Александр Проханов - Крейсерова соната
Другие танцоры, игравшие лимоновцев, испытывая «синдром заложника», желали заслужить милость мучителей, поощряли чеченцев:
– Всыпьте им хорошенько!.. Они нас на сцене били не понарошку!..
Но чеченцы начинали дубасить и их.
Зал был поражен ужасом. Все сидели вжавшись в кресла. В проходе бегала заминированная морская свинка, в поясе шахида, на котором мигали красные огоньки. Все следили за ней, ожидая, что свинка рванет.
К Ане приблизился оператор с камерой, навел яркий луч.
Крокодилов понукал оператора:
– Бери крупный план, дурила…
Чеченец в маске, дождавшись сигнала Крокодилова, схватил Аню за горло и прорычал:
– Ну ты, б…, пошли!.. Насиловать будем!..
Аня ахнула и потеряла сознание, не видела, как жадно камера озирала ее безжизненное лицо, полуобнаженную грудь, по которой шарила грубая рука с золотым браслетом.
По Москве, наблюдавшей миллионами обезумевших глаз прямой репортаж из «Голден Мейер», поползли панические слухи: говорили, что захвачен Кремль и Президент убит в рукопашной, защищая от иноверцев вход в Успенский собор; другие утверждали, что взорван секретный реактор Курчатовского института, размещенный в огромной голове-памятнике великому ученому, и ядовитое облако, своей формой повторяющее бородатую голову ядерного физика, движется к центру столицы; третьи рассказывали, что сами видели входящий в город авангард талибов, проделавших марш-бросок от Кандагара к Воробьевым горам; четвертые объясняли случившееся происками Лимонова, который бежал из тюрьмы и тайно вернулся в Москву.
Повсюду начались паника и демонстрации. Разрозненные группы граждан появились на главных проспектах с транспарантами «Да здравствует великий чеченский народ, строитель свободной России!», а также – «Вернем Курилы чеченцам!».
Ряд крупных либеральных политиков, еще не застреленных при невыясненных обстоятельствах, сделали заявление с требованием немедленно вступить в переговоры с террористами, выполнить все их требования, ради все той же пресловутой «слезы ребенка», которую разглядели на лице плачущей малолетки, игравшей возлюбленную Лимонова.
Модельер, хохочущий, с ярким румянцем, отбрасывая на плечи черные как вороново крыло пряди, пил жадными глотками чинзано, указывал бокалом на экран, где либеральный политик, ведущий свое происхождение от немцев и не оставлявший мечту хотя бы в глубокой старости, перед смертью, стать Президентом, делал заявление:
«Пусть Президент, если он лидер нации, отправится в этот решающий час в „Голден Мейер“ и обменяет себя на заложников!.. Что касается меня, я готов!..»
Модельер обращался к Счастливчику, который, услышав заявление либерала, выглядел подавленно:
– А вот мы сейчас и посмотрим, кто нам друг, а кто враг! Побегут, суки поганые, предлагать себя в «Голден Мейер»!
И он был прав… К Дворцу, уже окруженному войсками, сквозь оцепление солдат и милиции, протискивались роскошные лимузины с мигалками, в которых именитые люди, желая стать еще более именитыми, отправлялись на переговоры с чеченцами, полагая, что подобным геройством добьются в народе еще большей любви и признания.
Первым подкатил упомянутый либерал из немцев, перед поездкой долго выбиравший костюм: старался быть чопорно-строгим и траурным, в соответствии с трагизмом происходящего, и одновременно – по-бытовому небрежным и растрепанным, как если бы страшное известие застигло его врасплох. В итоге он облачился в черный фрак, поверх которого небрежно набросил махровый банный халат, подкатил к оцеплению, предъявил депутатский мандат, был немедленно пропущен ко Дворцу.
Чеченцы в масках встретили его у входа недоверчиво, впустили в вестибюль и пошли докладывать своему предводителю. Либерал тем временем, желая расположить к себе суровых горцев, стать читать лекцию о преимуществе либеральных ценностей, не сомневаясь, что Ичкерия, добившись независимости от ненавистной всем народам империи, пойдет путями либерализма. И тогда бесценный опыт российской демократии, провозгласившей: «За нашу и вашу свободу!» – окажется для чеченцев бесценным. Разглагольствуя, не заметил, как подошел Арби, он же агент «Блюдущих вместе» Яковенко.
– Особую неприязнь у народа вызывает наш Президент, развязавший бойню в Чечне, и его опричники «Блюдущие вместе», которые, как и их предшественники, носят у седла метлу. – Тут он увидел предводителя, улыбнулся очаровательной улыбкой популярного политика и любимца дам: – Не правда ли, мой политический друг и боевой товарищ?
