Юрий Быков - Московское Время (сборник)
– А там очень доступно, не знаешь, куда от него деться. Так они откровенно говорят: мы – россияне, Газпром наше национальное достояние!
– А что такое Газпром? Газовая промышленность?
– Да, это то, с чего они кормятся. Ну и с нефти еще.
– В прошлом твоем рассказе таких подробностей не было.
– Да вы и без них сильно загрустили… И потом, Глашку жалко. Вы-то, Софья Дмитриевна, переживете, а она – идейная…
– Да, Глашу жаль… Знаешь, политика – это как бы одна из оболочек жизни, а человек намного сильней, если для него внешние ее стороны – не главное. Есть же семья, любовь, дети…
– Ну да, еще богатый внутренний мир! У вас-то с ним все в порядке, а вот у меня, например, он небогат. И где ж ему разбогатеть в этом чертовом Тобольске, куда я приеду накануне войны и буду потом вкалывать на каком-нибудь эвакуированном заводе под плакатом «Все для фронта, все для победы!», и хорошо, если ноги не протяну. А когда победим, снова нужно будет выживать – без мужиков, потому что они на этой проклятой войне полягут, в голоде, в разрухе… Нет, Софья Дмитриевна, человек не должен знать своего будущего! Отпустите вы меня!
– Из этого мира? – сразу же поняла ее Софья Дмитриевна.
– Да! – с надеждой в глазах кивнула Клавдия. – В любой другой. Авось, не пропаду!
Софья Дмитриевна раздумывала недолго.
– Хорошо, – спокойно сказала она и встала. – Ты только «олимпийку» не надевай, оденься в платье. Я тебя жду.
Комната, в которую Софья Дмитриевна не ступала с того рокового дня, все так же освещалась нетающей свечей, и все так же на стене висел портрет дамы.
Она обняла Клавдию:
– У тебя всегда будет шанс вернуться.
Клавдия отвела голову назад, посмотрела удивленно покрупневшими глазами.
– Нужно, находясь лицом к Почтамту, крепко зажмуриться. Именно это ты и сделала, когда ресница под веко попала.
– Так просто?! – изумилась Клавдия.
– На первый взгляд просто, но, путешествуя во времени, можно оказаться в любых обстоятельствах. Будь осторожна.
На этот раз Клавдия обняла Софью Дмитриевну, и они замерли.
– Ну, удачи тебе, – пожелала Софья Дмитриевна. И возьми вот это. Пригодится в любом времени.
Раскрыв ладонь, на которой лежали рубиновые серьги, она положила их в кармашек Клавдиного платья.
8
Следующим утром Софья Дмитриевна позвонила Глаше:
– Я тебя вечером очень жду. Зайдешь?
Оттого, что виделись они накануне – Глаша приносила Клавдии паспорт и билет до Тобольска, – Софья Дмитриевна поразилась происшедшим с ней всего за сутки изменениям.
– Плохо спала, – сказала осунувшаяся, непривычно тихая Глаша. – Да и в горкоме…
Она махнула рукой и придвинула чашку чая.
– Глаша, ты меня прости, но этот разговор не терпит отлагательства.
– Какой разговор? – вяло спросила Глаша.
– Ты же сама видишь: все, о чем рассказывала Клавдия, это не выдумки! За тобой придут не сегодня – завтра!
– Но я ни в чем не виновата!
Софья Дмитриевна горько усмехнулась.
– Конечно, можно ничего не бояться, надеясь на справедливый суд. Только нет его и в помине. Ты просто пропадешь! Ни за что!
Глаша сидела с несогласным видом, однако было заметно, что внутреннее она не противится этим словам.
– Что же мне теперь – скрываться? Даже, если я, как Клавдия, в Сибирь уеду, все равно меня найдут!
– А Клавдия в Тобольск и не уезжала…
– Где же она? – невольно оглянулась Глаша.
– А ты не догадываешься?
Лицо у Глаши покраснело, и глаза с мерцанием остановились на Софье Дмитриевне.
– Что, вы и мне предлагаете то же самое?!
– Другого выхода нет! Согласись, это же не безусловная гибель, как если бы ты осталась здесь – ожидать своего часа. И потом, можно всегда вернуться, ты же знаешь. Риск, конечно, есть, однако в таком деле его и не может не быть. Знаешь, я открыла Клавдии способ возвращения, но она до сих пор там. Я уверена – ничего плохого с ней не случилось.
Глаша, облокотившись на стол, закрыла лицо руками.
– Глаша, родная, у меня никого, кроме тебя… Когда ты уйдешь, я останусь одна. Совершенно одна! Но так я хотя бы буду знать, что ты есть, и, может, когда-нибудь мы даже встретимся. Ты должна уйти. Понимаешь?
– Да, – прошептала Глаша, отстраняя руки. – Но Эмиль! Я не могу без него!
