Евгения Белякова - Песнь для Близнецов
Снова кольнула вина за то, что не поехал с ней, но бард упрямо сжал челюсть, отметая тяжелые мысли, и уже сквозь сжатые зубы продолжил молитву.
Вечером ему принесли суп. Он не стал спрашивать, где палач с плеткой: первейшее достоинство Стрелка – смирение перед волей Старших. Поблагодарил брата, охранявшего его, быстро выхлебал жидкий суп прямо из миски, под взглядом послушника. Вернул тому чистую миску, ложку. И, отвернувшись в сторону окна, через которое пробивался закатный, багряный свет, снова принялся молиться.
Ночью, когда небо усыпали звезды, за ним пришли.
«Наконец-то», – подумал он чуть ли не с облегчением.
В комнатку вошел брат-охранник, за ним – еще один, с капюшоном на голове. Палач. Рик не должен был видеть его лица – им мог оказаться кто угодно. Например, тот, что стоял у ворот, когда он пришел. Чтобы у провинившихся братьев не возникало желания отомстить, лица истязателей всегда скрывались. Так что, прогуливаясь по саду, или читая молитвы в Общем Зале, можно было оказаться рядом со своим вчерашним мучителем. А если палачу приходило вдруг в голову, по глупости, из-за гордыни или ради изощренного удовольствия сообщить своей жертве, что именно он… Тогда все было очень просто. Месть разрешалась и даже никак не наказывалась.
Поэтому палачи молчали.
Мало кто избегал участи взять в руки плетку. Рик, когда был послушником, более десяти раз попадался и получал свои удары, а вот сам наказывал лишь раз; и всем сердцем мечтал забыть этот случай навсегда. Нет, особой жестокости он не проявил, да и наказание было слабым – десять ударов, но каждый раз, когда Рик вспоминал звук кожаной плети, рассекающей кожу… его мутило.
Завидев вошедших, Рик улыбнулся и сдержанно кивнул. А вот от вида третьего вошедшего лицо барда искривилось в гримасе брезгливости.
Джон Амберли, мерзкий и трусливый, всегда вставлял Рику палки в колеса и старался очернить перед Старшими каждый раз, как подворачивалась возможность. Они обучались вместе, и с первого же дня знакомства между ними возникла стойкая неприязнь.
«Ворг специально послал его проводить меня вниз? Это намек на немилость?»
Джон осмотрел комнатку, сморщил нос – мол, слишком жирно для предателя Ордена, и махнул рукой палачу. Тот легонько, почти нежно взял Рика за плечо, показывая, что нужно выходить. Рик послушно вышел наружу, всем своим видом выражая смирение.
«Удивительно, что Джон всего лишь переводит меня, а не хихикает злобно под маской, получив возможность причинить мне боль. Но для меня так даже лучше».
Они прошли пустым коридором – сначала Амберли, потом Рик, за ним палач, которого, впрочем, полагалось звать «Брат-Справедливость». Спустились ниже, брат Джон вынул из крепления один из факелов и пошел вперед, освещая себе путь. А вот перед Риком была темень, и он пару раз споткнулся на неожиданных ступеньках. Они все шли и шли, и в душу барда стал закрадываться… нет, не страх. Но что-то подобное. Слишком уж глубоко они заходят.
Наконец, группа жрецов дошла до самого конца коридора. Амберли, которого прозвали «Крыс» за длинное лицо с маленькими глазками и вечно искривленной верхней губой, будто он нюхал что-то не совсем приятное, снял с пояса связку ключей и открыл последнюю дверь.
Войдя в камеру, брат Джон поджег своим факелом те, что висели на стенах. Запахло гнилью – тут давно не зажигали огня. Метущийся свет факелов выхватил дыбу, несколько стульев, кресло с ремнями, и какие-то совсем уж странные приспособления, разгадывать предназначение которых у Рика не было ни времени, ни желания. Он остановился у входа, не зная, что делать дальше.
«Крыс» махнул рукой в сторону кресла. Брат-Справедливость молча подвел к нему Рика – опять предельно вежливо, словно поддерживал женщину на сносях, причем королевского рода, и застегнул ремни. Они крепко держали щиколотки и предплечья Рика. Бард, собрав в кулак волю – все же место не располагало к спокойствию, – и изобразив на лице покаяние, произнес строку из Первой книги Вигеля:
– «И пусть понесший наказание до конца жизни помнит о нем, а остальные забудут о нем и проступке тут же, как оно свершится, ибо первому память будет служить опорой в последующих решениях, а вторым лишь помехой».
Амберли хмыкнул. Подошел, проверил надежность ремней. Рик рассчитывал сбить с «Крыса» спесь, вызвать его на разговор, но тот смолчал. Хотя далось ему это тяжело – веко у него задергалось. Еще раз осмотрев помещение, Амберли отошел к двери, закрыл ее на засов изнутри… и остался стоять, подперев косяк спиной, хоть это и было против правил.
