое действие вызвало восторг зрителей. Рукоплескали, обменивались восторженным шепотом. Известный композитор Журбин, пытавшийся поставить на Бродвее свои антисоветские мюзиклы, не выдержал и закричал: «Брависсимо!» Арткритик по прозвищу Танкист, пытавшийся покончить собой и чудом избежавший смерти, в черном мундире, с рукой на перевязи, не удержался при звуках «Хорста Бесселя», вскочил и выбросил руку вперед.
Стрижайло направлял бинокль не на сцену, где танцевали, пели, скользили в разноцветных лучах, а на ложу, где находился Маковский. Тот оставался встревоженным, бледным, но казалось, воспоминания нежной юности, целомудренные мечтания и несправедливо перенесенные обиды отвлекли его от горькой реальности. Страхи постепенно уступали место элегическим переживаниям. И это радовало Стрижайло. Ибо он, а не сладострастный Виктюк, был истинным режиссером спектакля. И действие этого спектакля переносилось со сцены в зрительный зал, в золоченую ложу Маковского.
Второе действие переносило зрителей в комсомольский лагерь на берегу Черного моря, – серебристо-шелковая ткань использовалась Шемякиным для изображения морского разлива. Нудистские комсомольские пляжи позволяли режиссеру Виктюку воссоздать сцены однополой любви. Под музыку латиноамериканской песни «Голубка» в интерпретации Элтона Джона юноша Мак знакомится с прекрасной аргентинской девушкой Глюкос, племянницей Че Гевары. Она танцует румбу, развевая перед лицом восхищенного юноши кружевное платье, изящно сконструированное эротоманом Идашкиным. Молодые люди влюбляются друг в друга, целомудренно и возвышенно, что великолепно, через символику воздушных поцелуев, воссоздано Виктюком. Вместе они хотят посвятить жизнь избавлению человечества от бедности, несправедливости, смертельных болезней. Мак рассказывает Глюкос о своих «голубых городах». Из сырого песка они возводят на морском берегу фантастические башни, великолепные дворцы, лучезарные храмы. Он целует ее, она отдается ему среди этих райских «городов любви». Зарифмованные Вознесенским эротические стоны звучат как: «Эу-эу» и «Ой-ой». Внезапно налетает буря. Голубая шелковистая ткань становится черной. Чудовищная морская волна падает на песчаный город, уносит Глюкос. Та бьется в чернильных складках материи, беспомощно зовет. Мак кидается в пучину, хочет спасти любимую девушку. Но она, увы, утонула. Он выносит ее из моря, кладет бездыханное прекрасное тело там, где еще недавно был их «райский город». Мак исполняет «Песнь вечной разлуки», похожий на одинокого лебедя, потерявшего ненаглядную подругу.
Эффект второго действия был ошеломляющим. Публика плакала, рукоплескала и снова плакала. Дамы в соболях отирали слезы серебристым мехом. Мужчины не отрывали бинокли от глаз, чтобы не были заметны их скупые слезы. Литературный критик Немвзер, обычно осуждавший явления модерна, на этот раз в рукоплесканиях разбил себе в кровь ладони. Другой литературный критик, Баасинский, член иракской партии БААС, нашедший, после крушения Саддама Хусейна, прибежище в России, не находил слов и только молитвенно выкрикивал: «Аллах акбар». Стрижайло не отрывал глаз от Маковского. Олигарх почти избавился от первоначальных неуверенности и тревоги. Правдивая история его любви к аргентинской красавице вернула ему ощущение таинственной и бесконечной жизни, в которой ему была дарована любовь, нефть и высший пост в государстве Российском. Он окреп телом, гемоглобин вернулся в его властное лицо, рыжий ястребиный глаз озирал театр, словно присматривался, в кого из декольтированных дам можно было вцепиться когтями и унести в лесное гнездо.
Действие третье – Мак понимает, что «Город счастья» можно построить только кропотливым трудом. Фантазия художника Шемякина воссоздает в декорациях «мировую деревню» – образ философа Маркузе, – где русские избы перемешаны с небоскребами Манхэттена, а раввины Нью-Йорка водят хороводы с русскими девками в рощах Рязани. В память о безвременно ушедшей возлюбленной Мак открывает кооператив «Глюкос», с помощью которого устанавливает в избах русских крестьян тайваньские компьютеры, связывая вологодскую и костромскую глухомань с мировой цивилизацией. Звучит оркестровка Элтона Джона на мотив «Во поле березонька стояла…». Виктюк и здесь умудряется засунуть «нечто» туда, куда не положено. Рязанский пастушок, став добычей дюжего раввина, исполняет короткий стих Вознесенского: «Уы-уы». Но этот созидательный процесс прерывает путч ГКЧП, во время которого танки маршала Язова давят ветхие избы и хрупкие компьютеры. Дым танковых двигателей летит прямо в зал, заставляя падать в обморок пугливых дам. Кутюрье Идашкин наряжает солдат-путчистов в плащи из вороньих перьев и шлемы с жестокими черными клювами. Исполняется «Танец маленьких воронят». Элтон Джон удачно интерпретирует трагическую песню «Черный ворон, что ты вьешься…». Мак, оказавшись в центре путча, спасает Президента Ельцина, за которым гонятся жестокие чекисты. Мак помещает Президента в багажник своего старенького «форда» и вывозит из окружения под носом гэкачепистских ищеек. Благодарный Ельцин, вылезая из багажника с бутылкой «Рэд лейбл», целует Мака, дарит нефтяные поля Сибири и назначает своим тайным преемником, о чем и говорит со знаменитого танка. Модельер Идашкин набрасывает на плечи Ельцина тогу римского императора, надевает на голову золотой венец цезаря. Исторический танк, по замыслу художника Шемякина, расписан голубыми фиалками.
