Владимир Дэс - Зелёное пальто
В это сооружение вела дверь. На двери была вывеска «Музей».
Я с перепугу и отчаяния влетел туда.
Через пять минут, в тишине, я успокоился.
Здесь, внутри, было всё как во всех музеях: окошечко с надписью «касса» и женщина, сидящая рядом на стуле, очевидно, родственница нашего профессора Шамана, с таким же разрезом глаз.
Посмотрев на меня своими прекрасными раскосыми глазами, она спросила, улыбаясь:
– Вы на экскурсию…
– На экскурсию, – машинально ответил я.
– Проходите, – сказала она, все так же приветливо улыбаясь. Я купил билет и послушно прошел. Она, рассказывая, повела меня по залам. «Да что это за беда такая в этом, богом забытом городе: то ненормальные дети, то музеи с экскурсоводом, с ума сойти», – с тоской подумал я.
А в музее, надо сказать, была представлена вся история этого края: петровские времена, экспозиция о декабристах и их женах, столыпинская реакция, фотографии врагов народа тридцатых годов, пейзажи, ландшафты и описание золотых рудников, макеты и чучела всякой местной живности.
После экскурсии эта местная милая женщина, живущая, кстати, прямо в здании музея, поставила кипятить чайник, достала варенье и ввела меня в курс их нерчинской жизни.
Оказалось, что «лагеря», которым я интересуюсь, просто нет. Содержание его давно не финансируют, вот поэтому там нет ни света, ни тепла, ни телефона, ни охраны.
А всех, кого сюда присылали отбывать срока, начальник колонии, местный житель, направляет работать на золотые прииски рабами.
И моя младшая сестра наверняка на каком-нибудь из приисков кашеварит. А про старшую сестру она ничего не слышала. Хранительница музея пообещала сходить к начальнику и все разузнать поподробнее. Но понадобятся деньги, даром тот ничего не скажет. Я тут же дал денег.
Кстати, оказалось, содержание музея тоже финансируется этим же местным начальником колонии. Когда я поинтересовался, а зачем ему музей, она, немного помявшись, повела меня еще в один зал.
Едва мы переступили его порог и она включила свет, я очутился в огромном сказочном дворце.
Все вокруг сияло и светилось так, словно вдруг зажглись тысячи ламп.
Стен не было.
Вместо них стояли гигантские зеркала от пола до потолка и от угла до угла. Они занимали все пространство зала, делая его бесконечным.
– Что это? – воскликнул я.
– Это сокровище, из-за которых и существует наш музей, – ответила хранительница.
И рассказала, что зеркала эти привезли сюда в 1900 году с Парижской выставки нерчинские золотопромышленники, когда здание еще только начали строить. Два года везли на санях и телегах.
Музей давно бы лишился этих реликвий. Но никто, в том числе и начальник колонии, до сих пор не придумал, как их вытащить из музея и на чем вывезти.
Зеркала были очень тяжелые, на свинцовой основе и окованные в ажурную бронзу. Размеры поражали: метров десять в ширину и три в высоту.
Я неспешно обошел зал, и честно сказать, мне тоже захотелось вывезти это чудо из этой дыры к себе в Башню.
Стало понятно, зачем местный олигарх-начальник колонии так тщательно оберегал музей. Надежда перспективной наживы творит чудеса благотворительности.
Мы попили чай, и, оставив меня ненадолго, хранительница музея отнесла деньги начальнику, а вернувшись, сообщила, что сестра работает на четвертой Драге [27] поварихой у латышей. За определенную плату ее завтра утром могут привезти ко мне.
Я опять отсчитал деньги, и она опять пошла к начальнику.
Когда вернулась, сказала, что насчет младшей все в порядке, а про старшую начальник тоже ничего не знает.
И стала стелить постель. На двоих, прямо в музее.
Деваться мне было некуда, и я возражать не стал.
Поутру начальник привез сестру. Похудевшую и устав шую. Пока хранительница отпаивала ее целебными настоями из мухоморов, я договорился с начальником колонии о сумме выкупа своей младшей сестры.
Вместе с ним сходили в лагерь и из камеры хранения забрали легендарную папину бритву.
Потом я простился со своей ночной пассией, пообещав когда-нибудь вернуться. Она, в свою очередь, пообещала мне родить еще одного яркого представителя их народности. Я не возражал.
Прилетел вертолет, и мы с младшей сестрой покинули это историческое место.
Из всего населения Нерчинска провожали нас только две дамы: будущая мать будущего профессора и корова, которая, бросив гоняться за газетами, погналась за нашим вертолетом.
Но теперь я был спокоен.
