Владимир Орлов - Трусаки и субботники (сборник)
Первые недели я уставал, приходил, отужинав, в общежитие и падал на койку. Были случаи – и не раздеваясь. Потом привык и даже стал ходить на танцы. Летом подчинялись ритмам на дощатой площадке, сбитой возле стадиона, зимой же танцы устраивались в столовой. Аттестация Юрием Аверьяновичем Горяиновым здешней столовой оказалась справедливой, кормили у нас вкусно. Фирменное блюдо – беляши, в праздники, говорили, угощали пельменями. Ну, понятно, летом – свежая жареная рыба из Турпаса и Иртыша. Деревенские турпасовцы завидовали нам. Тем более что еда в нашей харчевне стоила копейки (буквально, плотный обед – тридцать семь копеек). По первым наблюдениям я понял, что самый обильный прием пищи происходит здесь по утрам. Парни, в особенности из мехколонны, на завтрак брали по два первых, полных, естественно, или при одном первом – два вторых. Уминалось и не урчало. Я смотрел на них с удивлением. Поначалу заказывал на завтрак винегрет, чай или стакан сметаны. В случае крайнего обжорства – глазунью. Но потом согласился со вкусами и потребностями бывалых людей Турпаса и опускал себе на поднос (в восемь утра) тарелку с супом и две тарелки с вермишелью и котлетами (ну, там еще закуски и десерты). Всего на двадцать три копейки. Подавальщицы и поварихи относились ко мне вполне доброжелательно. Я становился в Турпасе своим. А барышни на танцах без капризов принимали мои приглашения. Днем я их видел в валенках и сапогах, на танцы же они являлись в лаковых туфлях на шпильках.
Телевизионные новости я смотрел редко, и теперь Москва отдалилась от меня именно на две с лишним тысячи километров. Мог бы успокоиться и выкинуть из сознания Сергея Александровича Кочерова. Но никак не успокаивался. К своему стыду и удивлению, то и дело ожидал подвоха или нападения. Когда вблизи меня останавливался самосвал, я чуть ли не вздрагивал. А не выскочит ли сейчас из кабины Торик Пшеницын с монтировкой в руках? Или с автоматом. Или с ледорубом… В конце концов я отругал себя: да что я будто Троцкий в Мексике? И Сергей Александрович в Иосифы Виссарионовичи не годился, и тратить ценные для государства усилия на столь мелкую тварь, вроде меня, вряд ли бы бухгалтерия на известной площади с монументом взамен фонтана сочла целесообразным. И я приказал себе более не вздрагивать и не ждать ледорубов. Что Москве было до начинающего турпасского плотника? И я потихоньку прекратил вздрагивать и ожидать дурного.
Но из Москвы исходила еще одна опасность. И никакие приказы и установления не могли заставить меня забыть о ней. Как и о ее источнике. Впрочем, слово «опасность» вряд ли было теперь уместно. Я это понимал…
Марьин, естественно, узнал мой адрес и наверняка раскусил уловку отъехавшего гражданина Куделина оказаться в месте тихоньком. Старикам я смог отсылать по семьдесят пять рублей в месяц. До востребования. До востребования им и писал. Тратил деньги лишь на пропитание (а позже – и на поездки в Тобольск) и позволил себе выписать два журнала: «Науку и жизнь» и «Вопросы истории». Вписав на турпасской почте в бланк название журнала, я сам себе удивился: с чего бы это «Вопросы истории», отчего бы не оставаться читателем «Вокруг света» и «Юности»? Однако рука будто сама вывела эти «Вопросы истории». И журнал-то был скучный. Две трети его составляли набитые цитатами из классиков Эм-Эл исследования тех или иных периодов партии Победителей… И все же встречались там публикации интересных мне авторов – В. Янина, Р. Скрынникова, А. Ронинсона, В. Буганова, А. Зимина, В. Кучкина, А. Клебанова, С. Шмидта. И других. Но уж совсем возрадовался я (это уже через год), обнаружив в свежем номере журнала заметки К. Алферова и В. Городничего. Приятели мои защитили кандидатские и намеревались стать докторами.
В турпасских подразделениях нашего строительно-монтажного поезда и мехколонны работали и семейные, тридцати– и сорокалетние, но больше всего было молокососов, ребят моложе меня. Они и на лыжах бегали, и мяч по выходным гоняли по снегу. За столовой, я уже упоминал, имелось поле с воротами, угадывались и площадки для баскетбола и волейбола. Стадион. В сенях общежития лежали двухпудовик и штанга с легкими блинами. И, увидев поутру, как я стал подкидывать гирю, уже известный мне шустрый активист Толя Соколенок (из-под Витебска) поинтересовался, что я умею. Летом от Тюмени и до Нижневартовска устраивались чуть ли не Олимпиады.
