Василий Авченко - Кристалл в прозрачной оправе. Рассказы о воде и камнях
Профессии «китобой» больше нет. Есть только ветераны ушедшей профессии – морские артиллеристы мирного времени. Есть их полукустарно изданные воспоминания – хорошо, что успели. На презентации одной из этих книжек мэр Владивостока путал понятия «китобой» (профессия) и «китобоец» (судно), чего нельзя было представить раньше. И это не в упрёк континентальному происхождению мэра – просто пришли другие времена. А от прежних времён остались вырезки, наивные стихи, пафосно-героические очерки из газеты «Дальневосточный китобой», выходившей на флотилии «Советская Россия» (у каждой флотилии была своя газета: «Гарпун», «Труженик моря», «Приморский китобой»)… Они сейчас кажутся смешными, но в них пульсировала настоящая жизнь. А пафосная подача свидетельствовала о серьёзном отношении к серьёзным вещам, так же отличаясь от сегодняшней «свободной» репортёрской манеры, как реализм, пусть даже соц-, отличается от насмешливого постмодернизма.
Японцы, исландцы и норвежцы как били китов, так и бьют, никого не стесняясь. Китятину я пробовал именно в Японии, и уже не за пять копеек, а куда дороже. Только в 2013 году правительство Японии признало, что разрешает охоту на китов ради пищи, а не в научных целях, как стыдливо говорилось раньше («научное» мясо в итоге всё равно оказывалось в ресторанах). Министр рыбного хозяйства г-н Хаяси сказал, что австралийцы охотятся на кенгуру, корейцы поедают собак, но Япония не требует у них отказа от своих традиций; такая же традиция для японцев, продолжил он, добыча китов.
Недавно на острове Русском кита выбросило штормом на мель. Он погиб от собственной тяжести, став похожим на беспомощно раскорячившийся в узкости большегруз. Пока снаряжали учёных, островитяне кита съели – как нормальные первобытные люди, по разумению которых всё встречающееся мясо можно и нужно есть. Научные интересы, экология и гуманизм появляются позже, на следующем уровне.
От крабов моего детства остался «вкус краба» в палочках, чипсах, сухариках и прочей дряни. От китов не сохранилось ничего. И хорошо – пусть они остаются в своём океане.
* * *Морские формы жизни причудливее, чем в фантастических романах. В море живут не только рыбы и тюлени, в общем напоминающие человека, но и какие-то несуразные губки («морской каравай», например), полипы, «гелевые гребневики», черви – на любой вкус, брюхоногие (в том числе трубач, «дело – трубач» – воспел его Лагутенко), головоногие и двустворчатые моллюски (в том числе каракатица под названием «Россия Тихоокеанская»), «морские жёлуди», странные крабы и раки («рак-крот Исаева», «краб стыдливый», «краб-паук медвежонок»…), иглокожие и ещё морской чёрт знает какие.
Креветка известна всем, морская медведка – немногим. Это существо покрупнее креветки, но обладающее жёстким, практически костяным панцирем. По-научному «шипастый шримс-медвежонок», она, говорят, несколько лет назад попала под запрет к вылову, из-за чего найти её на прилавке стало труднее. Но – «надо места знать»… Возможно, именно медведок пробовал на Сахалине Чехов: «В Александровске один каторжный промышляет длиннохвостыми раками, очень вкусными, которые называются здесь чиримсами или шримсами…» (слово «чиримс», видимо, – промежуточное между иностранным shrimps и нашим «чилимом»).
О каждом из водных обитателей можно писать не только диссертацию, но и роман. Всё это великолепие канцелярские люди назвали противным словом «гидробионты». Сами же гидробионты молча учат нас быть шире и мудрее – как мудра природа, сделавшая ставку на то, что те же скучные люди определили неуклюжим словом «биоразнообразие».
В море нашем водятся также японские машины-топляки, спецназовцы-«халулаевцы» – местные военно-морские супермены (которым, как гласит молва, на учениях разрешается убивать гражданских), боевые дельфины, праворульные катера, самолёты японских камикадзе и усталые подлодки. Однажды я угодил в подлодочный морг – дело было в закрытом городе Большой Камень. Потом – в крематорий и колумбарий (бухта Чажма, этот маленький приморский Чернобыль, где стояли на плаву «трёхотсечники» – сердца умерших атомоходов). А в бухте Труда на острове Русском долгое время находилось настоящее кладбище кораблей, пока их могилы не разграбили металлисты…
Человек похож на рыб и моллюсков. Он закрывает створки, как это делает мидия, ложится на дно, как камбала, или вовсе зарывается в песок, подобно спизуле.