– «Наказание и раскаяние только между двумя», – вновь стрельнул в него цитатой Рик, но без особого успеха. «Крыс» даже не шелохнулся.
«Ладно», – подумал Рик. – «Пусть секут уже быстрее».
И тут его прошибло холодным потом. Для наказания плетью его должны были привязать к столбу, какого демона тут кресло? Он задергался, пытаясь развернуться и посмотреть, что делает за его спиной Брат-Справедливость. У двери гаденько захихикал Амберли.
Раздался непонятный звон. Рик втянул в себя воздух резко, чтобы в голове прояснилось. Металл. Но жаровню не разжигали, значит, каленым железом пытать не будут. Да и не пытка это должна быть, а наказание… Истязатель развернулся, держа в руках какой-то предмет.
Внутри Рика все обмерло.
«Нет!», – мысленно закричал он. – «Нет, нет, только не это…»
– Брат-Справедливость, – торопливо затараторил Рик, нарушая запрет на разговоры с палачом. – То ли орудие вы взяли, что сказано было вам?
– То, то. – Подтвердил «Крыс» из темноты. – По приказу Старшего Ворга. А теперь молчи, пока языка не лишили.
Брат в капюшоне одел на руки Рика колодки. Каждый палец лег между деревянными брусками, которые сдвигались, стоило повернуть винты. Барда забила дрожь, он часто и прерывисто дышал. Смех «Крыса» уже не волновал его, не трогал нисколько, он вообще забыл обо всем, кроме своих пальцев, зажатых в тисках.
«Я… никогда… не смогу… играть» – промелькнуло в голове.
– Старший Ворг повелел сказать: «Это наказание за своеволие, и ничего больше. Шпиону нужны не ловкие пальцы, а острый ум и преданность». – Прокаркал Амберли. – От себя могу добавить, что я здесь нахожусь по своей просьбе. Очень хотелось посмотреть, и я выбрал именно эту награду. Хотел было попросить назначить меня Ключником, но это куда приятнее. А вообще-то…
Рик уже не слушал. Он, как завороженный, смотрел на палача, который потянулся к колодкам. Когда заскрипел давно не смазываемый первый винт, Рик закусил губу до крови и выгнулся в кресле.
На третьем винте он сломался и заорал в голос.
Глава 3
Замок Дерренвейт возвышался на холме вот уже более семи столетий. На старом наречии, еще не претерпевшем влияние лионского языка, его название означало «Оленья башня». В те далекие времена он состоял всего лишь из широкого, приземистого донжона, жилого дома в три этажа из грубого камня, хозяйственных построек и стены, опоясывающий владения барона Эгдберта. Вокруг теснились домишки ремесленников и крестьян, простирались поля и огороды – на самом-то деле не очень далеко, – а дальше начинались густые и тенистые вердлендские леса. «Вердленд» все на том же старом наречии и означало – страна лесов.
Хотя в те времена страной Вердленд не был. Только когда дальний предок нынешнего короля объединил баронов под своей рукой и провозгласил себя королем, страна лесов стала государством – мелким, погрязшим в склоках, разобщенным и разнесенным на многие мили – но государством.
Естественно, маги сыграли свою роль в объединении и создании королевства. Последующие триста лет ознаменовались расцветом Вердленда. Вокруг Дерренвейта вырос город, который назвали Тэнниелом. Столица обзавелась водопроводом и мощеными улицами, фонтанами и площадями. Сам замок изменился до неузнаваемости: пять главных башен, множество мелких, мощные стены, ворота и сторожки, кряжистые барбаканы и подъемные мосты. Правители королевства получили приставку «Вердлендский» после имени, хотя династия от начала и до конца, своего последнего потомка, Дориана Второго, была и оставалась Эгдбертами. От старой фамилии остался герб – олень на алом поле, девиз «Сила и честь!»… И надпись, выполненная старым шрифтом на портале главного входа в замок. Когда Дерренвейт перестраивали в первый раз и старый донжон разбирали, то портал сохранили и встроили в новое здание. Надпись гласила: «Под сенью Древа этот род, и в этот вход заказан путь трем невзгодам, и имя им: болезнь, предательство и бесплодие». И ниже, помельче: «Сработано для Эгдберта Альфреда Майром Камнетесом и освящено Йолем Тишайшим в год 992 от Сотворения».
Буквы почти полностью стерлись. Теперь можно было лишь с трудом разобрать: «Древа… род… предательство». Гринер, остановившись на верхней ступеньке, ведущей к центральному входу в замок, задрал голову, рассматривая три слова, оставшиеся на камне. Он не сумел бы их прочесть, не зная старого наречия, даже если б надпись сохранилась целиком, но королей Вердленда, едва им исполнялось девять лет, подводили ко входу и рассказывали историю портального камня. И то, как выглядели эти слова семьсот двадцать шесть лет назад, Гринеру поведал Дориан.
