Михаил Веллер - Жестокий
– Здравствуй, Харальд, – помедлив, говорит она.
– Здравствуй, Элис, – с затруднением говорит он.
– Ты гуляешь один?
– Почему ты спрашиваешь?
Она подвигается в санках.
– Садись – подвезу.
Он садится. Едут молча, не глядя друг на друга.
– Я хочу пойти пешком, – вдруг говорит она.
Он помогает ей слезть с саней. Идут рядом.
– Я не мешаю тебе? – спрашивает она наконец.
– Чему мешать? Я ничего не делаю.
– Ты о чем-то думал.
Идут молча.
– Твоя полячка очень красива. Наверное, с ней тебе интереснее.
– Почему моя? – защищается он.
Идут.
– Ты станешь моей женой? – беспомощно выговаривает он.
Она спотыкается, отворачивает лицо.
– Ты же не обращаешь на меня внимания! – неискренне убеждает она.
– Ты станешь моей женой? – в отчаяньи повторяет он.
– Я ненавижу тебя! – кричит она и убегает.
Он догоняет, ловит, обнимает.
– Отец не отдаст меня за тебя, – припав к нему, говорит она сквозь слезы.
– А ты – ты хочешь?
Она тут же делает гримаску и пожимает плечами.
– Я люблю тебя, Элис! – со всей искренностью вырывается из глубины его боли. – Клянусь – я добуду для тебя корону!
– Не нужна мне никакая корона, – вздыхает она в объятиях. – Ты совсем глупый… – любовно говорит она.
155. Одетый почти до смешного празднично, в перстнях и золотых браслетах, стоит Харальд перед Ярославом.
– Я прошу у тебя руки твоей дочери Элисив, великий конунг, – торжественно говорит Харальд.
– Она еще очень молода, – с легкой насмешкой хозяина положения и лукавца отвечает Ярослав неторопливо. – Но надо сначала спросить у нее самой.
– Она согласна.
– Надо посоветоваться с ее матерью, – тянет Ярослав.
– Ингигерда добра ко мне. Она не будет против, я знаю. И – разве ты не хозяин в своем доме, чтобы дать ответ, как мужчина мужчине?
– Я хозяин в своем доме, – холодновато осаживает его Ярослав. – И не тебе учить хозяина в его доме, как ему надо отвечать. Подождем немного. Куда торопиться.
– Третий год я служу тебе, Ярицлейв. И если надо, буду служить еще тридцать. Но ты отдашь за меня Элисив! Или я возьму ее после твоей смерти! – в ярости почти кричит Харальд.
– Ты хочешь убить меня! – хохочет Ярослав. – Ты просто берсерк! Смотри, не откуси мне голову!
Громко бьет в ладоши. Вбежавшему слуге:
– Вина! И золотые кубки. Мой зять хочет выпить со мной. Только что он сказал, как сильно меня любит!
На лице Харальда сменяются ярость, непонимание, изумление, счастье.
156. Деревянная церковь, киевская знать, гудение колоколов, лучики света сквозь цветные венецианские витражи, колебание сотен свечей.
Лизу в белом и Харальда в бархате ведут к аналою.
– Крещен ли ты, сын мой? – негромко и деловито басит священник, останавливая Харальда за три шага до места.
– Крещен, – подтверждает слышавший Ярослав, он рядом. Снимает с себя нательный крест и надевает на Харальда. – Он крестился в Царьграде. Это так, Харальд?
– Так, – растерянно соглашается Харальд, заправляя крестик под одежду – рядом с отполированной годами палочкой, не совсем и белой уже, серовато-желтоватой, на тонком кожаном ремешке: крестик рядом с неразлучным амулетом.
Юную невесту и здоровенного громилу-жениха ставят рядом, и гудит поп, свершая церемонию:
– Венчается раб Божий (себе под нос, тихой строптивой скороговоркой: «И нет такого имени христианского!») Харальд и раба Божия Елисавета…
Ярослав незаметно грозит ему пальцем, и поп прибавляет громкости и усердия.
157. Торжественный выход из церкви: яркий зимний полдень, колокола, толпа, взлетающие шапки, молодые выходят из дверей и спускаются с крылечка (резные столбики поддерживают его треугольную крышу), перед ними несут икону, их осыпают горстями зерна, а за ними из шествия кидают в толпу пригоршни монет. Отороченная горностаем фата-мантия молодой метет снег, в алом бархате Харальд на голову выше и шире в плечах любого, и пальцы жены тонут в его широкой лапе.
158. Ночь в спальне, две головы на подушке, голубоватый, призрачный лунный полусвет.
– Ты родишь мне сына, – мечтательным полушепотом говорит Харальд. – И я позабочусь, чтобы он был конунгом.
– А если будет дочь?
– Дочь – очень хорошо. А потом ты родишь сына. И он будет конунгом, – упрямствует Харальд.
– А если опять будет дочь? – поддразнивает она.
– Я очень постараюсь, – подумав, обещает он.
