Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A
Отец Декамп уже не спал, он сидел, весь помятый, в белой рубашке с кружевом на манжетах, на красном диване и держал в руках странную вещь – ночник-куклу – фарфоровая фигуристая девушка в наряде ведьмы – рваная юбка черная в заплатках, сползшие шерстяные чулки, корсет, белая рубашка с обнаженными плечами, метла в одной руке – и собственная голова в другой – с ярко-красными губами, черными волосами – голова эта светилась – в нее вкручивалась маленькая лампочка, из-под юбки шел провод к розетке. Никого больше света – только камин, мерцающая синяя мозаика как канал, в котором отражается гуляющий город – старинная Венеция в карнавале или сегодняшний Асвиль, районы за Собором, за парком – и эта странная сексуальная хулиганская лампа. Темно, тепло и уютно, и жутковато, словно они собираются вызывать мертвых.
– Клавелл говорит, на тебя напали, – голос у Декампа был хриплым, просевшим, будто он на лодке пытался докричаться до кого-то с берега в ветер долгое время.
– Да, Десмонд Джи…
– Вот черт.
– Если бы я знал заранее о том, что в Соборе кого-то прячут, было бы проще понимать, что происходит. Я так понял, там живут не только девушки и бухгалтер мафиозный, а еще кто-то… Вообще, все живут в Соборе – братья, отец Амеди… – такая детская завидушка-обида была в голосе Дэмьена, что отец Декамп тихо спросил:
– Ты хотел жить в Соборе?
– Я мечтал об этом, как… ну не знаю… люди воображают зимой отпуск на Кипре – вот у меня будет такой номер, такой вид из окна, такой завтрак, такой пляж… Я хотел вообще из Собора не выходить – книги, книга – только за едой – я хотел бы – я хочу этого сейчас! Мне ничего этого не нужно – оперы, свиданий с твоей мамой, или с мадемуазель Кристен, конюшни – это всё здорово, но я люблю покой и книги… и Собор…
– О, я не подумал. Мне кажется, там довольно мрачно. Отец Амеди и братья сами свои комнаты приводили в порядок, это были просто очень грязные исписанные стены, пол и потолок, и окна без стекол. Ни света, ни воды, ни отопления. Сейчас-то всё есть, мы всё провели, и душевую кабину купили… Отец Валери не живет в Соборе. Он, как и я, из местных, у него своя квартира – от родителей досталась, он живет там с племянницей, такой веселой, молодой, хорошенькой девочкой, она сирота, спас её от приюта, стал опекуном, как-то он договорился, хотя я не знаю, может ли священник быть опекуном сироты; она его обожает, готовит, убирается, цветы разводит, она в обществе Святого Розария, они все там цветы обожают; а он переживает, что она с ним возится, со стариком-священником, на дискотеки не бегает… Я не живу – но я жил там первый год – на раскладушке, но там сейчас – правда – всё занято, все пригодные под жилые помещения; и они постоянно заняты – Маттиас постоянно кого-то приводит, кому некуда деваться; Кристиан тоже жил там, больше негде было, когда его выставили из больницы, пока мы его к маме не пристроили. Подожди. Решим мы что-то с девушками и бухгалтером. И с семьей Лидо.
– Таак… семья Лидо… а с ними что?
– Жертвы семейного насилия, которым некуда податься – у нас живут мама с дочкой, отец бил их и насиловал; отец Валери обратил внимание на эту семью – он спец по семейному насилию, как-то вот умеет разузнать, понять, оценить ситуацию; причем он же музыкант, особо психологией не увлекается; деваться им некуда, они убежали, в чем были – в летней одежде, когда отец, пьяный, бегал за ними с ножом; свой реабилитационный центр мы еще не построили, есть протестантский, но там нет места, они, в принципе, нам и так много помогают, с нашими прихожанами – психологами, занятиями, арт-группами… отец Валери сам расчистил комнаты, обои поклеил, познакомил с племянницей; девочки дружат, уроки здесь делают; с отцом же всё мутно – никто из соседей не подтверждает их историю, мол, хорошая была семья; полиция взяла со всех заявления, соцслужбы тоже, но пока никаких подвижек… каждый день молюсь, что произойдет хорошее, отцу выдадут запретительное предписание, а им – муниципальное жилье; не то, чтобы они нам мешают, но так тоже нельзя жить долго, это не дом.
– Комиссар Локи.
– Он уголовными преступлениями занимается, разбоем, организованной преступностью, убийствами… но он друг Собора, да. Не наш личный, но он нам не мешает, а это редкая способность – не мешать. Прости, я не могу сейчас никого выкинуть на улицу, чтобы исполнить твою мечту – жить в Соборе.
– Нет, это я прошу прощения… Я вел себя неподобающе для брата Розы.
– Есть немного. Прощаю. Хочешь чаю? Клавелл тоже не спит. Переживает. Надо сказать, что ты в порядке. Сходи к нему, он в кухне, покажись.
– Не, я на улице чаю попил, с Маттиасом в столовой из автобуса в цветочки на улице Гюго.