– Бегал раньше, – сказал я. – Спринт. Средние. Но это в далекой юности… В футбол играл. Вот травка зазеленеет, посмотрите, буду ли я вам чем полезен…
Травка зеленеть не спешила. Но в середине мая распушились, расклеились березы, залиловел багульник на холмах и увалах, заспешила вода в речке Турпас, и в ней заторопыжили катера и баржи, приветливой оказалась прииртышская земля. Повесили сетки на воротах и между столбами волейбольной площадки. Выяснилось (для меня), что шефы нашего СМП из Марийской республики подарили ребятам неплохую форму и кое-какой инвентарь. Я решил без приглашений на поле не выскакивать и вообще поначалу поглядеть, какие у нас в Турпасе спортсмены. Парни были помельче меня, но все крепыши, резкие и азартные. Однако сюда они приехали из деревень, в частности и из марийских, и технику имели не то чтобы дворовую, а – нулевую, про таких в Москве говорят: «Им играть в валенках. Или босиком». Я понял: коли позовут в команду, чтобы не прослыть московским пижоном, надо будет прикинуться «колуном», неспешным и неуклюжим. И уж только потом, если игра пойдет всерьез, проявить себя как следует.
В поселке я уже имел прозвище Москвич. Ребята в бригаде называли меня Василием, а люди плохо пока знакомые здоровались: «Привет, Москвич!» Должен заметить, что в ту пору к москвичам в Сибири относились чрезвычайно почтительно, будто к людям особой государственной породы, чуть ли не сверхчеловекам. Хотя строители, прибывшие на трассу с путевками из Москвы, в чем мне позже пришлось убедиться, оказывались отнюдь не лучшими работниками, а многие, утомившись и заскучав без баловства, сбегали от Оби и Иртыша к столичной речке. А Москву тогда любили и вовсе не считали ее жителей паразитами, обирающими страну… И после того как я в двух играх повозился с мячом дурак дураком, да и передвигался по полю почти пешком, Толя Соколенок чуть ли не всерьез расстроился: «Ничего себе москвич!» Но однажды в воскресенье к нам приехала команда из Салыма, горемовцы (ГОРЕМ – Головной ремонтно-восстановительный поезд, с времен войны, что ли?). В состав брать меня не было повода, я сидел на трибуне (из двух рядов сбитых скамеек), поглядывал на игру. Салымские оказались настырными, грубыми, играли в кость. Трое из наших захромали. А счет к перерыву был 2:0, горемовский. «Ну что, Василий? – подскочил ко мне Соколенок. – Может, побегаешь? Так, чтобы хоть отвлечь кого-нибудь из них. А то ведь они всыпят еще гола четыре. Срам ведь выйдет…» Я зашнуровал свои размятые кеды, встал на место правого защитника, но полагал все же, что выкладываться не стану, а тихонько отбуду на поле сорок пять минут. Вскоре получил раза три по ногам от салымского правого края, и далее все пошло, как в банальных спортивных кинофильмах послевоенных лет. Я разозлился, сам лосем дважды протащил мяч от своих ворот к чужим (два голевых удара «с треском»), мог бы и еще забить, но, успокоившись, сотворил два верных момента, выкладывая мяч чуть ли не перед пустыми воротами на ногу своему инсайду. Значит, силенки остались, да и умение за зиму не пропало. Но публику-то я и впрямь удивил. И сейчас же должны были пойти совершенно ненужные мне вопросы. Они и пошли. «Да ты в мастерах, что ли, играл?» – «В каких мастерах! – махнул я рукой. И ляпнул несомненнейшую глупость: – Так, в юношах ходил в школу „Динамо“…» Что я сморозил? В какое «Динамо»? В юношеские секции стадиона «Буревестник» я ходил. Бегал, играл на «Буре» в футбол, зимой надевал там «норвеги» и «гаги». «Буревестник» сто лет, наверное, украшал Москву в Самарском переулке в десяти минутах хода от моего дома. Теперь нет ни «Буревестника», ни Самарского переулка. С чего в голову мне пришло «Динамо»? Позже я решил, что своими школьными годами и динамовской секцией я просто попытался увернуться от лишних интересов. Про мой университетский диплом в Турпасе не знали (трудовая книжка В. Н. Куделина осела в Тюмени), общество «Буревестник» было студенческим, и потребовались бы объяснения, почему я занимался спортом на «Буре», вот тогда и выпрыгнуло это «Динамо». А я болел-то не за «Динамо», а за «Торпедо», но, видимо, в ту пору мне совершенно никого не хотелось допускать в свое московское прошлое. И вот после игры с салымскими прозвище Москвич от меня отпало, а приклеилось новое – Динамо: «Привет, Динамо!», «Динамо, ты не на танцы?» Понятно, что и по трассе, хотя бы от Салыма и до Оби, пошли дурацкие слухи о том, что в Турпасе, в СМП, завелся какой-то динамовец, чуть ли не игравший некогда за мастеров. Естественно, я клял себя за футбольные подвиги, но изменить ничего уже не мог. Скоро явился по мою душу (или – по мои ноги) спортивный инструктор из Тобольска и сообщил, что меня будут пробовать в сборную участка. Я взъерепенился, заявил, что приехал в Сибирь строить дорогу и прочее, что с салымскими у меня вышло случайно, здешним советами я постараюсь помочь, а насчет всяких сборных – извините! «Посмотрим, посмотрим, – заявил инструктор. – Есть и комсомольская дисциплина!»
