Людмила Загоруйко - Евреи в жизни одной женщины (сборник)
Как выяснилось, подруга волновал только один вопрос: как я, благополучная мать двоих детей, войду в мир богемный, не совсем понятный сирому обывателю.
– Понимаешь, – говорила она виновато – ты не удивляйся. Александра живёт одна, хозяйством не занимается. У неё совсем иное в жизни предназначение. К кастрюлям она равнодушна. Так вот, в быту она несносна. Есть у неё любимая собачонка, а на кухне полы дощатые и Минька… – чуть запуталась в объяснениях подруга.
– Минька – это художница, прозвище такое? – радостно дёргалась я навстречу её словам.
Да нет, же. Слушай меня внимательно. Сосредоточься, наконец. Убери с лица улыбку счастливой идиотки.
– Хорошо. Я стараюсь.
– Минька – собака, маленькая, комнатная… Так вот она закапывает под пол кости. Сначала кости растаскивались по кухне, но потом Минька дырки вырыла, прячет. Если увидишь кости в дырах давно не крашенного пола, не удивляйся и не падай в обморок. Поняла? – выпалила она, наконец, автоматной очередью.
– Ага – кивала я.
– Спать будешь под печкой, на полу. У меня за перегородкой кровать. Спальных мест в квартире больше нет. Александра обитает в другой комнате. Вход в неё отдельный, через коридор на лестничной площадке. Гостей принимает радушно, но ненавязчиво. Гости больше предоставлены сами себе, чем ими занимается хозяйка. На неё и на меня, не наседай. У каждого ТАМ своя жизнь, и никто в неё не вмешивается – продолжала давать наставления приятельница.
– Поняла, поняла. Не волнуйся. Я знаю. Ты мне уже говорила. Я простыни с собой взяла. Если нет подушки, могу и без подушки обойтись – залепетала я снова не о том.
– О господи, – застонала она – ну что мне с тобой делать?
– Ничего, не переживай, всё будет хорошо – заверила я.
Квартира Александры сразила сразу наповал. Чёрные шторы на окнах, гуцульский платок из овечьей «в барашках» шерсти, тоже чёрный, с бахромой, наброшенный, как скатерть, на круглый стол посреди комнаты, как будто только-только за ним проводился сеанс спиритизма, грубый мольберт с недописанным портретом мужчины под траурным окном.
Александра встретила нас радушно. Женщины знались годами. Я быстро справилась с удивлением, муштра в дороге не была бесполезной, оставила приятельниц наедине, пусть вдоволь наговорятся, и отправилась на кухню хозяйничать. Здесь, почувствовав родную стихию, я успокоилась и увлеклась. Через час полы были помыты, кости, рассованные запасливой Минькой по углам, отправились в мусорное ведро, а в доме запахло обедом.
Для нас была загодя спланирована плотная культурная программа. Хозяйка знала, куда и когда надо идти, с утра составляла, при необходимости корректировала, плотный график, оставляла на столике, как меню, целый список мероприятий, и незаметно исчезала. Мы мотались по выставочным залам и кинотеатрам, заглядывали в загадочные уголки львовского центра, ели пирожки в сквере напротив Оперного, но главное, главное действо нас ждало в доме за чёрными шторами.
Александра отличалась безукоризненным чутьём на людей не тривиальных, с шармом. Она тусовала их, как карты, раскладывала в хитроумном пасьянсе, сталкивала, отрывала друг от друга, особо ловким движением игрока собирала в кучу, откладывала на край стола, чтоб потом, в нужный момент ударить ими, как козырем, раскинуть веером во всём великолепии удачной комбинации. Кого только не было в её коллекции: бывшие десиденты, полу юродивые, странствующие по свету студенты, гении, непризнанные гении, приживалки, наркоманы, монахи, духовные пастыри, художники, искусствоведы, просто бездельники и снобствующие домохозяйки.
В доме всегда толпились люди, но приход их был не случаен, продуман и предопределён нашим приездом. Она потчевала их, как лакомством, нами. Мы умело, и ненавязчиво представлялись им. Она умудрилась преподнести в выгодном свете, эпатажно представить гостям даже безликую меня. «Ах, Соня, она так по-детски непосредственно на всё реагирует. Так загорается, трепещет… По темпераменту – просто Наташа Ростова. К тому же чудесно готовит. Устраивайтесь поудобней, сегодня будем пить чай с абрикосовым вареньем. У Сони на даче прекрасный сад. Так что варенье из экологически чистых фруктов, сваренное собственноручно. Домашнее печенье Соня тоже испекла к чаю. Угощайтесь». И народ наваливался, варенье с печеньем мгновенно исчезало в желудках не любивших философствовать натощак интеллектуалов. Пир удавался. Еда размягчала. Беседы тянулись долгие, чаще страстные. Говорили обо всём, главное, об искусстве. Александра, работающая почтальоном в ранние утренние часы, имела к нему самое непосредственное отношение. Она была вдовой художника, впоследствии – подругой и опорой погибшего художника, память которого в доме свято чтили и хозяйка и гости.
