Виктор Пелевин - Смотритель. Том 1. Орден желтого флага
На миг мне почудилось, что передо мной недочеловек, жестоко изувеченное существо, уродец, выведенный на потеху… Я испытал смесь страха и отвращения. А потом в моем восприятии что-то сместилось, и я сообразил: уродец по сравнению с ней — я сам. Все ее служебные качества, в сущности, были высочайшими моральными достоинствами, которыми обладает мало кто из людей — разве что святые.
Бедняжке просто не оставили другого выбора кроме полной самоотдачи. Когда-то китайским женщинам бинтовали стопы, чтобы их ноги оставались маленькими — и женщина превращалась в сексуальную игрушку. А это была бинтованная душа. Мой страх сразу прошел — и мне стало ее жалко, почти до слез.
Жалость, кстати, еще одна типичнейшая маска любви.
Мы перешли на «ты» этим же вечером. Все произошло естественно и мило, но о деталях я умолчу. Да и хвастаться особо нечем. Скажу только, что Юка вела себя как обычная скромная и немного стыдливая девушка на свидании с приятным ей человеком.
Догадаться о том, что она получила какую-то особую любовную подготовку, было невозможно — Юка ни разу ни оскорбила меня проявлением вульгарной умелости. Наоборот, она казалась трогательно неопытной, а о некоторых вещах ее приходилось упрашивать.
Но когда мы оба иссякли, у меня осталось чувство, что мне сделали бесценный подарок, совершенно мной не заслуженный. Может, думал я, пытаясь пробудить в себе цинизм, в этом и заключается их подготовка. Но цинизм не хотел просыпаться. Рядом была Юка. И я решил отложить вынесение приговоров и вердиктов до утра.
Вот так и начался мой сон в Красном Доме. Я проводил с Юкой целые дни, и меня совсем не тяготило ее общество. Я понимал теперь, почему светские дамы так ненавидят «зеленок». Фактически те относились к другому биологическому виду, и победить его в честной борьбе за существование у обычных женщин не было никаких шансов.
Обычная красавица, получившая хорошее воспитание и знающая силу своей красоты, чувствует себя центром тяжести всего мироздания. И это чувство каким-то образом (возможно, посредством психических или гравитационных волн) искривляет пространство, где она находится. Если вы сидите с ней в одной комнате, вы будете постоянно ощущать ее присутствие, даже когда она молчит.
Юка же была совсем не такой.
Ее присутствие не утомляло — наверно, потому, что она ничего от меня не хотела. Она не смотрела на меня как на ступень к чему-то большему, как большинство профессиональных молодых красавиц, наперегонки катящихся к финишу в своих заколдованных тыквах. Про Юку действительно можно было забыть — причем без всякого пренебрежения, так же, как забываешь про самого себя, когда начинаешь думать о чем-то важном.
Когда я поделился с ней мыслью про женскую гравитацию, она сказала:
— Может быть, космическая гравитация — это такое же ощущение себя красивым. Вот только красота небесных тел поддается объективному исчислению — она пропорциональна их массе. У женщин чаще наоборот.
Ее личного присутствия не было даже в этом милом ответе — там мелькнуло лишь отражение моей мысли, словно я играл в зеркальный пинг-понг с невидимкой.
Разница между биологическим видом «женщина» и Юкой заключалась в том, что Юку невозможно было, как выражается Библия, «познать».
Всем ловеласам известно: с некоторого момента любая красавица перестает быть тайной и начинает надоедать. Это не значит, что в ней не остается ничего непонятного — непонятным в ней может быть вообще все. Но оно перестает быть интересным. Нас слишком изнуряет постоянная жизнь в поле чужого сознания, регистрирующего любой наш вздох и чих: кто-то объяснял мне, что именно это делает нас реальными с точки зрения духовной физики.
С Юкой ничего подобного не происходило. Она не стремилась вызвать во мне восхищение, из-за чего я наслаждался каждой ее фразой и поступком. Она не пыталась быть загадкой — и это делало ее невыразимо, непостижимо таинственной. В ней была настоящая сила. Но она использовала ее с одной-единственной целью — сделать мою жизнь интереснее и лучше.
Надо сказать, у нее получалось.
Мои прежние любовницы теперь казались мне шипастыми медными куклами в музее пыток, откуда я каким-то чудом выбрался на свободу. То же, наверное, испытывали и другие клиенты Оленьего Парка — нетрудно было понять, почему светские дамы так ненавидят это заведение.
