Фарид Нагим - Мужчины о счастье. Современные рассказы о любви
Оставался день, совсем немного.
Он нашёл это место случайно. Девять лет назад, сплавляясь весной в одиночку по Нёмде, пропорол брезент байдарки. Починить не получилось, мешок с инструментами и картой захлебнулся и утонул, искать его в ледяной воде было невозможно. Пришлось бросить лодку и выбираться пешком. Весна тогда получилась дождливой, лес был залит, и целый день Михаил блуждал по воде. И на следующий день тоже была вода, Михаил уходил от приближающегося разлива, и лишь на третий он вышел на высокое место, холм, возвышавшийся посреди леса и поросший редкими и невысокими соснами. Он устал и очень хотел спать, на северном склоне у самой верхушки холма в земле обнаружился разрыв. Рубец, словно кто-то рассёк мох и выпустил наружу жёлтый чистый песок. Михаил прилёг. Он хотел отдохнуть хотя бы немного, а потом развести костёр и разогреть тушёнку, но уснул крепко, а проснулся уже ночью.
И увидел.
И на следующую весну он вернулся сюда.
И на следующую тоже.
И всегда.
Через день пути Михаил вышел к холму. Это случилось уже под вечер, как и тогда, в первый раз. Холм показался неожиданно, как всегда, Михаил шагал по лесу и посмотрел вправо и назад, и увидел его. Холм.
Так всегда случалось, холм появлялся неожиданно, и это Михаилу всегда нравилось, словно это не он искал холм, а холм подкарауливал его, осторожно шагал по пятам и показывался ненавязчиво, застенчиво.
Михаил улыбнулся и пошагал к холму.
Правда, добраться до него засветло не получилось, тоже как обычно – холм уходил и вилял, теряясь в наступающих сумерках. Но шагать сделалось легко, Михаил чувствовал, что он спускается вниз, точно к центру широкой и неглубокой тарелки.
Когда совсем уж стемнело, Михаил устал и устроился на ночлег. Утром холм вёл себя совсем по-другому, послушно стоял на месте и не бегал. Михаил поднялся на верхушку и нашёл песочный рубец.
Весь день Михаил лежал. Он разложил на песке пенку и расправил на ней спальник. Иногда он смотрел на небо, но больше на песок. Чистый, выбеленный солнцем и снегом песок. Справа и слева. Песок. Разрыв, в котором лежал Михаил, был неширок, метра в три, и сужался к ногам. Здесь было сухо и тепло, песок нагревался даже от скудного весеннего солнца. Михаил смотрел на песок. С непривычки ныли ноги, но Михаил знал, что это скоро пройдёт. Совсем скоро, уже к вечеру. Песок.
Есть хотелось, но не очень сильно, чтобы голод не отвлекал, Михаил дотянулся до рюкзака и достал из него банку с кашей, сломал её пополам, выел кашу. Лежал дальше. Не хотелось двигаться, не хотелось ничего. Вспомнил Найду, вспомнил жену и дочь, ножи вспомнил и прожитый зачем-то год. Песок. Он стекал по склонам разреза, собираясь у пенки барханами, Михаил ставил на пути песка палец и смотрел.
Песок.
Жена неплохо заработала в октябре, собирались по лету ставить пристенок. Михаил хотел не пристенок, а новый дом. Зачем-то. Чтобы участок побольше и чтобы подвал.
Песок.
«Дискавери» же есть, можно гараж сделать с ямой, чтобы потом масло самому менять. Зачем его самому менять? Не хочется гараж.
Ничего.
Остался день или два, совсем немного, Михаил знал.
И печь поставить.
Зачем печь? Чтобы в доме пахло горящими дровами.
Перетерпеть день, день – это так мало, день ерунда.
Михаил лежал, смотрел. Небо менялось, с каждым часом делалось прозрачнее и чище, ветер стихал, и луна сквозь линзу атмосферы смотрелась как через увеличительное стекло, отчётливей и ближе. И не давило. То есть всё меньше давило, с каждым часом меньше, словно воздух над холмом был легче.
Здесь вообще не давило, Михаил понял это в первый же раз, в первую весну. Тогда он поднялся на холм и почувствовал, что не давит. Он даже засмеялся тогда от этого давно забытого чувства – когда весна, когда солнце и хочется дышать, когда прошлого совсем не остаётся, только будущее.
Только.
К вечеру стало холодно. Михаил терпел, потом, когда дрожь от зубов разбежалась по плечам и спине, он сел. Двигаться не хотелось. Движения казались лишними и бессмысленными, но Михаил понимал, что если сейчас не забраться в спальник, то ночью будешь только трястись от холода и не увидишь ничего. Михаил снял ботинки, дотянулся до мешка и вытряхнул из него спальник, расстегнул молнию и забрался внутрь. И тут же вернулся к своим звёздам.
В эту ночь не случилось, хотя Михаил и прождал до утра, смотрел на звёзды до тех пор, пока небо не начало синеть. Старые тусклые звёзды, пыльные и такие же, как Михаил, усталые, нарисованные на небе слепым художником, эти звёзды гасли одна за одной.
