Валерий Хазин - Труба и другие лабиринты
Тогда опять заспорили, не вызвать ли еще одну бригаду, не сообщить ли властям, не призвать ли правоохранителей? Но кто-то – хотя и неизвестно, кто – остановил нетерпеливых, говоря: кому сдадим его? Что сделают с таким в застенке или в больнице – и подумать страшно, и что ждет его тогда, как не морг или скорбный дом? Не пропал еще человек, а там совсем пропадет. И решили подождать, поскольку снова заснул незнакомец, и не было от него ни хлопот, ни беспокойства.
А на другой день, к вечеру, обрадовались, увидев, как поднялся он на подушке и услышав голос его. Но, обрадовавшись, тут же испугались пуще прежнего – поняли, что речь вернулась к нему, а память заплуталась где-то и даже имени собственного не удержала: ничего не стал просить очнувшийся у тех, кто склонился над ним, а только спрашивал, откуда пришел он, и где был путь его, и куда привел.
И зашептались опять: не пора ли избавиться от приживалы, ибо кому по силам такое бремя, и кто скажет, что на уме у беспамятного? А иные стояли на своем, говоря: в беде человек, и видно, что слаб, и не похож на проходимца, а, скорее, на ограбленного – и шапку смахнули, и карманы вычистили, и хорошо еще, не раздели совсем, и часы почему-то стянуть не успели, а часы, между прочим, хоть и встали, но стоят дороже любой из квартир на Завражной.
И уговорились потерпеть еще день-другой, пока не догадался кто-то показать незнакомцу часы, предусмотрительно снятые с его руки перед приездом скорой. И, взглянув на них, он закрыл лицо свое руками, и заплакал, и попросил разрешения воспользоваться телефоном…
Вот кто стал отцом нашего счастья, хотя имя его никто не назовет, ибо не принято произносить его всуе в доме номер девять по улице Завражной.
Был тот нежданный гость подданным Норвежского королевства, но русским – и не простым эмигрантом, а весьма важной персоной. И был, как выяснилось, не просто состоятельным, а служил секретарем у той знаменитой русской красавицы, что родилась когда-то под Вольгинском, а потом уехала и стала женой тамошнего князя, и нынче живет с ним в замке, оглядывая мир с журнальных обложек.
И хотя теперь никто уже не скажет, каким ветром занесло гостя на Ветловы Горы, кого искал он на Завражной, и что случилось с ним на самом деле, – узнали потом, что прибыл он в Вольгинск по каким-то делам своей госпожи, не забывавшей, как оказалось, ни дома, ни Волги, ни родного города.
Вот так, по слову пословицы, ударилась беда оземь и обернулась удачей: покинув девятый дом на Завражной, не забыл его и благородный норвежский посланец – через время отблагодарил своих спасителей, не отделяя жестокосердных от милосердных. Выделил средства всем на ремонт квартир, обновил дом изнутри и снаружи, и поныне высылает два раза в год щедрое вспомоществование жильцам. Где воля, там и доля.
Вот откуда наше богатство, скажете вы, если спросят. Вот почему вошла жизнь дома в спокойное русло, и не прерывает больше течение времени ни дрель, ни прель, ни мусорный ветер вокруг. Вот отчего радуется всякий входящий, когда видит чистоту, лакированные перила, вазоны с цветами – с первого этажа по девятый.
А спросят про бочку или баррель, либо про смоляной занавес – посмейтесь в ответ и скажите, что теперь уже никто не вспомнит, была ли бочка, лгала ли сказка, или смутила быль…
Так говорил Шафиров, обходя соседей. И слово его было ясным, твердым и острым, как сапфир, но не уходил он до тех пор, пока не убеждался, что врезалось слово в сердце собеседника, пока не переставал сам собеседник различать, язык ли его овладел словом, или слово овладело его языком. В то, что передавали ему, Шафиров вслушивался внимательно, вникал в детали, переспрашивал.
Некоторые, однако, спотыкались на часах. Правда ли, изумлялись, что бывают такие часы? Совоголовый Шафиров утвердительно кивал. Почему же тогда не стащили их грабители? Шафиров пожимал плечами: могли одуреть от другой добычи – кошелька или портфеля; кто-то мог их спугнуть; а, может, и не было никаких грабителей. Как же вышло, не унимались неверующие, что такие часы не пропали за несколько дней, пока лежал незнакомец без памяти? Шафиров же потирал лоб пальцами, посверкивая перстнем, и уже менее уверенно отвечал в том смысле, что вещь была слишком заметная, а народу вокруг крутилось немало, да и понятно было любому: в таких часах в Вольгинске далеко не уйдешь, и запросто их не продашь. И, в конце концов, – добавлял он, понижая голос, – разве не могло случиться так, что среди склонившихся над лежащим не оказалось воров?