– О, автобус на улице Гюго, наш самый первый проект.
– Проект? Как в школе… Пойду к Клавеллу.
Свет был только в гостиной и в кухне – и Дэмьен еле слышно шел через всю квартиру, темную, бархатную, сказочный клетчатый паркет под ногами, и в нем тоже отражается – свет фонарей из окон – разноцветный – еще один город в карнавале – постучался в косяк двери – Клавелл сидел в кухне, сгорбившись, и читал – толстую книгу – у него горел обычный маленький желтый торшер.
– О, месье Оуэн, Вы дома, Вы в порядке. Чудесно.
– Спасибо, Клавелл. Ты меня спас.
– Не за что. Я знал, к кому обратиться. Я потом подумал – вот старый идиот – в доме же полно оружия, месье Декамп и Флавия раньше ездили стрелять, загород, по банкам, животных и птиц они не убивают, надо было просто взять что-то из сундука, самое большое, – так вот что в сундуке – ружья, – и побежать Вам на помощь.
– Вам нужно было присмотреть за отцом Декампом – он, собаки, бонсаи – и я еще тут – это слишком…
– Ох, как я рад, что всё хорошо закончилось. Хотите чаю?
– Нет, спасибо. Я пил чай… недавно. Ложитесь спать. Вы столько сделали за сегодня – пикник этот чудесный…
Дэмьен вернулся в гостиную – камин уже почти погас, отец Декамп так и сидел на диване с этой лампой в объятиях, гладил волосы, свисающие с локтя.
– Занятная лампа.
– Красивая?
– Мечта девочки-готки.
– Это подарок для Флавии. У нее сегодня день рождения. Я всё время покупаю подарки к этому дню, привычка – мы так долго были вместе – и они ей нравятся, это так приятно, хотя она страшно капризная в обычной жизни – даже самые простые: книги, альбомы последние любимых групп, блокноты смешные, рисунки уличных художников… Как-то у меня совсем не было денег, в семинарии, и я просто попросил одного из семинаристов – он здорово рисовал – сделать ее портрет по фото. Отличный получился, хотя семинарист не понял, зачем мне портрет девушки с черными губами; я разрезал рисунок на восемнадцать частей – как раз по количеству ее лет в том году – и потом склеил в произвольном порядке, и сделал сам рамку из веток – получилась такое безумие в стиле Тима Бартона; Флавия повесила его у себя в клубе, в VIP-зону, и всё время передает мне, сколько раз за вечер и за сколько его хотели купить. Это тоже ее портрет. Есть магазин, где девушка сама делает лампы – там заготовки – а детали можно придумать самому – там есть балерины, есть пастушки, есть русалки, есть феи – и вот – ведьмы – к Хэллоуину – можно принести фото – опять – и она делает лицо. Обычно Флавия приезжает, а тут решила не приезжать. Завтра срочной почтой отправлю. У девушки ее лицо никак не выходило – задержала заказ…
– Ааа, Флавия всё-таки решила не приезжать. Хорошо.
– Поэтому я тебя и взял к себе – но я думаю, что через полгода ты точно будешь жить в Соборе – и даже выберешь себе дормиториум – а не какой дадут. Обклеишь его писателями…
– Извини, я аккуратно. Это двусторонний скотч, не обычный зверский, канцелярский, а специальный, дорогой, легко снимаемый. Мы с Тео нашли его в одном магазине рядом с Университетом, у нас же там целый книжный квартал, и канцелярский. Стены не страдают, проверено уже.
– Да мне не жалко, пусть висят. Я только Хэрриота не узнал, пришлось перевернуть, прочитать сзади. Как твои ребра, зубы, голова – целы? Нет сотрясения?
– Нет, но всё болит.
– Набери ванну, после падения мне отец всё время ванну набирал в детстве, такую горячую, с маслами – помогает. По-девчачьи так, но папа вообще странный. Иногда я думаю, что он гомосексуалист.
– О, Боже, Декамп, я пойду…
Спать-спать. Какой дикий день. Но мысль о горячей ванне показалась Дэмьену здравой. Он зашел в ванную, включил краны, нашел что-то на полках – соль, масло, пена, – бергамот, роза, сирень, миндаль, белый перец, – всего накидал, разделся и лег. Стекло аквариума запотело. Дэмьен долго смотрел на него, потом протер и долго смотрел на рыбок, а потом заснул, и проснулся резко, от того, что замерз – и оттого, что на него теперь кто-то долго смотрит; этот кто-то вошел в ванную, скрипнул дверью – из разных пород дерева, с вмонтированным синим стеклом, сел на край ванны и смотрит на него, обнаженного – девушка невозможной красоты; вместо Оле-Лукойле; черноволосая, в пышной черной одежде, с белым кружевным воротником под горло; фирменное декамповское узкое лицо – но не благородное, породистое, а именно что очень-очень красивое, бледное, средневековое; и пальцы все в кольцах, черных, серебряных, и перстень, похожий на перстень отца Декампа – только с рубином; настоящая принцесса-ведьма, которая умеет превращаться в ворону, черную кошку или кобру.