Но и тут в этой благополучно чинной фразе – вдова художника – меня, обывателя, ведущего образ жизни скучный и домашне-усреднённый, ждал самый что ни на есть подвох. Когда-то восемнадцатилетняя Александра умудрилась выскочить замуж за мужчину на сорок лет старше.
– Так это же старец, просто старец. Как ты могла? По расчёту? Квартира в центре. Это ж его? – осмелилась и заикнулась я.
– Какой расчёт? По любви. По самой что ни на есть настоящей – разубеждала она меня.
– А какой он был в постели! Если б ты знала! – продолжала Александра. В тупик она могла поставить кого угодно.
В те дни «на огонёк» к нам забегал люд довольно разношерстный. ОН появился сразу, в день нашего приезда.
Александра тихо мурлыкала в трубку, зазывала. Через час в дверном проёме возникла фигура гостя. Это был небольшого роста подвижный, вечно спешащий куда-то еврей. С его появлением жизнь в доме достигала градуса кипения. Он кричал на ходу, что покажет нам фильм «рафинад», тащил в кинотеатр, давая на сборы десять минут не больше, и мы откладывали все дела, натягивали свитера и пальто, бежали к трамвайной остановке, покупали билеты, усаживались в кресла и смотрели Алана Паркера.
«Ну, как? – кричал он на всю улицу, восторженно размахивал руками, объяснял, уточнял, импровизировал. Я молчала. Мой вечный воробьиный безоблачный щебет затихал. Я наблюдала за ним грустно и заворожено, впитывала каждое слово, каждый жест. Он на ходу обрывал фразу, смотрел на часы, исчезал, потом появлялся, опять исчезал, звонил.
– Кто это? – недоумённо спросила я в первый его приход. Две закадычные подруги понимающе переглянулись.
– Кто, кто, Люс. Известная во Львове личность. Смотри, Соня, будь осторожна! – смеялась Александра. – У него вторая жена и он счастлив в браке.
Первый распался по невероятной, нелепой случайности. Двадцатилетний, восторженный, он взял в жёны черноволосую стройную красавицу, свою одногодку. Страсть кипела в них обоих, как в котле, но каше так и не судилось быть сваренной. Однажды пару пригласили погостить на даче. Они согласились, и уже было собрались ехать, но какое-то срочное дело заставило Люса изменить планы. Жене он велел не отказываться и погулять всласть за них двоих. Изрядно подвыпив на вечеринке, молодая женщина поддалась на нежные уговоры одноклассника своего мужа. Обстоятельства располагали. Горели свечи, звучала усыпляющая женскую бдительность минорная музыка, летняя ночь пахла негой, и звёзды на небе будили дремлющие предчувствия: сейчас что-то произойдёт, прекрасное, незабываемое, дарящее счастье. Они вышли в сад, река плескалась почти у ног, луна освещала дорожки. Всё произошло на садовой скамейке под яблоней, и женщина даже не успела понять, что именно. Подавив зевок разочарования, грешница вернулась в дом, мысленно каясь. Через месяц она заподозрила неладное, запаниковала, представила, что родит Люсу ребёнка, и тот всю жизнь будет воспитывать его и никогда не узнает про обман. О боже, одна мысль об этом казалась ей чудовищной. Она винила себя за гадкий, опрометчивый поступок, за слабость, предательство, но было уже поздно, всё самое нелепое свершилось, надо что-то предпринимать, и женщина решилась. Она выпалила Люсу всё в одну минуту: быстро, сбивчиво и не кстати. Супруги в этот день гостили у мамы, и Люс пошёл делиться горем с самым родным для него человеком. Мама негодовала и приняла решение: развод и только развод может смыть позор с их честной семьи. Люс не ожидал такого оборота событий, он разводиться не хотел, но мама настаивала. Тогда он ушёл от проблем в загул. Ещё через месяц новая подружка Люса заявила, что беременна. Аккуратно следуя интервалам, снова через месяц жена призналась: тревога ложная и с ней всё в порядке. Они помирились и ощутили счастье с ещё большей силой, оба пережили отчаянье и страх, радость сближения и нового узнавания себя и друг друга, но мама, как быть с ней. Она оставалась непреклонной и решение своё менять не собиралась. К тому же поползли слухи. С другой стороны наседала подружка. Животик её округлился и с каждым днём становился всё больше. Тогда-то и произнёс Люс знаменитую фразу, то ли заимствованную у Жванецкого, то ли свою собственную, но явно актуальную и к месту: «Мужчина, будь бдителен! Одно неосторожное движение – и ты отец».
