Галина Щербакова - Печалясь и смеясь
На мамины деньги была выправлена лоркина стопа. Без звука была вынута нужная сумма денег. Теперь она мечтала о туфлях на гнутом каблучке, к которым полагалось слегка сдвинутое с плеч платье с высоким разрезом на юбке, чтоб только самое чуть-чуть отделяло его от заветного места.
Лорка не знала, что была уже беременна, что нервный период до операции, во время и после слегка сбил цикл, и она просчиталась как последняя дура. Но до того она все-таки попала еще раз к богатой подруге, та уже родила и хвасталась младенцем в люльке из кружев, висящей на четырех шелковых шнурах с потолка. При виде ребенка к горлу Лорки подступила тошнота. И она быстренько вышла на лоджию, где ее и прихватил здоровый, как бык, нефтяник с забытых богом мест. Не говоря плохого, он пальцем залез в разрез платья и легко стянул трусики. Остальное было делом быстрым, простым и весьма приятным. Махровым полотенцем с веревки Лорка подтерлась, а когда их стали искать, то они уже вовсю говорили о другом, о запахе нефти, который не остается на деньгах, и в этом ее сила. О том, что мужчина-бык был холост, но жену имел в виду как перспективу.
Договорились встретиться на другой день в гостинице, но Лорке очень поплохело в тот день, тошнило, рвало, голова кружилась, как на карусели. Тут-то и выяснилось, что она беременна уже три месяца. Новые ступни, не спросясь у головы, стали прокладывать новые дороги, оставляя после себя неизвестный чужой след.
К примеру. Как обмануть нефтяника и впарить ему не его дитя? С тех пор как она побывала в квартире «новых русских» и увидела эту свисающую с потолка колыбель, ей просто воняло паласом из очереди по номерам, классиками, что чинно, по-солдатски стояли на румынских полках, диваном, который расхлопывался в неудобное ложе, зеркалом в орнаменте из металлических виноградных гроздей. Все разило в ванной с клеенчатой шторкой и стопкой тазов, один в одном, что пыжились на стиральной машине. «О! Пещерный век!» – кричала тошнота. Все у нее как у матери, как у свекрови, как у тысячи других теток, гордых клетушками-хрущевками, в которых человеку должно было «жить стыдно», если он видел другое.
Так она сказала Коле, мужу, а он от растерянности не знал, что сказать, потому что ему нравилась их квартира на десятом этаже. И ему в ней хорошо пахло, а унитаз и ванну он драил до душевной радости, а не просто до блеска. И отстающие от стены обои подклеивал филигранно, и к кому бы ни попадал в гости, внутренне отмечал: а у нас чище и лучше. Он обожал Лорку за все: за капризы, за ворчливость, за придирки к зарплате, подумаешь – все равно она была лучшей. Посмотрит – рублем одарит. А скажет – так умоет. И еще. Он только подумает мысль, а она уже ее говорит. Умная, как сатана! Жаль, конечно, что не хочет учиться. Он представлял жену с ее проницательными мозгами любым крупным начальником, даже президентом.
Скажем так: этот период в жизни Коли можно назвать периодом безоглядного счастья. Как-то в детстве он на саночках с горки чуть не врезался в дерево. Дедушка, который ловил его внизу, сказал: «Ну, тебе, парень, свезло так свезло». Имелась в виду крупная удача промахнуться головой мимо дерева. Повезло, скажем прямо, в этом случае звучит невыразительно, можно сказать никак. А вот «свезло» – это уже куда круче. Это точка в точку обстоятельству. Коля, думая о своем семейном счастье, тоже мысленно повторял дедушкино «свезло так свезло». А когда он узнал, что Лорка носит в себе его ребеночка, он взял ее на руки и стал носить и петь какую-то дурацкую колыбельную из сложенных в кучу всех слышанных колыбельных вместе с собственными, рожденными под языком словами. Такую, например:
Спи, моя радость, усни,
В доме не слышно дрели́,
Конечно, по правилам – дре́ли,
Но это не важно, Кубеля.
Кубеля, Кубелечка моя! Беременная!
Птицы затихли в саду,
Рыбки уснули в пруду,
Серенький глупый волчок
Лег на свой левый бочок.
Нет у них одеял,
Нету у них и подушек,
Жаль этих милых зверушек.
Но ты ничего не боись,
Спи, моя радость, уснись!
Кто бы чужой ни пришел,
Дам ему в ухо, чтоб шел.
Кубелечка, в дождь, иль в мороз, или зной
Глазки закрой,
Ребеночку нужен покой.
– Ну и дурак ты, Колька, – спрыгивала с его рук Лорка. Она думала, как найти того богача, что на чужой лоджии, не боясь и не стесняясь, грубо вставил ей пистон, как будто сто лет знал туда дорогу. Ее давно достал муж своей деликатностью. Ей хотелось, чтобы ее рвали в клочья, не задавая глупых вопросов и не донимая нежными ласками.