Арби, он же секретный агент Яковенко, никогда не любивший этого выходца из остзейских немцев, произнес:
– А вот мы тебя сейчас, кубик-рубик, разденем к едрене матери и пустим обратно в народ…
Сказано – сделано… Голый как Адам либерал был вытолкнут из Дворца на улицу. Сердобольный чеченец, видя, как тот стесняется наготы и слегка искривленных ног, дал ему для прикрытия пустую консервную банку. Либерал ступал босыми ногами по мокрой мостовой, держал внизу у живота пустую консервную банку от ананасов. Солдаты внутренних войск оторопело взирали на голого политика с фиговым листком из консервной жести.
Вслед за неудачником во Дворце появилась энергичная, неутомимая в полемике, восхитительная женщина-либералка, которая, узнав о нападении террористов, тотчас сменила свое требование передать Курилы японцам на требование передать острова чеченцам. Об этом она и сообщила суровому Арби, пытаясь сквозь маску-чулок погладить его по голове, поймать ловкими пальчиками мочку его уха, потрепать по щечке. Это был прием, к которому она часто прибегала в публичной полемике с наивными и грубоватыми оппонентами, заставляя их уступать.
– Вам не нужно будет завозить на острова рабов с континента и повторять извилистый путь американской демократии. На Итурупе и Шикотане много бесхозных русских, от которых отказался федеральный центр. Вам только придется выкопать несколько больших зинданов, и неприхотливое русское население, решив таким образом свой жилищный вопрос, станет выращивать для вас коноплю. С радостью приеду к вам развивать малый и средний бизнес…
Арби, он же Яковенко, был скрытым русским шовинистом и не любил эту вездесущую неумолчную женщину, замеченную в связях с сектой «Аум Синрикё».
– Убери руки, дура, – сказал он женщине. – А вот мы сейчас устроим тебе кота в мешке…
Женщину посадили в мешок, завязали сверху тесьмой и вынесли наружу. Солдаты оцепления, толпа с биноклями, окружившая Дворец, Счастливчик и Модельер, наблюдавшие по телевизору за «Голден Мейер», долго не могли понять, что за странный кенгуру скачет по улице, издавая из дерюжного мешка истошные крики: «Свободу малому и среднему бизнесу!.. Развяжите меня, я хочу видеть этого человека!..»
Вслед за политиками пожаловали певцы. Они услышали, что в их пении заинтересованы чеченцы, и решили дать концерт из захваченного террористами Дворца. Первым явился певец, весь двадцатый век неутомимо певший советские песни, что привело его к тотальному облысению и заставило носить парики. Однако и в новые времена он пел до седьмого пота, теперь уже свадебные еврейские песни, и пот, который он выделял, был столь едок, что парики буквально сгорали на голове. Зная за собой эту слабость, он носил при себе маленький огнетушитель. Однако износ париков был таков, что для восполнения оных была открыта небольшая фабрика искусственных шевелюр на базе акционерного общества «Чехов», которым руководил друг певца филолог Шпицберген. Для париков использовались волосы покойников, от блондинов до жгучих брюнетов. Иногда на концертах кто-нибудь из зрителей узнавал волосы усопшего родственника, и возникала маленькая неприятность. Побывав в пасти чудовища Ненси, певец не боялся оказаться во власти чеченцев, отважно пришел во Дворец, требуя сцену и микрофон.
– Ничего-ничего… – милостиво улыбнулся он сумрачному предводителю в маске, – о гонораре потом…
Яковенко с детства не терпел этого вокалиста, больше всего на свете любившего разевать рот и изрыгать из пасти утробный рев, называя это пением. Молча, одними знаками, Арби-Яковенко приказал сообщникам содрать с певца парик, выкрасить бугристый голый череп в ярко-лазурный цвет и в таком виде вернуть толпе.
И наконец, вечно опаздывая, в прозрачном пеньюаре и французской шляпке, в вестибюль впорхнула певица, которую еще любил слушать большой ценитель вокала Михаил Иванович Калинин. С тех пор певица почти не изменилась, изящно опиралась на костыль, показывая чеченцам голые ножки, которые так понравились американскому президенту, что их стали называть «ножки Буша».
– Не сомневаюсь, вам, суровым рыцарям гор, будет приятно послушать песню о романтической любви…
Она протянула Арби руку для поцелуя, в которой была аудиокассета с фонограммой тридцатилетней давности. Арби сквозь маску поцеловал клубок синих вен на руке певицы, сплюнул и велел тут же поставить кассету. Когда сквозь ретранслятор на весь вестибюль разнеслось: «Миллион, миллион алых роз…» – и певица, сияя голубоватыми фарфоровыми зубами, приподнимая пеньюар, изображала, как томится высоким чувством бедный художник Пиросмани, Арби выключил проигрыватель. И все услышали, как из уст певицы несется сиплое астматическое дыхание и клекот истлевших альвеол. Певица рыдала. Яковенко галантно провожал ее до дверей, протягивал забытый костыль.