– Так будьте вместе! Здесь он обречен, а там, да еще вдвоем, вы не пропадете, поверь!
Глаша благодарно положила ладонь на руку Софьи Дмитриевны.
– Как его только уговорить? Боюсь, что это невозможно.
– Отчего же? Пусть он это сделает ради тебя! Не может же революция быть дороже любимой женщины!.. Ах, да, по тому, как ты смотришь, я понимаю, что сказала глупость. Значит, найди другие доводы! Я и сама бы с ним поговорила, но ты знаешь – он меня недолюбливает.
– Хорошо, Софья Дмитриевна, я постараюсь, я найду подходящие доводы.
– Вот и договорились! Но сделать это нужно в самое короткое время. Завтра вечером я вас жду.
* * *Так никогда Софья Дмитриевна и не узнала, сумела ли Глаша убедить Будного, потому что на следующий день их обоих арестовали. Софья Дмитриевна ходила в тюрьму с передачами для Глаши до тех пор, пока ей не объявили, что гражданка Спиридонова осуждена на десять лет без права переписки. От Клавдии Софье Дмитриевне было известно, что это означает…
И она осталась совершенно одна.
Часть 3
1
– Соня! – вскрикнул Алексей Арнольдович.
Вокруг было все то же – светлый день, движение улицы, трое странных молодых людей – только не было ее.
– Они, наверно, фокусники! – отреагировал на исчезновение Софьи Дмитриевны тот, что был с кольцами в ушах.
– Пошли отсюда, пацаны, не нравится мне это, – отозвался его приятель, и троица, гуськом ринувшись на другую сторону улицы, запетляла между авто.
А Алексей Арнольдович, словно его обесчеловечили, как механическое существо, стал заведено озираться. А когда душа к нему вернулась, вошла в голову и первая мысль, которая показалась страшнее смерти: Сони теперь не будет… Она буквально подкосила Алексея Арнольдовича – чтобы не упасть, он сел на тротуар.
Прохожие аккуратно обходили его стороной, пытаясь, видимо, угадать, что заставило так напиться этого прилично одетого гражданина. Алексей Арнольдович осознавал свое положение, но как бы через слой все не уходящей из головы первой мысли, а потому смазано, без боли. Когда кто-то, в отличие от других, принял Алексея Арнольдовича за нищенствующего интеллигента и бросил ему монетку, тот в порыве негодования вскочил на ноги. Жертвователь испугано поспешил скрыться, но благодаря ему с Алексея Арнольдовича сошла оторопь.
«А почему я, черт возьми, решил, что больше не увижу Софью?! Раскис, как кисейная барышня! И вообще – что происходит?!»
Опять, теперь осознанно, оглядевшись, он вспомнил о сделанном незадолго до исчезновения Софьи заключении: вокруг неведомая, чужая Москва. И таким естественным порывом потянуло его к дому, к родным стенам.
Войдя в свой переулок, Алексей Арнольдович приободрился, поскольку на фоне обнаруженных по пути перемен он уж и не чаял увидеть серый дом с рыцарем в нише над парадным. Впрочем, и этот дом печально не соответствовал прежнему своему виду.
Из-за того, что часть его была срезана, он казался покалеченным ради воплощения чьей-то нелепой идеи пристроить к нему другой дом, который теперь стоял встык, никак не облицованный, из голого кирпича. Алексей Арнольдович нервно отыскал взглядом окна своей квартиры и тогда понял, что вместе с частью дома утрачена и их с Софьей спальня. Да, все было не так, все было другим…
У подъезда – ни швейцара, ни звонка, как открыть дверь? Алексей Арнольдович заметил на стене некое устройство с множеством кнопок, но изучить его не успел, так как дверь поплыла, выпуская седовласого, статного господина, который очень внимательно на него посмотрел. А Алексей Арнольдович, не мешкая, бегом поднялся на свой этаж и позвонил в свою квартиру.
На звонок вышел господин, очень похожий на только что повстречавшегося Алексею Арнольдовичу, но заметно его старше.
– Чем могу быть полезен?
– Где Софья Дмитриевна? И как вы оказались в моей квартире? – возбужденно произнес Алексей Арнольдович, уже, впрочем, догадываясь, что совершенно непонятен этому господину.
Тот отступил на полшага и смущенно кашлянул:
– Что, простите?
– Супруга моя, Софья Дмитриевна Бартеньева, она где? – угасая надеждой быть понятым, тихо спросил Алексей Арнольдович.
Но вдруг во взгляде господина, до того притуплённом замешательством, блеснула острота. Его память явно что-то обнаружила!
– Проходите, пожалуйста.
Алексей Арнольдович, конечно, не узнал своей квартиры. Он вообще перестал ожидать встречи со вчерашним в его первозданном виде, которое, если и представало, то всегда осыпавшимся, как старая лепнина, с какими-то выветренными контурами.
