Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A
Отец Амеди задумался.
– Моя любимая – «Будь честным всегда», венгерская книжка, там про мальчика, который учится в большом городе в школе-интернате, совсем один, и взрослеет… Там нет волшебства. Но все остальное то же – школа, друзья, что можно купить за деньги, учителя, хорошие и плохие, и взрослые, которые лгут… И есть момент, когда мальчика заперли, наказали, а он пишет стихи про свободу.
– О, как здорово… она у Вас есть с собой?
– Да, я ее увел из школьной библиотеки, – отец Амеди сделал паузу – осудит-нет, Декамп улыбнулся. – В столе, в нижнем ящике… Ну, я, правда, был единственным, кто читал ее – я продлевал и продлевал, а потом мы переехали – и я ее не успел вернуть – получается, украл? Но она всегда со мной. «Будь честным всегда» и рассказы о Шерлоке Холмсе. Рассказы я честно купил – когда в больнице работал, в больничном книжном магазине, мне другой медбрат посоветовал, это вторая моя любимая книга. Если «Будь честным всегда» не пойдет, возьмите про Шерлока – там, правда, про собаку Баскервилей нет, просто короткие рассказы; «Пестрая лента», всё такое, хиты…
– Две любимые книги и всегда с собой – да Вы дико счастливый, не то, что наш Дэмьен, ему всего мира мало. Не переживайте, книги и море – вне юрисдикции Бога. Я возьму тогда про мальчика почитать, если не дочитаю, возьму домой, но я не уведу, обещаю, могу бумажку подписать…
– Да я Вам верю.
И вот он опять один – и хорошо; придет кто-нибудь на исповедь или за помощью – хорошо, не придет – тоже хорошо – такая погода на улице – людям не до церкви, когда первый снег, мокрый, в лицо, и гнутся от ветра деревья – горячий шоколад и телевизор; он вышел из сакристии в неф – несколько свечей возле Девы Марии и всего одна возле Иисуса в боковых алтарях, прожекторы на распятие – вот и весь свет; как в театре – на детали – на ружье на стене, на цветы в вазе, на руки героини; Декамп включил полный – ему нравилось, как разгораются большие люстры – потом выключил – как они гаснут; и еще раз – включил-выключил – азбука Морзе – «ты видел, видел? в Соборе свет то загорается, то гаснет, что это значит? кому-то нужна помощь?» – кто-то с биноклем; нашел книгу про мальчика в школе, почитал; мальчика звали Миши Нилаш – отцу Декампу сразу захотелось читать дальше; сделал себе кофе, выпил; еще кофе; еще почитал – какая потрясающая, тонкая, сильная книга – как повезло в детстве отцу Амеди; как много хороших и никому неизвестных книг в мире; она размягчала и ожесточала одновременно – он стал беззащитен; прочитал за час; расплакался в конце; вернулся в темный неф, лег на первую скамью – и посмотрел вверх – распятие было прямо над ним – измученное лицо Иисуса, золотой венец, капли крови из рубинов; «рубиновое ожерелье…»; смотрел так долго, что стал частью этого сияющего хрусталя, и этой золотой, рубиновой боли… «я сделаю ей больно, чтобы она не простила меня…» – всем в этом мире больно сейчас – оттого, что Иисусу больно – а если его снять с Креста, боль пройдет? Люди опять станут плохими и хорошими, никакого выбора, искупления и прощения; хватит, наигрались – никто не оценил; он вскочил, нашел в сакристии биту, вытащил стремянку, поставил её – высоченная, новаторская, раскладная – дотянулась до Креста – дрожит под ногами.
– Привет, – сказал он; какой же Он холодный под его руками – и огромный – не обнять – не унести в кровать, не согреть, не заснуть вместе, как с медведем маленьким, коричневым, с карими стеклянными глазами, с клетчатым бантом и нашитым клетчатым заплаточным сердцем. – Я сейчас совершу ужасное, Ты понимаешь? Меня выгонят из Церкви, я буду священником, который разбил Хрустальное Распятие… Я, правда, разобью Тебя – ведь Ты – это не Ты, а дело рук человека – всего лишь произведение искусства – люди так любят играть в эту игру – вынес бы ты картину да Винчи из горящего здания или преступника связанного из подвала, который убил ребенка… Я собирался сделать это сразу, в ночь, как Тебя привезли. Я пообещал это себе, что я расколочу Хрустальный Крест – чего придумали – золотой крест, хрустальный, рубиновый. Он был деревянный и залитый кровью. И Я ненавижу Тебя на Кресте. Ты мой Король, ты Победитель Смерти, Ты не должен был умереть.
Он поцеловал Христа прямо в хрустальные губы, как целуют рыцаря, который шел первый в бой и первым погиб, поймал равновесие, размахнулся и ударил.