Я знал, что читать она не умеет, как, наверное, и летать.
Да и вообще коровы ни читать, ни летать не умеют.
По крайней мере в Нерчинске.
Как бы ни было прискорбно, но ни самой старшей сестры, ни ее следов нигде не обнаруживалось. Вертолетчики тоже поклялись, что такой пассажирки у них не было.
Стало понятно, что из Нижнеокска она отбыла, а сюда не доехала. Надо было искать где-то посередине.
Вертолетчики доставили нас в Читу. И там бросили.
Губернаторские люди, поняв, что мы без старшей сестры, тоже нас бросили.
И мы с младшей сестрой еле-еле с большой переплатой купили билеты до Нижневартовска. В общий вагон.
И не было бы счастья, да несчастье помогло.
В одном общем вагоне с нами ехал веселый нефтяник.
За бутылкой водки мы разговорились. Этот добытчик после третьего стакана стал рассказывать всему вагону об удивительной девушке, истинной россиянке. У которой даже на груди выколот патриотический лозунг.
– Сестра! – закричали мы с младшей в один голос.
– Где она? – затрясли мы нашего попутчика.
Ее, оказывается, по дороге в Нерчинск перехватили нефтяники, летевшие из Москвы.
Когда мы прибыли в Нижневартовск, там было минус пятьдесят. Даже пингвины от холода, не стесняясь, заходили в подъезды жилых домов и там грелись.
Сестру же нефтяники пригрели сами, разместив в местном санатории «Африканский Рай», где под пальмами отдыхали после вахт душой и телом.
Еле-еле нам удалось вырвать ее из цепких мужских рук, перемазанных черным золотом.
Едва мы прибыли в Нижнеокск, как старшая сестра получила приглашение посетить резиденцию Губернатора.
Там, в комнате отдыха в глубине своего кабинета, Губернатор быстро «прочитал» несколько раз, лежа на диване, надпись на груди моей сестры. Стал «россиянином» и успокоился.
Благодаря этому ликбезу наконец вся наша семья попала в милость и нам было поручено организовать прием «Царской семьи в изгнании».
Вдовствующая российская императрица, наследник и свита, путешествуя по Волге на пароходе, решили сделать остановку у нас в городе на один день.
Архивисты-монархисты срочно стали искать в секретных отсеках ОГПУ остатки дворянства в нашем Нижнеокске.
После долгих поисков и допросов в стенах бывшего здания КГБ двое признались, что они потомки дворян.
Один происходил из княжеского рода, а другой – из графского.
Граф законспирировался под учителя труда в школе для недоразвитых детей, а князь легализовался, став капитаном ГАИ. Вот им-то в компании с моей сестрой и было поручено встретить хлебом-солью императорскую семью и ее двор.
Двор состоял из полуголодных титулованных эмигрантов, потомков бывшей дворовой знати.
На пристани всё было торжественно.
Резвился только царевич, десяти лет от роду.
Чопорные дворяне милостиво приняли приглашение на обед в ресторан «Охотник». По их лицам и поведению было понятно: они до сих пор считали, что только им принадлежат богатства Российской империи: золото, алмазы, газ, нефть и даже наши души.
Духовенство встречать не пришло, оно было занято куда более важным делом.
В которое, между прочим, был втянут и наш папа.
Мы, рожденные в СССР, воспитанные в полном религиозном невежестве, даже и не подозревали, что в России уже давно существуют две враждующие церкви со своими приходами и со своими патриархами.
Не признающие друг друга. Захватывающие храмы и вербующие прихожан.
Вдобавок объявились в огромном количестве секты американские, канадские, российские: баптисты, трясуны, крикуны, прыгуны, хлысты, мормоны, адамисты, немоляки.
Причем святые отцы, только что выступавшие за одну церковь, часто переходили в лоно другой и обратно. Чем еще больше запутывали простой православный народ России.
Запутали, конечно, и папу.
С целью поднятия своего авторитета каждая из церквей придумывала себе какие-то чудеса. Кто-то увидел чудо в «папе икающем». И потащили его с кремлевской площади каждый к себе.
И заметался наш папа от одного храма к другому. От одной рукопашной схватки к другой.
А так как папа был простой русский мужик, ему все эти теологические тонкости пришлись не по силам.
Нашел я его избитого, в изодранной одежде, босиком, посреди враждующих церквей.
Он стоял на коленях под проливном дождем и, не обращая внимания на гром и молнии, взывал к Господу:
– Боже! Если ты есть, вразуми, кто я и что я? Для чего ты, отец мой, создал меня? Неужто только на муки? Или я больше ни на что не гожусь? Не верю я в это. Не верю!