И все же, если трудности пересказа становились неодолимыми[85], Шафиров разрешал опустить эпизод с часами, и снова, но уже еле заметно кивал, понимая: чем мелочнее будет рассказчик, тем резче переданное будет различаться в мелочах – тем охотнее поверят в сказку, тем глубже утонет правда.
А, вернувшись к себе, понял еще кое-что: не довольно уже соседям обновленного дома, уюта, теплых дверных отблесков. Скоро одолеет их новая жажда, возжелают доли большей, захочется жизни вольготной, привольной, волнительной. И скоро придут опять толкаться локтями и толковать, и станут просить утоления, скоро явятся толпиться и роптать.
6
И вот имена тех, кто приходил, чтобы получить свое от новой доли, и что получили поименно.
Подблюдновы и Чихоносовы вставили новые зубы, а Кочемасовы оплатили учебу сыновей в музыкальном училище на год вперед.
Сморчковы и Тимашевы покрыли давние кредиты, семейству Агранян удалось, наконец, навестить престарелых родителей в Армении и посетить Эчмиадзин[86].
Бирюковы, Волковы и Одинцовы вернули все долги.
Аргамаковы восстановили подпаленную дачу, Буртасовы – почти новую «девятку» после аварии, Можарские выкупили семейное серебро из ломбарда.
Ушуевы, Любятовы и Невеличко подлечились в лучших санаториях страны.
Каракорумовы избавились от наследственной катаракты, Сорокоумовы выписали из Германии новейший слуховой аппарат для сестры Полянской.
Урочковым и Волотовским вместе с зятем Сливченко скостили часть ущерба от смоляного занавеса и помогли, в числе прочих, остеклить балконы.
Зыряновы и Эрзяновы поменяли бытовую технику, перегоревшую от скачка напряжения в дни ремонта, а Мордовцевы купили по компьютеру внукам Подлисовым.
Сына-историка послали Бочашниковы в длительную археологическую экспедицию на остров Крит, и туда же отправились к родственникам братья греки Адельфи.
И не утихал ток в трубе; исправно прибывали платежи по путям, проложенным Мусой; и каждый получал свое, наделенный по силам заботами, прибылью – по трудам.
7
«Нам нужен аппарат», – сказал однажды Шафиров, запахивая свой черешневый халат. Муса и Застрахов переглянулись.
«Делопроизводство, – пояснил Шафиров, – документооборот, трафик».
И, поднимаясь из кресла, продолжал, говоря: похоже, быт побежден, насколько это возможно в панельном доме на Завражной. И теперь, понятное дело, потребности будут неуклонно расти. Поток в трубе один на всех (да не оскудеет сила его!), но больше, чем сегодня, оттуда не извлечешь, добычу и сбыт не поднимешь, а вот всё привтекающее день ото дня будет ветвиться, множиться, менять направление и русло. Один поток в трубе, но уже сейчас всё труднее управляться троим с иными потоками: товарными, денежными, людскими. Да и время как будто течет все быстрее. И выходные с вахтами, и поставки комплектующих, и роспись зарплат и запросов – всё это требует порядка, учета, решений неторопливых. И главное: накопленное уже не может прозябать в доме – поджимает, полнится, подталкивает к финансовому размещению – аккуратному, грамотному, расчетливому. А, значит, надо приглядеться и к банковским депозитам, и к паевым фондам, и к пенсионным программам. Нужен, следовательно, неспешный обзор, анализ, прогноз. И не вытекает ли из всего этого, что пора троим оторвать взоры от трубы и взглянуть в будущее? Не следует ли наладить настоящее делопроизводство, документооборот, трафик? Не пора ли, одним словом, поставить текущее управление на поток?
Так говорил Шафиров изумленным соседям, а потом спросил Застрахова, почему бы дочери его, Марии, не бросить уже почтовую конуру, где она сидит с утра до вечера, точно в трюмной каюте с тусклыми лампами?
Пора – улыбнулся Шафиров – выбираться наверх, глотнуть свежего ветра, увидеть горизонты. Пусть возьмет положенный отпуск, а с ним и расчет, и для начала отдохнет с сыном на море недели три, а по возвращении займется, наконец, почтенной работой.
Ведь и компьютер Мария знает, и голова у нее светлая, да и в руках ее давно – и выплаты жильцам, и множество мелких забот и больших секретов. Почему бы не поручить ей полностью делопроизводство, документооборот, трафик: офис на дому, приличные деньги, а понадобится – и няню можно нанять для сына? И будет она при деле, ребенок под присмотром, жизнь человеческая.
И сделали так.
И скоро с легкой руки Марии выкладывались на стол отца графики откачки, расписание вахт, маршруты дозоров; Мусе доставлялись счета, накладные, заявки; Шафирову – сводки нефтяных фьючерсов и цен в портах Джейхана и Вентспилса, а также кросс-курсы основных валют.