Дэмьен вошел в подъезд, улыбаясь – фильм был чудесный, Мюриэль тоже; они хохотали до икоты, потом зашли в кафе-мороженое, детское, стены разрисованы деревьями с котиками и совушками, но из-за погоды в нем никого не было – только они и продавец, одетый как в детских фильмах повара – огромный белый колпак, фартук полосатый; они набрали разного-невообразимого – сладкий инжир, французский тост, ретро-пекан, зеленый чай – и продавец щедро полил им всё соусами – клубничным, шоколадным – посыпал конфетами; потом Дэмьен проводил ее – «а теперь Вы бегите домой, ураган» – и клюнула его холодными губами в щеку; и он побежал – к ногам липли пакеты и листья; светофоры истерично мигали желтым, срабатывали одна за другой сигнализации у машин; как страшно, подумал Дэмьен, правда, страшно, Господи, что происходит – провалился в лужу у подъезда, еле открыл под напором ветра – и тут его ударили в лицо – Кори стоял за дверью; сука, сказал он и ударил его. Дэмьен потерял на секунду сознание, схватился за стену, не упал, нашарил платок в кармане пальто, Клавелл положил – белый, батистовый, с монограммой Декампов, обычно Дэмьен пользовался бумажными, – приложил к звенящему онемевшему носу – платок сразу окрасился кровью.
– Какого хрена… Ты что?!
– Это ты мне скажи, какого хрена ты гуляешь с Мюриэль Линд – ты же монах.
– Я не монах…
– Значит, тебе можно?! Вчера мне про Церковь заливал…
– Что можно-то? Я в кино с ней сходил, она сама позвала… Я ничего… Боже мой! да я ни одной девушки в жизни не целовал, только в щеку!
– Так зачем пошел на свидание?
– Я не умею людям отказывать. Я сказал ей, что я из Церкви. Она ответила – я поняла – и сказала, что просто зовет меня в кино – она любит старое кино, а ее ровесники такое не любят, а я тоже люблю. Это как с другом-геем на балет ходить, что ты за псих? Ты влюблен в нее что ли?
– Нет, но она… хорошая девушка. Зачем ей разбивать сердце?
– Да какое сердце, я сказал ей, что я из Церкви, уши промой.
– Значит, она в курсе?
– Да твою мать, я полицию вызову и напишу на тебя заявление, что за… мы с тобой один день знакомы, а ты мне уже нос сломал…
– Да не сломал, дай посмотрю.
– Иди в жопу, – Дэмьен оттолкнул его руки, голова закружилась – и вот теперь он упал, Кори подхватил его; теплый, в толстом колючем свитере, вельветовом пиджаке.
– Я тебе кровью пиджак испачкаю, – и тут Дэмьена вырвало, на пол, всем мороженым.
– Ничего, о, Боже, у тебя сотрясение, надо вызвать «скорую».
– Мне надо валить из этого города, – сказал Дэмьен. – Я устал от всего этого… – и закричал. – Я устал, черт возьми! Я устал! Я просто хотел написать книгу о Соборе, да что, черт возьми, вам всем нужно от меня?!
Кори обхватил его крепко, как ребенка, у которого истерика перешла в эпилептический припадок; и Дэмьен успокоился; закрыл глаза; его лихорадило, но не сильно – умыться, поспать и всё пройдет; и они так стояли долго-долго, Дэмьен почти заснул, как вдруг Кори заговорил – негромко так, будто зная, что тот почти спит – будто на ночь сказку дополнительно рассказывая – страшную сказку – с грустным концом – к черту такие сказки – под грохот ветра, бьющего в стены, в двери…
– Прости меня, Дэмьен. Я говорил, что у меня разбито сердце. Я жил в маленьком городке, католический приход был в соседнем городе, и мы ездили туда каждое воскресенье на машине с мамой – отец не верил в Бога; после мессы – чай и воскресная школа – дети со всех окрестных поселков и городков – и это был большой праздник для нас всех – посещение церкви – мамы и папы, у кого были и не пили, надевали лучшие наряды, и на нас натягивали лучшее – матроски, белые рубашки, бабочки… В церкви была одна славная девушка – Боже, да что там славная, она была самая красивая во всем приходе – Марианна – я называл ее кис-кис, такая она была сладкая… Я думал – вот вырасту и женюсь, поведу ее в белом-белом под венец; она была из очень богатой семьи – очень богатой, как-то по-киношному – ее семья жила в замке на вершине горы, у нее был брат Макс и очень строгая мама – настоящая королева.
– Ты был влюблен в принцессу.
– Да, я был влюблен в принцессу.
– А потом?
– А потом мы стали большие, и я думал, как бы наши дружеские, с воскресной школы отношения перевести в более…
– Плотские…
– Нет. В любовные. Я приносил на каждую мессу ей цветы – белые розы, мелкие такие, их продавала одна цветочница у меня в городке, они были как жемчужины; Марианна улыбалась и брала букеты; мы много болтали, гуляли, обменивались пластинками и книгами; они с братом были близнецы, и он тоже часто гулял с нами, но он был отличный парень; потом мы все трое поехали воспитателями в детский приходской лагерь; а потом… потом нам назначили нового настоятеля.
