Марина Евдаева - Обратная сторона радуги
Вечером Шломо позвонил около восьми.
– О чем поведает Израилю очередная многогранная личность?
– О часах.
– Отлично, вещь нужная, хотя я и предпочел бы навсегда их выбросить.
– Эпикуреец.
– Зато я умею кофе варить, – рассмеялся он. – А ты уже дома?
– Да. Карим остался в монтажке, не хочу мешать профессионалу.
– Везет тебе, – по-мальчишечьи протянул Шломо. – Тогда я жду эфира.
– Завтра, в восемь с четвертью на молодежном канале. Сразу после студенческих новостей.
– Заметано! Не скучай, я тоже буду, – закончил он любимой скороговоркой.
А я включила веселую песенку, распахнула окна и принялась за уборку. Капитан бригады Голани Соломон Гиршгорн даже на расстоянии мог вдохнуть в меня силы.
Наверное, самое романтичное место в Хайфе– это набережная напротив гостиницы Меридиан. Особенно в начале мая и в конце недели. Достаточно и десяти минут, чтобы услышать здесь обрывки речи представителей любой части земного шара. Влюбленные пары всех возрастов и оттенков кожи, уставшие от содержательных экскурсий и фешенебельных ресторанов, не спеша прогуливались вдоль берега. Я, как обычно, возвращалась после очередного интервью по этому маршруту, когда свободное место на стоянке гостеприимно подмигнуло. А почему бы и не выстроить линию новой передачи здесь среди армии счастливых людей, перед которой собственное одиночество ненадолго капитулирует, а не в пустой комнате…
Я купила фисташковое мороженое и долго смотрела на море. Красивый толстый карапуз увлеченно копался в песке. Я всегда гнала от себя мысль, в какой новый сложный узор могли бы сплестись наши со Шломо хромосомы, каким бы мог быть наш малыш. Я гнала, а мысль возвращалась, вероятно, такая мысль – неизменный атрибут влюбленности, какое ей дело до отметок в паспортах, механизм запущен, и она просто выполняет свою функцию.
И, кстати, о мыслях… Если они способны материализоваться, о чем стало модно поговаривать в прогрессивных кругах, то моё детское обыкновение отождествлять себя с Гекльберри Финном сделало это крайне нелепо. В моей беспечной жизни появился Шломо, то есть Том Сойер, всей душой рвавшийся к приятелю, но тетушка Полли, Сид, Мери, Бекки и воскресная школа отнимали слишком много времени, да и почтенное население городка Санкт– Петербург подобную дружбу не одобряло, поэтому дальше совместных ночных прогулок по кладбищу отношения не заходили. Но вместо того, чтобы, посвистывая, отправиться на плоту вниз по Миссисипи, я превратила свою жизнь в бесконечные ожидания двухчасовой передышки, а если повезет, то и целой ночи. Как ни странно, любимый герой оказался гораздо счастливее меня.
А может быть, Шломо тоже бывает здесь со своей женой, ведь не враги же они все-таки…
Пора ехать домой, надо накормить Кешет и ради разнообразия немного поработать, если уж весь вечер пробездельничала.
Уходя, я бросила последний взгляд на гуляющие пары, молодой мужчина в синем тюрбане шел рядом с красавицей в ярком сари и самых невероятных украшениях, которые мне приходилось видеть. Они, должно быть, были очень счастливы вместе, так счастливы, что считали счастье единственно правильным состоянием души и даже не подозревали, что бывает иначе, а я смотрела на них, как на небожителей.
Я села за руль и включила радио, откуда пронзительно взывал Авив Геффен: «Убегай, если хочешь радоваться!» Легко сказать: «Убегай!», сколько раз я пыталась…
Я уже собиралась спать, когда позвонил Шломо.
– Все, отстрелялся по всем целям, – устало сообщил он.
– Так ты был на стрельбище? – с каким-то странным облегчением спросила я.
– Круче. У моего дяди выставка картин в городском музее, пришлось помогать с организацией.
Я с досадой отметила, что на самом деле ничего не знаю о его жизни.
«Убегай, если хочешь радоваться!» – пронеслось над головой глухим эхом.
Шломо меж тем продолжал:
– Я же и позвонил, чтобы тебя пригласить.
– Не стоит, не хочу пересекаться.
Идти на эту выставку мне не хотелось, в музее я уже не спрячусь за компьютерный планшет, как в летнем кафе, пришедшие парами будут высокомерно на меня поглядывать. Или мне просто будет так казаться.
Его голос снова вернул меня к реальности.
– Если причина только в этом, то могу сообщить безопасное время.
Ему даже в голову не пришло, что эти слова прозвучали обидно.
– Это надо расценивать, как акт заботы?
– Как угодно, – великодушно согласился Шломо.
– Выставку картин я видела в пятнадцать лет в Лувре, когда меня дедушка в Париж возил. Настоящей заботой с твоей стороны было бы просто позволить мне уйти навстречу своей судьбе.
– Как… – растерянно пробормотал он. – Почему?
Я немного остыла, но не сдавалась.