Рыба хладнокровна и потому молчит как рыба, даже когда разрываешь ей губы и жабры, извлекая проглоченный крючок, или отрезаешь заживо голову, готовя к жарёхе. Она не умеет кричать – поэтому об умирающей рыбе и говорят «засыпает». Она молчит всегда, хотя видит больше нас – не случайно широкоугольный объектив назвали «рыбьим глазом». Разговоры придумали суетные теплокровные люди, чтобы не скучно было проводить мнимую вечность. Рыбы мудрее. Они молчат – и этим нравятся мне. Я тоже люблю молчать.
«Рыба ищет где глубже…»? Какая глупость. Рыбы разные. Одни живут на дне, другие в верхних слоях воды. Да и обывательское «где лучше», к счастью, привлекает не всех.
Глубоководные рыбы, подобно алмазам, рождаются при чудовищном давлении, способном раздавить любую подлодку. Если эту рыбу поднять наверх, её разорвёт от внутреннего давления, как человека в открытом космосе. Глубоководные рыбы могут жить только внизу, свобода от внешнего прессинга для них губительна.
Что человек вообще понимает в рыбе и в море; он называет отбросы общества «дном», это оскорбительно для настоящих обитателей дна – невозмутимых иглокожих, проворных крабов, оседлых мидий, зарывшихся в песчаные землянки партизан-спизул.
Стране хорошо иметь большую территорию и акваторию. Такую, чтобы на одном конце водились рыбы северные и серые, на другом – южные и яркие; на западе – окуни и плотва, на востоке – скрипали и змееголовы. Ошельмованная обывателями идея империи уже рыбами оправдывается чисто эстетически, и этого достаточно.
Пошлые соображения о том, что океан нужно беречь из экономических или экологических соображений, излишни. Океан велик и прекрасен – и уже поэтому он должен быть.
Вкус восьмидесятых
Человек поселился в Приморье несравненно раньше, чем этого можно было ожидать… В Приморье с самого начала развитие культуры шло особыми путями, каких не было в Европе.
Алексей Окладников. «Открытие Сибири»Нет возможности даже приблизительно определить, какое количество рыбы может быть поймано каждый раз во время её хода в сахалинских реках и у побережьев. Тут годилась бы всякая очень большая цифра.
Антон Чехов. «Остров Сахалин»А скажи, ты до сих пор ли влюблён,
Когда мачты, как пики, вонзаются больно…
Илья Лагутенко. «Морская болезнь»– Советские консервы – лучшие в мире. Многим странам мы уступаем по красочности упаковки, но начинка – самая вкусная.
Журнал «Дальний Восток». 1988. № 6Моё советское детство восьмидесятых проходило в иной исторической эпохе, и поэтому я, ещё довольно молодой по паспорту, кажусь себе много пожившим человеком. Как теперь становится ясно, детство у меня было сказочное, но тогда я этого не понимал.
Одно из ярких воспоминаний – консервные банки с морепродуктами. В Москву и на экспорт шли банки крабов под брендом Chatka (говорят, консервы должны были называться Kamchatka, но произошла ошибка – оказавшаяся слишком длинной этикетка перехлестнула саму себя, закрыв три буквы) и сельдь-иваси в металлических банках с надписью «125 лет Владивостоку». Цветовая гамма – оттенки синего; чайки, море, силуэт узнаваемого – потому что на сопках – города вдали, ростральная колонна, что на въезде… Это изображение на банке с селёдкой было одним из первых доступных мне образцов живописи, на которых я рос, развивая одновременно гастрономический и эстетический вкус – несовершенный, конечно, но зато свой. Граница поколений проходит примерно по 1983–1984 годам. У тех, кто старше, вид «дальморепродуктовской» банки вызывает неконтролируемый прилив физиологической ностальгии и слюноотделение, как у собаки Павлова. Недавно – в расчёте на таких ностальгирующих – предприимчивые коммерсанты возродили дизайн той банки (кто её придумал, какой безвестный уорхол – неизвестно). Ход был беспроигрышный: увидев эту банку, я мгновенно купил её, даже не сильно интересуясь, что там внутри. Когда-то в таких банках я хранил камешки, значки, военные знаки различия, декоративные керамические квадратики, которые мы отколупывали с панельных домов… Её и теперь жалко выбрасывать.
Промысел. Фото В. Воякина
Образы консервов из детства навсегда сохранились в памяти. Рыбные котлеты в томатном соусе (нынешние – не то), ивась, криль, икра ежей… Интересно, что дизайн упаковки некоторых старых консервов Дальрыбы почти не изменился до сегодняшнего дня: зелёно-оранжевые баночки с икрой, зелёные же – с морской капустой… Только советского знака качества, этой магической пентаграммы, на них больше не ставят.