Навела справки у той же подруги. Вышла на лоджию. Острое желание связало узлом, едва добрела до кресла, принявшего всю ее влагу.
– А где же он, этот? Быкастый такой? – как бы между делом спросила.
Подруга бросила ей на колени газету. На первой полосе бык улыбался, не смущаясь из-за кривого зуба, что нагло налег на соседа. Она сунула газету в сумку. «Я возьму? Тут сканворд».
Писать она все-таки долго не решалась. Бык идиотом не был, и три лишних месяца в унитаз не спустишь. Написала как бы пробник. Мол, увидела в газете, лихой он такой, завидный мужик, вспомнила тот вечер и ту лоджию. Было клево. Правда, подзалетела по дури, теперь собираюсь на аборт. Щемит только сердце, что дитя от такого дядьки пойдет в слив. Ну ему, видать, к такому не привыкать.
В сущности, глупое письмо, Коля, прочитав бы такую муть, вряд ли бы что-то понял. У него был другой ум.
Но уже на следующий день Лорка была сама не своя от письма. Ее обуял страх возможной насмешки над ней, страх позора, страх правды. И не дай бог узнает муж.
И в жизни Коли наступил второй период – преданности жены, ее желания угодить, уластить мужа. Благостность их отношений не осталась незамеченной, и родители Лорки подарили им машину. Не ахти какую, но с колесами.
Лорка не ждала ответа и в доме подруги не появлялась, боясь случайной встречи. Ужас! Ужас! Но ответ пришел, как и было указано, до востребования.
«Киска! Спасибо, что сказала, как тебя зовут, а то так бы и не знал. Не имел я тебя, дуреха. Дети от поцелуев не рождаются. А я по тебе мальчиком провел сверху вниз, и вся игра. Если ты от этого сумела забеременеть, то требуй книгу рекордов Гиннесса. Случай – исключительный. Но, увы, мимо денег. Так что живи себе спокойно, если я захочу сына, я знаю, как это сделать по правилам. Но это будет не с такой, как ты, трусоватой стервочкой. Живи! И найди кого-нибудь подурее. Чао, бамбино, сори».
С почты вышел совсем другой человек. Ее мать потом, через годы, все искала корень, из которого выросла ее дочь. Из чего же, из чего же, из чего же сделаны наши девчонки? Из запаха советского паласа, алюминиевых тазов, из мутных зеркал в фальшивом металле, из зависти к чужим занавескам и сервизам, квартирам с кондиционером и много еще из чего.
Страх и зависть несла в себе Лорка, идя домой. Страх бедности, когда появится ребенок, и зависти к тем, у кого мужья носят на руках обожаемых жен и одновременно делают для них роскошную жизнь, которую ей, судя по всему, не иметь. К горлу подступало нечто, от чего хотелось кого-нибудь убить.
Теперь она боялась, что когда-нибудь бык появится в Москве и, открыв рот, выдаст, как его ловила на мякине одна баба. И все будут ржать, слушая подробности про «мальчика, что сбегал снизу вверх». Лорка перестала ходить к подруге, обливая ее ни за что ни про что грязью. Потом стала бояться, что это дойдет до нее, и жизнь превратилась в ад. Исходя ненавистью и завистью, она тут же падала в преисподнюю страха. Но удержаться не могла.
Самым близким виноватым был Коля, он таскал ее по невропатологам, боялся за ребеночка. Приходил советоваться к теще. Та давала ему тайком деньги: «Купи ей чего-нибудь. Порадуй. Это беременные бзики».
Родилась Люська. Огромными темно-синими глазами (впоследствии они окажутся карими) она посмотрела на родителей и бабушку. У той все внутри оборвалось. В глазах-сливах было столько тайного потустороннего знания… Так застывала взглядом в одной точке ее мама, глаза ее в этот момент странно блестели вовнутрь, будто высвечивали именно там что-то важное для себя. Такие замирания обычно бывали во время откусывания нитки в процессе шитья или когда протирался тонкий, неграненый стакан. Достав полотенцем донышка стакана, мама замедленно лениво вертела по нему пальцем, как бы завораживая себя. Странноватое свечение глаза было и у бабушки, для рожденной Люськи – прабабушки, правда, у серых глаз не было такого свечения, но зато бездны и омута было больше.
И вот сейчас пятидневное существо, еще без имени, смотрело именно на бабушку так, будто признало пуповину, но не ту, что отрезали от матери и выкинули, а ту, что живет вечно, вне материи, вне телесности, а в пламени других начал. Самое же удивительное, малышка улыбнулась, не просто бездумно растянула губешки, а вполне хитренько: «Здрассьте, мол, родичи. Я вас всех узнала, потому что знаю». И если верить в существование абсолютного счастья, то оно было именно тогда, когда Люська была малышкой.