– Пойми меня, пожалуйста, никто не виноват, но давай остановимся. Я устала быть третьей лишней.
Повисла гнетущая пауза, пока Шломо, наконец, не произнес:
– Мне очень страшно и больно тебя терять.
– Мне тебя тоже, но выбора у нас нет.
– Ты боишься осуждений? Всегда найдется обозленный неудачник и объявит себя борцом за нравственность.
– Именно это меня как раз не трогает. Но я никогда не буду значить для тебя столько же, сколько ты для меня, и если однажды обстоятельства поставят тебя перед выбором, то ты его сделаешь не в мою пользу. Это будет правильный и даже достойный поступок, но мне не будет от этого легче – я очень старалась говорить убедительно.
– Да, ты права, я не должен быть эгоистом, – согласился он. – Мне осталось только смириться и пожелать тебе счастья.
– Спасибо, – сказала я как можно хладнокровнее и захлопнула крышку мобильного телефона.
Часть разума, которой не коснулась любовная опухоль, должна была ликовать, а меня грызло отвратительное чувство, какое возникло бы у человека, изо всех сил ударившего ногой добрую и преданную собаку.
Хоть я и одержала верх и была собой довольна, мне не удавалось уснуть в пустой квартире. «Разумеется, это просто хандра, и когда она меня отпустит, все, наконец, будет по-настоящему, я буду гулять с любимым по хайфской набережной, а в день его рождения я первая чмокну его в щечку и сама организую мега-пати, а не отправлю смс, чтобы дожидаться благодарного ответа через пару часов, когда появится возможность улизнуть от гостей, – утешала я сама себя. – С меня достаточно, я должна иметь свою жизнь, а не быть приложением к чужой, ведь я же благоразумный человек!»
Но хандра возрастала с экспоненциальной скоростью. Может, не стоило собственноручно разрушать искреннее чувство, у скольких пар, встреченных мной сегодня на набережной, любовь была подлинной, наверняка не у всех, так стоит ли мечтать о романтических прогулках с нелюбимым…
«А вдруг это никогда не пройдет!?» – мысль как будто ударила по незащищенному сердцу.
После папиной смерти мама так больше никого к себе и не подпустила, не смогла его забыть…
Я встала с постели, налила стакан воды, залпом выпила, забралась с ногами в кресло и наверное впервые пожалела о том, что не курю. Захотелось набрать однажды заученный наогцупь номер, даже ради того, чтобы выслушать монотонное повествование оператора о том, что абонент не доступен. Сандра была мне почти необходима, но и Сандры у меня больше не было.
Три часа ночи, даже Арик еще пару часов будет спокойно спать. Когда же, наконец, рассветет. Сидеть неподвижно было еще тяжелее, я легла и постаралась принять как можно более удобную позу, как будто от этого что-то зависело. И вдруг зазвонил мобильный. Ну, Ариэль, это уж слишком.– Алло.
– Ирис, – тяжело дыша, спросил Шломо, – ты не спишь?
– Уже нет. Что-то случилось?
– Авария.
Я ничего не поняла: мотоциклист, столкнувшийся с препятствием и бодро рапортующий с места событий, должен быть как минимум из жидкого металла.
– Рассказывай все по порядку.
– Рассказываю… Взял служебную тойоту… Поехал купаться в Кинерете… Разбил о валун…
Я села в постели.
– Ты понимаешь, что за все это будет?!
– Да что бы ни было, Ирис, я тебя люблю.
– Я тебя тоже люблю, но это было глупо.
– Знаю. А ты больше не сердишься?
Я представила его деланно кроткое лицо с виноватой улыбкой и засмеялась.
– Тебя сейчас волнует только это, дурень?
– Как ни странно. Я уже не смогу без тебя, я никогда не принимал наркотики, но чувствую, как подсел и нуждаюсь в дозе.
– Я не сержусь, – сдалась я. – Хочешь, я приеду к тебе на помощь?
– Не стоит, до гарнизона я сам доберусь. Только утром придется как-то выкручиваться.
– Выкручиваться придется экспромтом, уже почти утро.
– Тогда пожелай мне удачи.
Моя очередная попытка изменить свою жизнь провалилась с треском, и я несказанно этому радовалась.
Загородный пляж, негласно хранивший историю моего чудесного спасения, мы со Шломо всегда называли «наш», даже несмотря на то, что пляж был обитаем, и молодежь, разбивавшая здесь палатки, тоже считали его отчасти своим. А я, оказываясь здесь, всегда чувствовала себя по-домашнему вольготно, и мой сегодняшний визит не стал исключением. Я сняла римлянки и пошла босиком по горячему песку, мимо симпатичных пляжных домиков, мимо весело расписанного трактора с прицепом для лодки, мимо мирно покачивающегося на волнах катера, пока не оказалась прямо в объятиях Шломо. В эти моменты мне всегда хотелось успеть сказать и сделать слишком много, и поэтому я не успевала почти ничего, просто утыкалась в его плечо и наслаждалась атмосферой короткого праздника.
Мы расположились на песке.