Зрители как один встали. Рукоплескали герою «либеральной революции» Маковскому, который, смущаясь, приподнялся в ложе и скромно поклонился. Несколько дам из партера сорвали с себя бриллиантовые украшения, метнули своему кумиру, и тот ловко подхватил блистающие подарки. Критик Архангельский, видом помор, с окладистой русой бородой, в косоворотке, не избавившись от родового оканья, прилюдно крестился, повторяя: «Слава Тебе Господи, вернулась-таки на Русь большая литература и музыка». Другой критик, Валентин Курбатов, тайно, вместе с монахом Зеноном, перешедший в католичество, тихо переглядывался с послом Ватикана, викарием и членом ордена иезуитов. Стрижайло испытывал знакомое сладостное предвкушение, сладострастное томление. Населявшие его демоны уселись в ряд на длинном насесте, выставив внимательные мохнатые мордочки, нацелили немигающие круглые глазки, терпеливо следили за ходом спектакля, как если бы не знали его финал. Демоническое томление, вернувшееся к Стрижайло, заслонило недавние страхи, угрызения совести, мучительное сознание того, что через него, Стрижайло, в мире действует зло. Зло, облеченное в ризы великого искусства, становилось красотой. Той активной, спасающей силой, которая побудила министра МЧС Шойгу однажды, во время разрушения аквапарка «Трансвааль», когда на морозе бежали обнаженные девушки, воскликнуть: «Красота спасет мир».
Действие четвертое – Мак, владелец компании «Глюкос», обходит свои северные нефтяные владения. Повсюду царят разруха, упадок – поваленные буровые, рухнувшие дома. Художник Шемякин удачно использовал в декорациях мотивы «Герники» Пабло Пикассо. Из развалин, на свет фонарика, выходят одичавшие люди, уродливые алкоголики, аморальные преступники, – кто в буденовках, кто в касках с красной звездой, кто с серпом в руках, а кто с молотом. Хотят растерзать Мака, сделать из него строганину. Жутко звучит музыка Элтона Джона на мотив песни «Замучен тяжелой неволей». Мак не боится угроз, проповедует разбойникам свою заповедную мечту о «Городе счастья». Говорит, что вместе, объединенные в корпорацию, исповедуя либеральные ценности, они построят среди полярной тьмы хрустальный город, о котором мечтала аргентинская девушка Глюкос. Вдохновленные его мечтой, аборигены отрекаются от пороков, избирают «свободный труд свободно собравшихся людей». Бригады строителей и нефтяников, подбадривая себя стихом Вознесенского «Эхма, Холмогоры, Хохлома», восстанавливают разрушенную цивилизацию Севера. Мак выбирает из местных ханты наиболее продвинутых и делает их православным священником, муфтием и раввином. Идашкин облекает их в простые, вольно спадающие ткани, на которые нашиты лазурный крест, серебряный полумесяц, золотая звезда Давида. Приходит старый шаман, завернутый в бересту. Он поверил Маку и хочет открыть ему тайное место, где залегает самая лучшая в мире нефть. Ударяет в бубен, бьет ногой в поросшую ягелем тундру, выкрикивая заклинания Андрея Вознесенского: «Кры-Кры». Из земли вырывается нефтяной фонтан, задуманный Виктюком как огромный плодоносящий фаллос. Летит в небеса, наполняя небо восхитительным салютом, преображая черную нефть в хрустальный светоносный «Город счастья».
Стрижайло видел, как Маковскому в ложу принесли шампанское, и он жадно выпил один, затем второй бокал, гася жар разбуженных желаний. Олигарх окончательно освободился от подозрений и страхов. Его оставила мания преследования. Он больше не боялся могущественного Потрошкова, ибо превосходил его могуществом. Не боялся ничтожного политолога Стрижайло, который по-прежнему рабски ему служил – за его, Маковского, деньги нанял лучших в мире художников, композиторов и поэтов, и они восславили его в веках. Спектакль превратился в праздник большого искусства. Ни у кого не оставалось сомнений, что совершается великое таинство – в Россию возвращается дух творчества и красоты. Изгнанный жестокостями большевизма, найдя себе вторую родину в Голливуде и на Бродвее, теперь дух Татлина и Стравинского, Марка Шагала и архитектора Мельникова, Мейерхольда и Хлебникова вернулся на родину, как возвращаются после долгой зимы журавли к родным озерам и рощам. Критикесса Наталья Иванова вытянула из ноги редактора Чупрынина жилу, натянула ее на гибкую ветку орешника и пустила из лука «стрелку купидона» в ложу Маковского, который тут же, через охранника, послал ей чек на 100 тысяч долларов для установки памятника «Детям Арбата». Критикесса Алла Латынина подобно Иродиаде заставляла танцевать перед ложей Маковского свою рыжеволосую дочь, требуя взамен сахарную голову фашиствующего писателя Проханова, на что Маковский послал ей наличными 200 тысяч долларов для прохождения курса лечения от экземы и старческого слабоумия.