Весь следующий день Михаил спал. Ему не мешало солнце, перед закрытыми веками плавали радужные круги, но Михаил спал.
Он проснулся ночью, уже в разлив.
Разлив приходил всегда ночью, подкрадывался, окружал холм беззвучной змеёй, и в этот раз было так же. Михаил открыл глаза.
Вода залила лес и поднялась почти до вершины холма, она ещё несла в себе зимнюю муть и зимний мусор, но первые звёзды уже мерцали в ней, пока ещё тускло и неуверенно, но уже мерцали. Михаил улыбнулся. Мир исчез. Там, за линией разлива, не осталось ничего, реки, дороги, города уносились молодой высокой водой. Небо отражалось в воде, и вода каким-то образом отражалась в небе, а холм, на котором лежал Михаил, был посередине. Он висел в мировой пустоте, звёздная туча обнимала его светом, и звёзды были под ногами и звёзды были над головой.
Михаил сел.
Небо становилось всё прозрачнее и легче, легче и легче, час приближался. Вода поднималась выше, а небо, напротив, приближалось к земле, Михаил хотел поймать мгновенье их свадьбы и, как всегда, пропустил, как и в прошлом году. Он всего лишь моргнул, а небо было уже здесь.
Слева тянулась витая жемчужная коса Млечного Пути, слева, совсем рядом, рукой достать. Справа пустота, но не совсем пустота – бордовые бесконечные облака в грозовых стаях, и над ними фиолетовые столбы звёздных колыбелей, и игривые живые спрайты, и хитрые эльфы, зелёные божьи поля. И золотые поля перед ним.
Небо было вокруг.
Михаил смеялся и протягивал руку.
Над лунными океанами шёл первый апрельский дождь, и над марсианскими впадинами тоже шёл дождь, он смывал зимнюю ржавчину и пепел осени, и на Михаила смотрел Марс, умытый, молодой и весёлый. Космос был юн, наполнен разумной суетой и величественным движением.
Михаил смеялся.
Он видел.
Как далеко, там, где на границах системы остывает солнечный ветер, ползёт чёрный и чужой космический корабль, похожий на вывернутое с корнем дерево. Как ещё дальше, на самом краю уходящего света, есть забытый лесной холм, качающийся в натянутых струнах эфира. Дорога была чиста, оставалось лишь сделать первый шаг.
Михаил знал, что будет так.
Часы будут тикать, и мост через белые волосы, конечно же, будет когда-нибудь переброшен, и светлячками будут сиять в небе души всех-всех собак, а ковш никогда не вычерпает ночь.
Максим Гуреев. Саша
Возненавидел эти скользкие, напоминающие чёрную речную гальку кнопки телефона, на которых уже не разобрать ни цифр, ни букв, ведь они стёрты частыми прикосновениями указательного пальца. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, потому что никуда нельзя дозвониться, вот и приходится барабанить по ним до умопомрачения.
– Не, туда не дозвониться! Надо самим ехать.
– Ты всё же ещё раз попробуй, а вдруг…
– Да что пробовать-то, – Егор в сердцах нажал кнопку повторного вызова, – видимо, у них с линией что-то…
Из глубины пластиковой коробки, перемотанной по краям изолентой, в очередной раз донеслись короткие гудки.
– Одевайся, поехали, – бросил трубку на диван и тут же вспомнил, как эта многострадальная трубка летала по квартире во время семейных скандалов, потому, собственно, и была забинтована синей изолентой. Неожиданно подумалось, а может, потому и не соединяет, что доломали, но тут же отвёл эту мысль, найдя её совершенно глупой, даже дурацкой. Конечно, не в этом дело, просто у них там на линии какие-то проблемы, в эту больницу вообще никогда нельзя дозвониться!
– Хорошо, поехали. – Придерживая огромный живот, Маша вышла в коридор и здесь села на табуретку, а Егор встал перед ней на колени, помог надеть сапоги, застегнул молнию.
Посмотрел снизу на лицо жены, показавшееся ему в свете висящей под потолком лампы без абажура исхудавшим и каким-то печальным. Она заметила его взгляд:
– Не волнуйся, – и улыбнулась.
Всякий раз вспоминая, как они познакомились, Егор улыбался так же, насупливая брови и едва раздвигая уголки рта.
А тогда, пять лет назад, всё произошло следующим образом.
Когда Егор возвращался из экспедиции, его попросили передать в Москву на кафедру посылку с образцами. На коробке, спелёнутой полиэтиленом, перманентным маркером был написан телефон и имя – Маша. Кто была эта Маша и почему именно ей надо было передать посылку, было совершенно непонятно, но, как известно, просьба друзей – закон, а потому по приезде, разумеется, позвонил. Голос незнакомки показался церемонным и даже строгим, впрочем, после протокольной части разговора даже и посмеялись, обнаружили общих знакомых и договорились встретиться после выходных на Ленгорах, рядом с клубной частью главного здания МГУ.
