Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A
– А как тебе распятие?
– Очень красиво… мне кажется, это символ христианства вообще – из хрусталя, хрупкого, но в такой массе – прочного – даже если упадет, не разобьется, нос отколется, рука… но, в общем – в общем, уцелеет.
– Христос без носа… это, знаешь…
– Но он же в бою его потерял, а не в порочном образе жизни.
– Что ему, с табличкой потом висеть – я потерял нос в бою, ничего такого не подумайте?
– Половина римских статуй стоит без носа…
– Так это ж римляне, они личной жизни не стеснялись. А у Иисуса нет личной жизни.
– Ой, а ты не знал – он был женат и имел кучу детей. Последнее открытие Дэна Брауна. И не забудь еще ораву братьев и сестер.
– Тео…
Однажды Тео не выдержал и нарисовал несколько скетчей про Дэна Брауна – такого условного – школьного учителя литературы, который верит в то, что Иисус был совсем другим, и разыскивает доказательства, и каждый раз попадает впросак, и каждый раз у него новая идея – как ему кажется: «Иисус был женщиной! Иисус был опоссумом!». И все это время Иисус учится у него в классе – кареглазый еврейский мальчик-озорник из бедной семьи, когда учитель вызывает его мать за очередную проделку сына, учитель думает – какая красивая женщина, и забывает про Иисуса, мир снисходит на его душу, а потом всё начинается заново – он просыпается с криком «Эврика!» – такой «Капитан Подштанник» для взрослых…
– Сегодня мы слышали о чуде, которое совершил Господь… и всегда мы говорим – ну, ты же делал чудеса? а для меня тебе жалко чуда? чудо – это то, что невозможно – то, что мы не можем сделать сами – мы не можем кого-то вытащить из-под обломков, не можем кому-то дать новые легкие, не можем найти эти ужасные ключи третий день – и нам нужна помощь Бога. И если Бог не поможет, он будет нами проклят, позабыт, позаброшен – потому что он нужен нам как Дамблдор – как великий мудрец-волшебник… старик с белой бородой, который все может, а если не может, то хотя бы объяснит великий экзистенциальный смысл происходящего. Конечно, мы можем впасть в другую крайность и решить, что мы не достойны чудес – мы погрязли в грехе – а что поделаешь, как тут обрести и сохранить Бога – телевизор, компьютер, телефон, машина, магазин, дела по дому, работа, – где тут Бог, во всей этой суете – Бог это свет, а нести свет, хранить свет – это как найти время книгу почитать – большая роскошь – так проводить время – в молитве, утешении, чтении; «вы знаете, мне вот некогда в Бога верить». Мы ничего не должны Богу, и Бог ничего не должен нам – вот наш рабочий контракт. Трудно верить в Бога, когда погибают дети – почему Он ничего не делает, говорят мне люди – как Он может такое допускать – когда я уточняю, о чем они конкретно, выясняется, что «это» – впечатляющие кадры по телевизору – о войне, о голоде, о детских смертях, о наводнениях, пожарах, каких-то катастрофах, настолько безжалостных, что наш привыкший мыслить мифический мозг только руку Бога здесь и видит – но нас с детства учили, что наш Бог хороший, древнему фатализму мы не обучены – тому, что боги безжалостны. Что сказать матери, потерявшей ребенка? Как Бог такое допускает? Изнасилования, растления, побои, убийства? Куда смотрит Бог? Я хотел бы задать ему пару конкретных таких вопросов, поговорить с ним, с этим стариком – говорят рок-звезды на вопрос «Эсквайра» о Боге, – отец Декамп наклонился вперед с кафедры, сделав паузу, чтобы люди вспомнили все свои гневные кухонные реплики против Бога – люди на скамейках, в проходах, у стен молчали – Собор был переполнен. Распятие мерцало у отца Декампа над головой, пуская отблески, солнечные зайчики по стенам старого Собора – Дэмьен опять подумал о море, вторгшемся в Собор – святой Каролюс бежит по воде – когда вот так много солнца – искорками, звездами – распятие слегка покачивалось, будто от дыхания множества людей – как же хорошо Декамп говорил – высоким ясным звонким по-детски голосом, дрожащим от волнения, гнева, и такой живой казалась речь, такой настоящей, не надменной, не заученной, – и при этом он рассчитывал паузы, подъем голоса, вдохи-выдохи – театральное образование семейное. – Что вы можете сделать для укрепления мира во всем мире? Идите домой и любите свою семью. Это сказала мать Тереза. И то же я скажу матери, потерявшей ребенка, как уже говорил – не абстрактной, а настоящей – у вас еще есть дети? Так любите их, смотрите на них, как на чудо – которое дал Вам Господь как чудо, а не как само собой разумеющееся – и берегите их, говорите, что любите, и что рады быть с ними знакомы – потому что Бог может забрать то, что ты не ценишь, может забрать, потому что считает, что этому ребенку будет лучше с Ним – потому что ты плохая мать, трусливая, ленивая, злая, неряшливая, жадная – а каждый ребенок для него – сокровище – потому что каждый день испытание – каждый день мы играем – черными или белыми. А что делаем мы? Мы считаем, что Бог забирает – а что Он дает, не видим. Разве Бог дает оружие детям и взрослым? Разве Он нажимает на спуск? Где взрослые, детям которых дали оружие? Где взрослые, которые знают, что где-то люди умирают от голода – и не готовы изменить ситуацию – ну, ведь это всё экономический романтизм – честное производство в тех краях – но денег мы туда можем привезти, и волонтеров отправить – мы же много всего делаем, а вот ты, Господь, ничего – как всегда… А разве это – не Бог – возможность помочь? Дети погибли под завалом – а где был взрослый-инструктор, кто не проверил погоду? Бог смотрит на нас, и Дьявол смотрит на нас – и каждый раз мы выбираем, как себя вести, о чем кричать, кого обвинять. Голос Бога такой тихий – он самый тихий в этом мире – его почти не слышно, когда нужно выбрать; Бог никогда не орет на нас. После Второй Мировой можно вообще не верить в Бога – и это нормально – считать, что рассчитывать можно только на себя – на моральный закон внутри себя и звездное небо над головой в утешение – могу я это сделать или нет? Бог – это моральный закон внутри нас – не более – и чем глубже мы это осознаем, и не будем верить в чудеса – тем лучше будет наша жизнь – чудеса – как подарки для детей в Рождество – наших рук дело – во имя Его. Совершите чудо для Бога – сделайте ему подарок – будьте хорошим человеком, честным, правдивым – будьте добры, работайте как нужно, не в полсилы, не рискуйте ничьей жизнью, репутацией, не обижайте младших и животных, говорите близким, что любите их – а вдруг завтра они уйдут от вас – совершайте каждый день чудеса во имя Его; и однажды мы проснемся в мире, достойном Его; Он тоже заслужил чудес, подарков, нашей любви – он отдал за вас жизнь, куда уж больше – за кого вы бы отдали свою жизнь – вот подумайте – он так же отдал за вас, вы ему также дороги, как ваш ребенок, ваш любимый человек, до самого донышка сердца, до последней капли крови – а вы требуете от него ключей…
Такая наивная была эта проповедь – Дэмьен ожидал культурологических смысловых языковых игр, но такая вот была проповедь, как простое ситцевое платье в цветочек с кружевом по подолу и воротнику – вечная классика – она разочаровала Дэмьена, который не искал веры и оправдания Богу, но очень тронула детей, сидящих рядом – и кто-то вздохнул сзади, всхлипнул, – и Тео. Он смотрел в потолок, моргая – чтобы слезы назад закатились; он так во время кино делал душещипательного; когда рядом было много незнакомых людей; на очередной гимн он пришел в себя и тихо спросил:
– Это что, Westlife «I’ll see you again»?
– Не знаю так творчество Westlife, как ты…
– Знаешь.
– Да, это Westlife.
– А до этого были Take That.
– Вроде того.
– Ну, хоть не «Uptown Girl». Что здесь творится?
– Это отец Декамп так веселится, сам пишет партитуры для воскресных месс. Вчера он заявил, что песни бойз-бэндов, если слово «baby» заменить на слово «God», – идеальные гимны для воскресной мессы.
– С ума сойти… А что еще?
– А еще мы иногда сидим в Соборе, вот на этой скамейке и курим, и смотрим на распятие. Отец Декамп не любит распятия и мечтает, как расколотит это здешней битой…
– Курите?
– Да. Маттиас говорит, что Собору уже вообще ничего не страшно – в нем и убивали, и насиловали, и гадили, так что уж курить в нем точно можно по ночам.
– А на крыше сидите?
– И на крыше сидим…
– Дэмьен… ты же не вернешься… тут так интересно…
– Сейчас да, а потом я буду писать книгу. И мне будет всё равно – ты же знаешь. Я буду просто сидеть, пить чай литрами и писать и ничего не буду разрешать себе.
– Знаю, – когда Дэмьен писал последнюю книгу – про святых, он месяц не выходил из комнаты – жить студентам в общежитии можно было круглый год до окончания учебы – и, чтобы не мешать учебе, Дэмьен писал летом – он натыкался на предметы, когда ходил по комнате в пижаме, потому что тело атрофировалось за компьютером, кроме работы он только ел и спал. Однажды ему пришлось выбраться в Нотернборо за чем-то, по какому-то делу, и он повторял всё время: «Я с ума сошел, Тео, я вообще ни о чем, кроме книги, думать не могу, она поглотила мой разум – мне нужно побыстрее ее дописать; а то я уже не человек; пусть еще какая-нибудь сволочь скажет, что умственный труд – это фигня; физический намного проще – сделал и пошел – пусть устал – а умственный никогда не заканчивается – я всё время вижу строки, которые просто совершенство, и не успеваю их записать» – Тео не знал никого, кто был бы способен из его сверстников на такую титаническую работу – свести это всё в своем мозгу и вытащить наружу – и никаких «ну, потом как-нибудь напишу, а сейчас…».