Косой лунный луч льется в окошко – маленькое, белесое от инея, в решетчатом переплете. Харальд подносит на руках жену к окну, опускает на ноги, растворяет раму.
Два прекрасных нагих силуэта облиты голубым сиянием: могучий мужской и маленький стройный женский.
– Видишь эту звезду? – указывает Харальд. – Она всегда указывает на север. По ней направляешь корабль ночью. Там – моя страна. И она ждет меня. Она ждет нас…
– У тебя чудесная страна. Только очень холодная, – льнет она к нему, озябнув в потоке холодного воздуха, и он поднимает ее на руки, укрывая.
На родину
159. Ранняя весна, солнце, последние льдины сплывают по Днепру. Среди них движется сверху, с севера, драккар.
Кучка киевлян на берегу рассматривает его приближение, в переднем ряду Харальд.
Драккар врезается в берег, прыгают на землю викинги. Предводитель, обведя взглядом зрителей, приветствует Харальда.
– Здоров ли конунг Ярицлейв? – спрашивает он.
– Да.
– Дары на обратном пути. Хотим навестить крымского хана, – смеется предводитель. Он совсем молод рядом с заматеревшим тридцатилетним Харальдом.
– Откуда идете?
– Из Дании.
– Какие вести?
Предводитель смотрит улыбчиво и независимо:
– Не ты ли Сигурдарсон, Жестокий?
– Говори, – утвердительно разрешает Харальд.
Предводитель серьезнеет, оценивает: уважает.
– Не все спокойно, – сообщает тоном человека, блюдущего превосходство старшего. – В Англии умер Кнут.
Взгляд Харальда расфокусируется, обращен внутрь собственных глубин.
– Когда? – помолчав, медлительно спрашивает он.
– Зимой, – пожимает плечами предводитель. – Теперь в Дании считается власть Хардакнута. А Магнус и Свейн собирают большой тинг в Норвегии.
Но Харальд уже не слышит его, думая о своем. Поворачивается и идет в город.
160. В палате Ярослав, расхаживая с листом пергамента, читает с него по-старогермански и переводит на русский, диктуя записывающему за столом писцу:
– А кто не своего смерда убьет, пусть заплатит хозяину две гривны серебром, или мехов…
Стучат тяжелые решительные шаги за дверью, близятся, дверь шумно распахивается – Харальд:
– Кнут умер! – извещает он о важном и долгожданном.
– …куньих пол-сорока, или пшеницы шесть мер… – продолжает Ярослав и отрывается: – Ты хочешь что-то сказать, Харальд? Почему прерываешь меня?
– Кнут умер! – повторяет Харальд.
– …или меда два бочонка… Я знаю, – спокойно, как о бытовой подробности, говорит Ярослав.
Харальд смотрит, не понимая:
– Когда ты об этом узнал?
– А если же кто дружинника убил… Еще в начале зимы поляки с выкупом были, и среди них один, кто видел Кнута в Англии. Рассказывал, что болеет Кнут. Велел я лекарю расспросить его про все. И лекарь сказал – не дожить Кнуту до весны. А лекарь хороший, из Царьграда. И плата ему большая.
Харальд медленно соображает:
– И когда ты отдавал за меня Элисив – ты знал?!
– Тебе пора уже запомнить – конунг должен знать все.
Харальд накаляется, раздувает ноздри.
– Кажется, ты не рад, – деланно озадачивается Ярослав. – Или твоя жена чем-то огорчила тебя?
Харальд бьет в сердцах кулаком по столу, чернильница подпрыгивает и выплескивает чернила в лицо писцу, тот отшатывается и падает со стулом, барахтаясь.
Ярослав невольно смеется этой шутовской импровизации, и зараженный его смехом хохочет Харальд, смотрит в глаза Ярославу и снова хохочет.
– Хитрее тебя я не знал, Ярицлейв, – стихнув, восхищается он.
– Ты получил и жену, и корону. Удачливее тебя я не знал, – в тон отвечает Ярослав. – Впрочем, корону ты еще не получил, – деловито добавляет он.
161. Добро из хранилищ Ярослава перетаскивают на корабли – много добра: тюки, свертки, сундуки и мешки. Вереница согнувшихся под грузом людей течет муравьиной цепочкой из городских ворот к берегу. Отделяется доля Харальда и приданое его жены.
162. Ярослав медленно движется вдоль строя своих дружинников и то на одного, то на другого указывает пальцем. Некоторых хлопает по плечу. Одного-другого обнимает. Одному подает снятый с пальца перстень. Отмеченные переходят в другой строй – за спину стоящего чуть поодаль Харальда.
163. Проводы на берегу. Полдюжины кораблей, добро в них, уже заняли места у весел викинги и русские дружинники. Зрители, женщины, платочки, священники, прощальные слова через головы к отбывающим.
Элис (так мы будем звать ее отныне), беременная, в объятиях матери, роняет слезинки и выслушивает женские наставления и напутствия.