Моя жизнь заметно изменилась. Я проводил в Красном Доме почти все свободное время, избегая обычных развлечений моего нового круга. Я потерял интерес к политике, скачкам, спортивным повозкам и чужим женам. Изредка меня навещали приятели. Косясь на Юку, они говорили со мной ласково и немногословно, как с неизлечимо больным, которого боятся случайно обидеть, — и при первой возможности уезжали.
Юка обычно отпускала каждому вслед — так, чтобы он не услышал, — какую-нибудь невинную шпильку. Укола, однако, хватало, чтобы из гостя вышел весь воздух, поэтому я ни о ком особо не скучал.
Теперь меня регулярно навещал только мой монах-наставник, приходивший напомнить о возвышенном и вечном — и вернуть мой ум в состояние, подобающее будущему Смотрителю. Юка оставалась в углу моей комнаты за ширмой и замирала в неподвижности, так что ее не замечали ни монах, ни я сам.
Ее, кажется, действительно увлекали эти душеспасительные лекции (мой наставник прежде был поэтом-лауреатом в Железной Бездне и выражал старые истины образно и красиво). Монах не знал, что Юка тоже в комнате.
Один раз произошла забавная сцена.
Наставник заставил меня сидеть на полу до тех пор, пока я не почувствовал боль в ступнях — и долго не разрешал сдвинуться. Потом он сказал:
— Мы все время меняем позу тела, потому что ни одна из них не является окончательно удобной. Это с детства знает каждый. Но то же самое касается и умственных состояний. Мы постоянно меняем позу ума — то направление, куда ум глядит, — поскольку ни одна из открывающихся перспектив не бывает удовлетворительной. Внутренняя жизнь человека сводится к тому, что он много раз в минуту перебегает из одной безысходности в другую, даже не осознавая этого процесса. А если у него возникает чувство, что в каком-то мгновении стоит задержаться, он тут же покидает его, чтобы написать стихотворение на тему «остановись, мгновение…»
Я подумал, что он, как бывший поэт-лауреат, хорошо знает, о чем говорит.
В этот момент Юка кашлянула за своей ширмой. Мне показалось, что она не удержалась от смешка и попыталась замаскировать его таким образом.
Наставник услышал — и поглядел на меня. Я пожал плечами. Монах беззвучно поднялся, выхватил из-под своей рясы четки из маленьких медных черепов (в руках тренированного человека это серьезное оружие) и мягкими кошачьими шагами двинулся к ширме. Я понял, что у него на уме — шпионы, покушения и все такое прочее. Перемещаясь по комнате, он продолжал говорить:
— Ни в одной из поз ума нет счастья. Оно всегда где-то рядом. Но из-за того, что ум все время меняет позу, нам начинает казаться, будто счастье убегает от нас. Нам мнится, что мы вот-вот его нагоним. А потом мы решаем, что в какой-то момент промахнулись, стали отставать и упустили свой шанс…
Монах остановился возле ширмы.
— Последнее особенно мучительно, — продолжал он. — Но, как и все человеческие страдания, это тоска о миражах. Упущенного никогда не было не то что рядом, его не было нигде. Мы — просто стирающаяся память о веренице умственных поз, сменявших друг друга с безначального времени. Единственный смысл сей древней комедии — или, скорее, трагедии положений — бегство от неудовлетворенности, из которой сделана каждая из поз. Эта саморазворачивающаяся пружина не понимает, что убегает то самое, от чего хочется убежать — и именно оно будет найдено в результате. В этом неведении корень человека — и вечный двигатель истории…
С этими словами монах отбросил ширму — и увидел почтительно склонившуюся Юку. Выпрямившись, она подняла глаза и сказала:
— Но если не менять позу ума всю жизнь, то нам не останется ничего другого, кроме как стать той формой, которую мы сохраняем. Нам просто некуда будет деться. Разве не с этой целью вы, почтенный мастер, сделались монахом? Иначе в вашей рясе нет никакого смысла вообще.
Монах улыбнулся. Затем поднял ширму и поставил ее на место. Видимо, слова Юки произвели на него впечатление — и он решил, что она имеет право присутствовать во время наших уроков.
Но я-то знал, что Юка говорит не про него, а про себя. С того дня я стал понимать ее лучше — насколько это вообще возможно с таким странным существом. Кстати, чем меньше похож на нас другой человек, тем проще его полюбить. Думаю, это биология.
Я хотел теперь только одного: чтобы меня оставили в Красном Доме в покое и одиночестве — и я мог бы спокойно играть в шашки с Юкой. Я говорю «шашки», потому что в шахматы она выигрывала.
